Одиночество зверя - Александр Аде

Хмурые глаза Старожила на какой-то миг расширяются, вспыхивают… Он утвердительно кивает.

– Как считаете, ее грохнули из-за денег?

Он потупляется. Отвечает, почти не разжимая губ:

– Возможно.

– Из-за ваших денег?

И тут вроде бы толково завязавшийся диалог – хоть и слегка скуповатый на слова – дает сбой.

– С каких это щей?

Старожил вяло усмехается, и я вижу перед собой уголовника, циничного и жестокого. Как будто цивильная одежка бизнесмена внезапно испарилась, и обнажилось тощее жилистое тело, изукрашенное татуировкой.

– Может быть, вы в курсе, кто ее?..

– Нет, – безразлично цедит Старожил. – Не в курсе.

И умолкает. Он умен и немногословен, бывший зек, ставший хозяином жизни. Знает цену слова и предпочитает, чтобы болтали другие.

Спрашиваю:

– Вы хоть раз видели свою дочь? Ее Даренкой зовут.

– А вот это не твоего ума дело, – лицо Старожила по-прежнему холодно, бесстрастно, но голос звучит немного громче. – Советую не соваться в мою личную жизнь. Опасное занятие… Кстати, кому, кроме тебя, известно, что я – отец Даренки?

– Никому.

– Держи эти сведения при себе. Здоровее будешь.

Он сидит, сгорбившись, бесстрастно глядя мимо меня, я стою перед ним, стиснув зубы и кулаки. И оба молчим.

– Вы черное носите. Это что, траур по Вере?

Задаю этот вопрос от злости, от ощущения своей беспомощности перед самоуверенным блатарем. Если уж по-мужски – кулаком в рыльник – нельзя, то хотя бы язвительно, по-женски – иголочкой.

На физии Старожила появляется безжизненная ухмылочка.

– Мне черное идет…

Да, неудачной оказалась наша беседа. Кривой и косой. Как будто с ходу влепился в глухую стену. Хорошо, хоть выяснил: Старожил – отец Даренки. Но что это мне дает? Ничегошеньки. Нуль. Дупель-пусто.

Когда отъезжаю от фирмы Старожила, почему-то опять мерещится, что подросток Верка бежит за «копейкой», светясь на солнце рыжей головенкой, и то и дело бросает на меня наивный и чистый взгляд.

Автор

Они стоят на главной площади города у подножия памятника Ленину, недалеко от улочки Бонч-Бруевича, где уже зажглись фонари и вовсю гремит музыка. Быстро темнеет.

– Хватит меня ревновать! – яростно, трясясь от злобы, кричит Даренка. Только что она мелко дрожала от холода, а сейчас ей даже жарко. – Ревнует к каждому столбу! Отелло!

– Не к столбу, – резонно возражает Колян, – а к этому сыщику чертову. Чего ты ему звонила?

– Спрашивала, как расследование продвигается… Ну, успокоился?

– А зачем? Когда закончит, отчитается. Ты, небось, ему баблосы за это отвалишь, вот он и старается.

– О, господи! – вздыхает Даренка. – Ты меня забодал! Забодал!!! Я один раз – при тебе, кстати, – поговорила с Корольком и вот сегодня позвонила. И больше ничего. Нужен мне этот Королек!

– Вот именно, – подхватывает Колян, – на фиг он тебе?! Старый пень.

– Ну, не совсем уж и старый, – усмехается Даренка, чтобы поддразнить Коляна. – Он еще очень даже ничего. Его бы только хорошенько в ванночке искупать и приодеть…

– Ты, что ли, его купать собираешься?! – еле сдерживаясь, цедит Колян.

– А почему бы и нет? – хохочет Даренка. Потом – мягко, примиряюще: – Ладно, хватит ругаться, пошли есть. Лично я зверски проголодалась. Возьму пиццу с ветчиной, картошечку фри… А еще что?.. А еще побалую себя кофе американо!.. Хороша жизнь!.. Пошли.

– Не любишь ты меня, Даренка, – оттаивая, бубнит Колян.

– Ну и что, – кокетничает Даренка. – А ты заслужи.

Берет Коляна под руку, и они отправляются в ближайшую пиццерию.

Колян покорно шагает рядом с Даренкой. Он знает, что легко поддается чужому влиянию. Страшно подумать, он мог бы стать уголовником, отсидеть с Толяном в тюрьме! Его даже передергивает от ужаса. Ну почему он такой? Почему им управляют все, кому не лень?!

