Под игом - Иван Вазов

Кралич промок до нитки; молнии ослепляли его. раскаты грома оглушали, но он шел, не разбирая дороги, то продираясь сквозь кустарники, то под деревьями, то по бахчам и нигде не находя убежища от дождя. Наконец до него донесся плеск падающей воды, заглушивший все остальные шумы. Он подошел к мельничной плотине. Новая вспышка молнии внезапно осветила крышу мельницы, стоявшей под ветвистыми ивами. Кралич подбежал к ней и укрылся под навесом над дверью. Немного погодя он толкнул дверь. Она открылась, и он вошел. Внутри было темно и тихо. Вскоре гроза прошла; дождь прекратился как-то сразу, перестал дуть ветер, и месяц позолотил кромки рваных облаков. Ночное небо прояснилось. Так быстро погода меняется только в мае.

Послышались приближающиеся шаги, и Кралич поспешно спрятался в узком проходе между рундуком для зерна и стеной.

—Смотри-ка, дверь открылась; должно быть, от ветра, — услышал он во тьме грубый мужской голос, и сразу же кто-то зажег керосиновую лампочку.

Выглянув из своего убежища, Кралич увидел мельника, рослого сухопарого крестьянина, а рядом с ним босую девочку в коротком фиолетовом сукмане.[13] Девочка — вероятно, это была дочь мельника — силилась запереть дверь на засов. Ей было уже лет тринадцать — четырнадцать, но держалась она как ребенок, а ее черные глаза с длинными ресницами смотрели по-детски кротко. Простой грубый наряд не мог скрыть стройности ее стана, и в будущем она обещала сделаться красавицей. По-видимому, отец и дочь уходили куда-то недалеко, быть может, на какую-нибудь мельницу по соседству, — одежда их не успела промокнуть.

—Хорошо, что мы закрепили колесо, не то сломало бы его в этот ливень, — проговорил мельник. — Уж этот дед Станчо! Как начнет рассказывать, конца не видно… Ну, слава богу, никто, кажется, сюда не забрался и не обворовал нас с тобой. — Он оглянулся кругом. — Иди-ка ложись, Марийка. И зачем только мать прислала тебя сюда? Того и гляди, натерпишься из-за тебя страху.

И мельник, что-то мурлыкая себе под нос, стал прибивать гвоздем оторвавшуюся доску.

Марийка послушно отошла в угол, постелила себе и отцу и, положив несколько земных поклонов, легла на козью кошму; как всякое беззаботное существо, она заснула немедленно.

Кралич смотрел на все это с трепетным любопытством. Огрубевшее, но добродушное лицо мельника внушало ему доверие. Человек с таким честным лицом не мог быть предателем. И Кралич решил выйти из своего убежища и попросить у мельника совета и помощи. Но в эту минуту снаружи донеслись чьи-то голоса; мельник умолк, выпрямился и стал прислушиваться. В дверь громко постучали.

—Эй, мельник, отопри! — крикнул кто-то по-турецки.

Мельник подошел к двери, получше задвинул засов и обернулся; лицо его побелело.

Снова раздался стук в дверь, кто-то крикнул, залаяла собака.

«Охотники, — догадался мельник, узнав по лаю, что собака — гончая. — Что они еще задумали, проклятые? Не иначе, как это Эмексиз-Пехливан».[14]

Эмексиз-Пехливан — злодей, каких свет не видывал, — днем и ночью наводил ужас на окрестных жителей. Две недели назад он вырезал всю семью Ганчо Даалии в деревне Иваново. Поговаривали, и не без основания, что это он отрубил голову ребенку, труп которого вчера на подводе привезли в город.

Дверь трещала под ударами.

Мельник стоял в оцепенении, схватившись за голову, как человек, который не знает, что делать. На лбу у него выступили крупные капли пота. Но вот он быстро нагнулся и, вытащив из-под пыльной скамьи топор, встал с этим топором у двери, которая, казалось, готова была разлететься в щепы. Однако стоило ему бросить взгляд на спящую дочь — и решимости его как но бывало. Страх, безнадежность, скорбь — все эти чувства отражались на лице мельника. Отцовская любовь победила вспыхнувшее в его душе возмущение. Он вспомнил болгарскую пословицу: «Повинную голову меч не сечет», — и, отказавшись от борьбы с немилостивыми, решил просить у них милости. Поспешно забросив топор за рундук — туда, где прятался Кралич, — он тщательно прикрыл Марийку одеялом и отпер дверь.

