Остров на карте не обозначен - Дмитрий Чевычелов

Шерстнева, ослабевшего от удара автоматом и потрясенного жестокой расправой над Костей, грубо втолкнули в тесную освещенную каюту. Там было несколько вооруженных немцев. Они прижали Шерстнева к стене и быстро обыскали. Сорвали с руки часы. Сдернули с шеи шерстяной шарф.

Потом его снова подхватили под руки, вывели из каюты и потащили мимо орудийной башни, между какими-то надстройками — к люку, у которого стояли автоматчики. Один из них открыл крышку, и Шерстнева бесцеременно сбросили в зияющее отверстие…

3

«Кажется, конец…» — подумал Шерстнев. Но чьи-то сильные руки подхватили его на лету.

— Василий Иванович, вы? — услышал он голос Борщенко. — Больше там никого не осталось?

— Там остался Костя… Навсегда остался… — Превозмогая боль в груди, Шерстнев повысил.голос и рассказал, как погиб Костя Таслунов…

Установилось тяжелое молчание. Слышались только удары волн в обшивку корабля и стук работающих машин.

— А где раненые? — спросил Шерстнев.

— Их сразу же забрали в корабельный лазарет.

— А у Коли Муратова фашисты нашли Гитлера, — сообщил протиснувшийся к Шерстневу Сережа Степанов. — Наверно, теперь Колю повесят…

— Рисунок, что ли, какой? — забеспокоился Шерстнев.

— Нет, слепил из хлеба.

Шерстнев подозвал Борщенко, и они тихо переговорили.

— Здесь, ребята, придется вести себя осторожно! — строго сказал Борщенко собравшимся около комсомольцам. — Кирилл, где ты?

— Ну зачем тебе Кирилл? — хрипя и шепелявя отозвался Пархомов.

— Что это ты так шипишь?

— Заехал я фрицу в ухо, а он мне ответил в зубы. И другой фриц помог. Расквасили Кириллу нос и губы. Трудно говорить…

— Ну, коли так — молчи. Потом поговорим.

— А мне, сукины дети, ребра наломали. Еле дышу… — подал голос Кузьмич.

— Скоро людей начнут таскать на допросы… — сказал Шерстнев. — Пока мы вместе, надо договориться кое о чем…

— Да, Василий Иванович, это важно…

Началась неторопливая беседа. Договаривались, как вести себя на допросах, как лучше поддерживать друг друга в нежданной беде…

Легкая вибрация двигателей говорила, что корабль идет малым ходом. Вдруг машины еще сбавили скорость. Потом стало необычно тихо — оборвался шум от высокой океанской волны и прекратилась качка. Стало ясно, что корабль вошел в тихую бухту. Вскоре он остановился.

На палубе зашумели, забегали. А спустя некоторое время над люком наклонился немец и крикнул:

— Быстро по одному выходи!

Первым на палубу поднялся Шерстнев. За ним — Борщенко и Рынин.

От люка прожектор освещал проход между двумя шеренгами вооруженных немецких моряков, он вел к сходням на причал, к которому пришвартовался корабль. На причале, так же ярко освещенном, полукольцом стояли автоматчики-эсэсовцы.

— Где наши раненые? — по-немецки спросил Шерстнев стоявшего на палубе морского лейтенанта. — Мы должны их видеть и вынести на берег первыми.

— Видеть вы их не сможете! — ответил немец.

— Тогда мы не тронемся с места! — решительно заявил Шерстнев.

Лейтенант обернулся к немцу в черном плаще и тихо переговорил с ним. Потом сказал, обращаясь к Шерстневу:

— Ваши раненые отправлены на машине в госпиталь. Увидеть их сможете только завтра днем… А теперь быстро сходите с корабля!

— Что делать, Василий Иванович? — спросил Борщенко.

— Будем сходить…

— Товарищи! Можно выходить! — крикнул Борщенко в люк.

Через пятнадцать минут все уже были на причале и выстроились по четверо в ряд.

— Сейчас мы пойдем! — по-русски объявил эсэсовец, стоявший во главе колонны. — Из строя не выходить! Всякому, кто сделает шаг в сторону, расстрел! Кто выйдет на шаг вперед — расстрел! Кто отстанет на шаг — расстрел! Теперь — вперед!

4

Когда Костя Таслунов, выброшенный за борт, рухнул в черную клокочущую бездну, мужественно не издав при этом ни крика, ни стона, — он пережил то, что переживают люди только однажды — в последние секунды своего пребывания на земле…

Ледяная вода обожгла тело. Инстинктивно Костя вынырнул, ударился плечом обо что-то твердое, взмахнул руками и поймал это твердое, оказавшееся бортом шлюпки…

Приподнятый новой волной, захлебываясь, он с отчаянным усилием перевалился через борт и, глотая воздух, остался лежать, не в состоянии пошевелиться…

Некоторое время он только жадно дышал. Тело сотрясалось непрерывной дрожью — и от пережитых секунд перед лицом смерти, и от последнего физического перенапряжения, и от мокрой одежды, и от пронизывающего ветра. С волос на лицо и шею стекали холодные струйки. Зубы начали выстукивать мелкую дробь.

Вдруг Костя сообразил: «Это же наша шлюпка. Скорее перерезать канат. Отплыть от корабля». Дрожащими руками, он полез в карман бушлата, где был нож. Не потерял ли его в схватке? Нет, нож был на месте. С трудом вытащил его и открыл. Ухватился за канат. Скорее! Скорее!… Наконец-то!… Теперь за весла!…

Но силы оставили Костю. Неудержимая дрожь колотила все тело. Он добрался до ящиков… Вот и парусина… И сумка Василия Ивановича здесь. Теперь она к нему уже не попадет…

Костя расстегнул сумку и на ощупь стал вытаскивать оттуда необходимые вещи. Все делал торопливо, из последних сил… Развернул парусину, забрался под нее и с трудом стащил с себя одежду, переоделся в сухое… Ну, а теперь за весла!

Пока Костя переодевался, шлюпка сначала медленно, а затем, подхваченная ветром, все быстрее удалялась от корабля. И вовремя!… Луч прожектора, до этого освещавший палубу, перебросился на разгулявшиеся волны и заелозил по шлюпкам с торпедированной «Невы».

Продолжая грести, Костя с замиранием сердца ожидал, что будет дальше. Видимо, немцы обнаружили, что одной шлюпкой стало меньше. Луч прожектора стал зигзагами прощупывать подветренное пространство, быстро приближаясь к беглецу. «Живым меня не возьмут — решил Костя. — Буду отбиваться веслом, пока меня не застрелят». Но, прочертив на волнах еще несколько зигзагов, луч прожектора погас.

Немцы, очевидно, решили, что шлюпку угнал ветер и искать ее в ночной мгле бессмысленно. Управившись с оставшимися шлюпками, они больше не задерживались. Винты корабля заработали, и он, медленно удаляясь, скрылся в ночи.

Дрожа всем телом, Костя осмотрелся… Кругом темным-темно. Нигде ни проблеска. Сверху — низкое небо с тяжелыми, черными тучами; снизу — злые, клокочущие волны. И в этой зловещей тьме, лицом к лицу против свирепой стихии океана, он один! А что может быть страшнее одиночества в трудный час?!

Пережитые рядом со смертью минуты сделали страшное нестрашным. Успокаивая себя, Костя думал: «Теперь у меня вторая жизнь. Страх смерти я уже пережил. Стоит ли чего-то бояться?… Василий Иванович сказал бы сейчас: „Костя, возьми себя в руки! Еще не все потеряно!“