Тайные боги Земли - Александр Сухов

– Ну и как? – чисто из вежливости поинтересовался я, поскольку ответ лежал на поверхности.

– Да никак, спустила с крыльца всю троицу, а вечерком сгоняла к Исмаилке, кое-что ему напомнила. С тех пор не беспокоят. – Затем с жалостью посмотрела на меня и тяжело вздохнула. – Не жилец ты, Шатун. Порешат тебя чебуреки, помяни мое слово, подкараулят в темном месте и зарежут, как свинью, или придушат аккуратно – уж больно ты своим свободолюбием смущаешь окрестную голытьбу. Мой тебе совет: хочешь жить, сейчас же рви когти на вокзал, пока Махтум не очухался и вали куда подальше из Нелюбинска. – Затем Мармелада извлекла из кармана своей душегрейки основательно потрепанный кошель, достала оттуда пять тысячерублевых бумажек и протянула их мне со словами: – На, держи. Здесь на билет и какое-то время перекантоваться, а там и сам начнешь зарабатывать, ты мужик головастый – нигде не пропадешь.

Признаться, я был попросту ошарашен невиданным актом щедрости со стороны жадной до денег Мармелады. Сколько раз эта дама пыталась меня объегорить, выискивая зорким оком несуществующие дефекты стеклотары, чтобы оформить ее не первым, а вторым или даже третьим сортом, в соответствии с разработанным ею же самой прейскурантом. А теперь, нате вам – не было ни гроша, да вдруг алтын.

– Вообще-то я не жадная, – угадав мои мысли, продолжала мадам Шнобс, – но если не беречь копеечку, так и рубля не будет. А это – от щедрот моих. Бери, не стесняйся. Может, когда помянешь добрым словом одинокую женщину, а случится, и добром отплатишь.

– Спасибо, Мармелада Иеронимовна! – я от всего сердца поблагодарил хозяйку, но от денег категорически отказался – я хоть и бомж, но не нищий и пользоваться чужой жалостью не привык.

– Значит, гордые мы, – запихивая деньги обратно в свой кошелек, усмехнулась моя благодетельница. – Как сам-то?

– Да вроде бы ничего, – ответил я.

Действительно, состояние мое было более или менее – лишь неприятно ныла шишка, вспухшая на темечке, но череп не пострадал – по всей видимости, удар битой прошелся вскользь. Здоровой рукой потрогал шишку и почувствовал такую невыносимую боль, что, не стесняясь присутствия дамы, крепко выругался по матери. Мармеладу, впрочем, это ничуть не смутило – ибо каждый день ей приходится выслушивать и не такое от своих неугомонных вассалов, да и сама она была большой мастерицей обложить трех-четырех этажным матом всякого неугодного или провинившегося.

Дождавшись пока боль немного поутихнет, я осторожно нахлобучил на голову фуражку от «афганки»[4] и потихоньку поднялся на ноги. Но едва лишь мне удалось выпрямиться в полный рост, из-за оттока ли крови или по какой иной причине шишка вновь напомнила о своем существовании.

– Может, граммульку тяпнешь? – предложила хозяйка. – Глядишь, оно и полегчает.

С этими словами она кивнула одному из томившихся в сторонке маргиналов. Того тут же куда-то унесло, а через полминуты в могучей руке женщины появился непочатый пузырь «столичной», а я стал обладателем основательно замызганного стакана.

– Для начала продезинфицируем тару, – Мармелада отобрала у меня стакан и собиралась основательно промыть его водкой, но, осмотрев повнимательнее и принюхавшись к нему, брезгливо поморщилась и поставила на пол со словами: – Не, Шатун, тут триппера на весь Нелюбинск. Ты лучше из горла. Закусывать будешь?

Я отрицательно замотал головой, заработав при этом еще один приступ невыносимой боли. Зажав бутылку подмышкой, открутил пробку и жадно прильнул губами к ледяному горлышку. В два глотка ополовинил полулитровую емкость, лишь после этого почувствовал обжигающий вкус напитка. Оторвавшись от пузыря, блаженно прищурился, анализируя внутренние изменения в организме. Сначала алкоголь согрел желудок, затем вместе с кровью начал распространяться по всему телу. Минуту спустя легкий приятный дурман розовой дымкой окутал сознание. С завистью наблюдавшие за моими возлияниями и едва не захлебывающиеся собственной слюной алкаши показались мне не такими отталкивающими, как обычно. Что касается Мармелады, так та вообще предстала в образе красавицы валькирии – глаз не отвести. Шишка на голове хоть и саднила, но без прежней едва ли не фатальной осатанелости.

Впрочем, состояние эйфории, как это обычно со мной бывает, продолжалось не более пяти минут (если, конечно, не поддерживать его новыми порциями выпивки). Дождавшись, когда розовая пелена спадет с глаз, я вернул недопитый пузырь хозяйке со словами благодарности.

– Еще будешь? – участливо спросила Мармелада.

– Не. Хватит, – я отрицательно помотал головой.

– Ну, как знаешь. – Дама ловким движением закрутила в воронку остатки водки и, запрокинув голову, лихо оприходовала «огненную воду», к вящей досаде затаивших дух алкашей. После чего гулко выдохнула и, обведя осоловевшим взглядом присутствующих на складе, выдала свою любимую присказку: – Крепка зараза, но русский человек все равно крепше…

Сердечно распрощавшись с добросердечной мадам Шнобс и ее приспешниками, я заторопился прочь бодрой прихрамывающей походкой. Какое-то время слышал за спиной ее могучее контральто, отдающее распоряжения своим вассалам. Зная неуемный характер дамы, несложно было догадаться, какого рода были эти распоряжения. Вкусив толику водки, Мармелада Иеронимовна ни за что не успокоится, пока не учинит массовую попойку, в полном соответствии с широтой своей русской натуры. Кое-кто может возразить, мол, какая же она русская? Успокойтесь, уважаемый скептик, и поверьте на слово, что даже в самом глухом российском захолустье, не затронутом нашествиями многочисленных иноземных завоевателей и набегами несметных полчищ гастарбайтеров, вы не сыщете человека, обладающего более русской душой, нежели уважаемая Мармелада Шнобс…

До своей берлоги я добрался без приключений. По большому счету слово «берлога» в данном случае следовало бы употреблять без кавычек, поскольку прибежище одинокого бомжа располагалось в самой настоящей пещере, которая с большой степенью вероятности в незапамятные времена могла служить обиталищем какому-нибудь бурому мишке или медведице с многочисленным потомством.

Дело в том, что город Нелюбинск своим происхождением обязан богатым залежам известняка. Еще во времена московских князей здесь вовсю добывали этот незаменимый в строительстве минерал. Местный камень ценился выше подмосковного: тучковского, домодедовского или мячковского из-за своей исключительной белизны и податливости резцу камнереза. Он шел в основном на облицовку и внутреннюю отделку стен. Камень ломали, грузили на баржи, а потом везли либо вверх по Оке, а затем по Москве-реке в столицу и Подмосковье, либо к Нижнему Новгороду, а там по всем приволжским городам. В результате активных разработок здесь появилась развитая сеть подземных пещер искусственного происхождения. Через какое-то время известняк был вытеснен более практичным кирпичом. То есть не совсем вытеснен, ибо продолжал использоваться для получения негашеной извести и цементов. Но для этой цели годятся любые местные известняки и доломиты, поэтому спрос на исключительной белизны нелюбинский камень постепенно сошел на нет. Как следствие, добыча прекратилась, каменоломни были заброшены и в наше время представляют интерес лишь для залетных спелеологов да отчаянной местной ребятни.

Стоит отметить, что в народе ходят упорные слухи о многочисленных кладах, упрятанных в Нелюбинских катакомбах разного рода Кудеярами, Стеньками и прочими отечественными Робин Гудами, промышлявшими в разное время в этих местах. Болтают также, что именно здесь во время Гражданской войны схоронил от советской власти золотишко и камушки аж на три тогдашних миллиона местный богатей Иволгин. А по последним данным досужих кумушек, сюда было перевезено и надежно захоронено знаменитое золото партии. Впрочем, всякого рода сплетни вызывали лишь временный порыв народных масс к действию. Тщательно обследовав в очередной раз катакомбы и не найдя в них никаких сокровищ, народишко успокаивался до следующих мировых потрясений и связанных с ними слухами меркантильно толка.

Обо всем вышеизложенном мне стало известно уже после того, как я поселился в Нелюбинских катакомбах, точнее обустроил в качестве жилья небольшой их кусочек. Вообще-то о существовании подземелий я узнал совершенно случайно. Примерно через два месяца по приезде в этот городишко на Оке, я слонялся по местному кладбищу в поисках пивной и винной тары, оставленных не могилках пасхальных пирогов и выпивки. Местные завсегдатаи, как водится, поначалу приняли меня в штыки, но после недолгой беседы согласились, если не принять меня в свои ряды, то во всяком случае, терпеть мое присутствие. Не заметив как, я оказался в старой заброшенной части городского кладбища. Разжиться, по большому счету, здесь было нечем, поэтому местные бомжи сюда и не захаживали, а мне вдруг стало интересно, и я решил прогуляться среди покосившихся крестов и заросших травой надгробных камней. В самой удаленной части кладбища, поросшей непролазными зарослями ольхи и лещины, я совершенно случайно набрел на фамильный склеп какого-то богатого купца. Наверное, само Провидение толкнуло меня сунуть туда нос. Деревянная дверь, обитая металлическими листами, не сразу и со скрипом поддалась моему натиску. Ничего интересного внутри я не обнаружил, лишь два мраморных постамента да пара табличек с именами тех, чьи останки под ними покоились. В дальней от входа стене я заметил небольшое темное отверстие. Подойдя поближе, увидел изрядно выщербленную кирпичную кладку, из которой вывалился один из кирпичей. За стеной явно было пустое пространство, о чем однозначно свидетельствовала струя свежего воздуха, проникавшая в склеп из пролома. Несколько ударов ногой, и хлипкая стена не выдержала и обвалилась кучами щебня и облаками пыли. Пришлось выйти на свежий воздух, дожидаться, пока атмосфера внутри помещения очистится.