На пороге стояли два вооруженных турка с охотничьими сумками за спиной. Один из них держал на привязи гончую. Другой, — это действительно был кровожадный Эмексиз-Пехливан, — сначала окинул все помещение испытующим взглядом и только тогда вошел. Это был высокий, сутулый, сухощавый человек, без бороды и усов. Впрочем, лицо его не внушало того страха, какой внушали его имя и его деяния. Только маленькие выцветшие серые глаза сверкали коварством и злобой, точно у обезьяны. Его спутник, приземистый, мускулистый, хромой и, судя по выражению лица, зверски жестокий человек со скотскими инстинктами, вошел вслед за ним с гончей и прикрыл дверь.

Эмексиз-Пехливан вперил злые глаза в мельника.

— Отвечай, мельник, почему не открывал? — спросил он.

Мельник невнятно пробормотал что-то в свое оправдание и смиренно поклонился до земли, бросив беспокойный взгляд в глубь мельницы, туда, где спала Марийка.

—Ты здесь один? — обернулся к нему Эмексиз.

—Один, — поспешил ответить мельник, но, решив, что лгать бесполезно, добавил: — И ребенок спит вон там.

В эту минуту Марийка откинула одеяло и повернулась линем к вошедшим. Тусклый свет лампочки упал на ее белую полную шею. Турки плотоядно уставились на спящую девочку. Лоб у мельника покрылся холодным потом. Эмексиз повернулся к нему и с притворно-добродушным видом сказал:

—Слушай, хозяин, поди-ка ты купи нам бутылку водки.

—Пехливан-ага, сейчас уже за полночь, и все харчевни в городе закрыты, — отозвался мельник, дрожа от страха при мысли о том, что придется оставить Марийку одну с этими людьми.

—Иди. иди, — настаивал хромой, — для нашей милости найдется хоть одна открытая. Нам хочется, чтобы ты нас угостил; выпьем вместе — друзьями станем…

Хромой издевался над мельником, уверенный в том, что добьется своего. Он даже не считал нужным скрывать свои намерения от несчастного отца.

Эмексиз не сводил глаз с девочки, непринужденно раскинувшейся на постели. Оглянувшись, он убедился, что мельник все еще не ушел; брови его сдвинулись, но он вновь сдержал себя и сказал добродушным тоном:

—А у тебя, хозяин, оказывается, дочка-то красавица! Вот она и попотчует гостей… Ну, иди за водкой, а мы останемся сторожить мельницу. — И добавил угрожающим тоном: — Тебе известно, кто такой Эмексиз-Пехливан!

Мельник давно понял, какой гнусный умысел скрывается за этим неуклюжим обманом. Вся его бесхитростная, честная душа кипела негодованием. Но он был как в ловушке: один против двух вооруженных злодеев. Сопротивление было бы сейчас бесполезным безумством; он был готов умереть, но это не спасло бы девочку. И он снова сделал попытку умилостивить злодеев:

—Господа, смилуйтесь над старым человеком… Я хворый, кости болят… Нынче прямо с ног валюсь после работы… Позвольте мне лечь спать… не позорьте.

Но это было все равно, что говорить с глухими.

—Ну, неси, неси скорей водки, хозяин, нам пить охота, — зарычал хромой. — Много мелешь, недаром на мельнице живешь!.. Ступай за водкой!

И он подтолкнул старика к двери.

—Я в такое позднее время никуда не ухожу с мельницы, — глухо проговорил мельник, — оставьте меня в покое.

Тогда оба турка сбросили личину добродушия, и их хищные взгляды, как стрелы, вонзились в мельника.

—Ах ты, свинья! Он еще огрызается! А это видел? — рявкнул Эмексиз, обнажая свой ятаган. Глаза его налились кровью.

—Хоть убейте, а ребенка я не оставлю! — проговорил мельник тихо, но с решительным видом.

Эмексиз встал.

—Топал-Хасан,[15] выгони отсюда этого пса, чтобы мне не пачкать ножа.

Хромой кинулся на мельника, сшиб его на пол у самого порога и, пиная ногами, стал выталкивать за дверь. Но мельник вскочил и стремительно бросился назад, внутрь мельницы, с криком: