Шелковая императрица - Фреш Жозе

Сердце ее ликовало, голова полна была поучительных историй, героиней которых становилась сама У-хоу; она мечтала пройти по дороге святости, ведущей к совершенству нирваны, в которой растворяются все человеческие горести и печали, стоит лишь достичь Благого Ничто, где нет больше никаких желаний…

У-хоу, которую монахини между собой называли теперь «маленькая святая», больше не выносила присутствия ни одного волоска на своей голове и оттого обрела облик невинного младенца, придававший ей необычайное очарование. Такое существование, столь радостное для нее, прервалось, увы, уже через несколько месяцев. Однажды утром цирюльник монастыря, который регулярно брил голову У-хоу, отказался совершить привычную процедуру.

— Я получил указание, что вам следует отрастить волосы! — непреклонным тоном ответил он на изумление У-хоу. — Это приказ самого высокого уровня!

По прошествии двух месяцев короткие волосы У-хоу образовали пышное облако.

— Отлично! Эта прическа делает тебя просто ангелом!

Такой возглас однажды прервал утреннюю медитацию молодой монахини, и это была не кто иная, как госпожа Ван. Императрица стремительно вошла в келью в сопровождении своего секретаря.

— Тебя необходимо подготовить к переезду в императорский дворец, — улыбаясь и источая душный аромат жасминовых духов, проворковала она.

— Но отныне мое призвание здесь, в свите Святейшего Блаженного! — возразила У-хоу.

— Ты была и остаешься императорской наложницей. Никто тебя не освобождал от твоего пятого ранга. И это означает, что ты принадлежишь императору! — сверкнула глазами госпожа Ван; голос ее взрезал воздух, подобно клинку.

Она сделала знак секретарю. Тот подобострастно сложился вдвое и, словно фокусник, извлек из рукава свиток.

— Вот императорский указ: немедленно доставить тебя в женские покои дворца. Сегодня же вечером! — властно сказала госпожа Ван.

У-хоу едва не расплакалась, так ей теперь не хотелось расставаться с обретенной здесь благостью. Ей было ясно, что она и сама испытывает к императрице ничуть не лучшие чувства, чем та — к ней. Видно ведь, как эта чванливая дама воротит нос и злится; зачем понадобилась ей маленькая У?

У-хоу еще не знала, что императрица выстроила сложную интригу, чтобы вернуть ее во дворец и сделать инструментом противодействия растущему влиянию на Гао-цзуна молодой фаворитки по имени Прекрасная Чистота — первой наложницы императора.

Так, 8 февраля 650 года, согласно императорскому указу и благодаря посредничеству госпожи Ван, двадцатипятилетняя У-хоу вернулась во дворец, на ту самую кровать, которая после смерти отца принадлежала теперь новому императору Китая, принявшему официальное имя Гао-цзун.

— У-хоу, мне сказали, что с новой прической ты напоминаешь маленького олененка, но от этого ты стала только прекраснее! — воскликнул счастливый повелитель, обнимая ее за талию, едва она только предстала перед ним.

Ошеломленная этим поворотом, У-хоу оказалась прижата к волосатой груди того мужчины, которому когда-то подносила воду для омовения рук, соблазнительно покачивая бедрами и позволяя заметить мягкую округлость грудей в глубоком вырезе платья. И эти самые сокровища ощущали теперь прикосновение его рук — очень скоро он уже увлек ее к постели, дрожащими от нетерпения пальцами расстегивая одежду. И пока он впивался губами в ее живот, У стремительно выбирала между двумя возможностями: взбунтоваться или принять все, как есть.

Впрочем, в данный момент вырваться из объятий императора значило оказать ему физическое сопротивление, а силы были явно не равны. Гао-цзун дышал прерывисто и хрипло, наваливаясь на нее тяжелым телом, скорее рыхлым, чем мускулистым. «Не лучше ли уподобиться веточке, несомой бурным потоком?» — спросила она себя. А что, если этот поток увлекает ее к осуществлению истинного предназначения, ведь порой решения высших сил кажутся столь противоречивыми и непредсказуемыми! Что, если все это — лишь выражение воли Блаженного?

Желание посвятить остаток жизни благодеяниям, которые улучшили бы ее карму, — разве это не означает отказ от неумеренной гордости и своеволия, как того требует Блаженный? И разве не отрицание всех амбиций и приятие любых испытаний кладут конец всякой чрезмерности и становятся преддверием Просветления? И, позволив стремительному потоку жизни увлечь себя дальше, разве не становится человек излюбленным орудием Блаженного?

И пока яшмовый жезл Гао-цзуна входил и выходил из изумрудного грота У-хоу, молодая женщина мысленно повторяла основы учения, усвоенные во время пребывания в монастыре Ганье.

Пускай свободы у нее не стало больше, чем накануне, она все яснее понимала последовательность событий, начало которой положила та давняя игра в поло. Теперь вынужденное местопребывание ее не угнетало. Ведь с момента рождения ее всегда вел по жизни сам великий Будда, хоть она не сразу об этом узнала…

И пока Гао-цзун шумно храпел, словно утомленное животное, укрепленная в вере У-хоу приняла решение: отныне она пойдет прямой дорогой к осуществлению своего предназначения. Она не окончит свои дни монахиней, поскольку так постановил Блаженный. Она станет тем, кем воображала себя еще в детстве: настоящей императрицей, а потом — почему бы нет? — и настоящим повелителем Поднебесной.

Теперь ясно, что это не случайная прихоть судьбы; нет, существует важная причина. Ведь как иначе народы империи получат средство оставить землю навсегда и обрести нирвану, если только не постигнут божественные заповеди и установления Будды? И кто еще, кроме нее, понесет им эту мудрость? Лежа рядом с уснувшим Гао-цзуном, она уже видела себя воплощением высшей власти, представляла, как будет покровительствовать монастырям, отдавая распоряжения о строительстве пагод по всем четырем концам империи. Она установит гражданский мир между сословиями и добьется прекращения войны с последователями других вероучений. Она не будет препятствовать их адептам излагать свои взгляды; лучше будет заимствовать у них все подходящее, однако же под направляющей дланью Будды. Например, даосизм — основная вера Китая. Ей самой очень нравилось пристрастие даосов к занятиям алхимией и стремление к обретению бессмертия. Или конфуцианство: оно очень хорошо поддерживает моральные устои общества. Сама она не слишком тяготела к этому учению, но хорошо знала, что его придерживаются тысячи знатных и образованных людей, — а это большая сила, которую лучше использовать, чем противостоять ей.

Но, кроме того, существуют и другие верования, принесенные с запада торговыми караванами: они ведь перевозят не только товары. Несторианство и манихейство, другие чуждые культы, о которых говорят все больше и больше, соблюдая секретность; не стоит забывать и о маздеизме с его божеством и пророком Зороастром — говорят, в Чанъани уже появилось его святилище, основанное странным магом и всегда полное народа. Нужно решить, что делать со всем этим.

Когда же буддизм будет объявлен государственной религией, У-хоу потребует от спесивых и заносчивых купцов, накопивших огромные богатства, от знатных семейств, обладавших тысячами цин[10] тучной земли, возделываемой мириадами землепашцев, уплаты подати на прокормление голодающих и нищих…

Сын Тай-цзуна воспринимал ее лишь как чрево, способное принять его яшмовый жезл, как инструмент наслаждения. Сам он не был мужчиной, умеющим доставить удовольствие женщине. Опасаясь вызвать его гнев и укрепляя в себе веру в предназначение, У научилась изображать восторг в тот момент, когда император достигал экстаза.

Так прошли месяцы. А потом годы, в течение которых она по-прежнему лелеяла безумную мечту взойти на высшую ступеньку власти. Наконец У-хоу произвела на свет Ли Она, любимого сына императора Гао-цзуна. Но, увы, подняться выше ступени, отведенной ей госпожой Ван, ей так и не удалось. Тогда У собралась с духом и сделала свой первый решительный ход. Несмотря на всю его чудовищность, он оказался слишком слаб.