Как хорошо, что в его жизни появилась Даренка! Здорово ему повезло! Правильная девчонка, гораздо умнее его, она не даст ему свернуть в сторону. В своих непритязательных мечтах Колян видит ее своей женой, уверенной и надежной. Ей он готов подчиняться во всем!

Но какое-то необъяснимое чувство, почти прозрение, подсказывает ему, что эта мечта рушится, рассыпается в пыль. Даренка неуловимо и неумолимо отдаляется от него, и он не в силах ничего изменить!

Королек

Возвращаюсь к Финику около девяти часов вечера. В квартирке никого. Привычно валюсь на диван и застываю, лежа на спине.

Через час в прихожей раздаются голоса, хихиканье, возня, и в гостиную вваливаются Финик и Рыжая. Оба возбужденные.

– Не, – говорит Финик, – больше я в синематограф ни ногой. Представь, сидят одни пацанята, хрустят чертовым попкорном, лобызаются и тискаются с таким смаком – не слышно, что происходит на экране… Кстати, о фильме. Редкое дерьмо! Какие-то космические пришельцы, мохнорылые монстры… Развлечение для прыщавых сопляков. Во всем зале я оказался единственным солидным мужчиной. Эти придурки глазели на меня с любопытством, как на старика Мафусаила, и наверняка ждали, что я прямо на сеансе отдам концы. А еще…

– Чья бы корова мычала! – радостно обрывает его Рыжая. – А кто так и норовил меня облапить и ущипнуть? Я из-за тебя полкартины не видала.

– Наглые обвинения! – взвивается Финик. – Причем, заметьте, ничем не подкрепленные!..

Мне забавно и горько наблюдать этих двоих. Точно вижу их из далекой дали. С каждым днем мне все безразличнее обыденщина, земные проблемы, и убийство Верки расследую скорее по привычке, чем из интереса.

Акулыч сдержал слово. Позвонил и сообщил адрес родителей паренька по имени Марик. Его полное имя действительно Марат.

День спустя разговариваю с человеком, от которого надеюсь услышать кое-что любопытное.

Для этой встречи выбираю кафе под названием «Король». Здесь я когда-то беседовал с пухлой Пироженкой, причастной к гибели Алеши Лужинина. Насколько мне известно, девушка до сих пор на свободе.

Тень Пироженки сопровождает меня, когда поднимаюсь на эскалаторе на третий этаж, когда выбираю еду и присаживаюсь за тот же самый столик, за которым общался с этой полнотелой фифой, а она отпластывала ложечкой ломтики пирожного с томным видом кустодиевской купчихи. И так же, как и тогда, ненавязчиво, расслабляющее плещется музычка.

Какая она, женщина, у которой когда-то служила Верка?

А вот какая: выше среднего роста, худощавая, загорелая (что выглядит странно, когда вокруг бледные лица последних дней октября). Волосы цвета вороного крыла. Плоский низкий лоб, прямой нос, небольшие черные острые глаза. Властный рот в бесцветной помаде. На вид – лет сорок.

Одета просто: белая водолазка, светло-серые брюки, кремовой окраски кожаный пиджачок. Но ощущается сразу: эта женщина – из какого-то иного, параллельного мира. Из гламурного общества новых аристократов, к жизни которых (чаще всего выдуманной, нереальной) обыватель прикасается, сидя у телевизора и потребляя очередной сериал.

Охранника при ней нет.

Твердо, уверенно постукивая высокими каблуками остроносых сапожек, подходит к столику, усаживается напротив меня, повесив сумочку на спинку стула.

– Так о чем вы жаждали со мной поговорить? – В ее голосе откровенная ирония, глаза поблескивают проницательно и серьезно. – Когда мы общались по телефону, вы были глубокомысленны, как Перри Мейсон, Ниро Вульф… и кто еще там?.. допустим, Лу Арчер вместе взятые. Считайте, что я клюнула. Постарайтесь не обмануть мои ожидания.

– Я буду очень стараться, мадам. Но сначала хотел бы уточнить детали. Итак, Вера работала в вашем доме няней?

– Когда она поступила к нам, в 1995-м, Марику было три годика. А ушла через пять лет, в 2000-м.

– Ваш сын любил Веру?

– Обожал. Марику она была ближе родной матери. – Щеки ее краснеют, в голосе слышны досада и ревность. – Впрочем, это вполне объяснимо: Вера проводила с ним гораздо больше времени, чем я.

– Сколько человек жило тогда в вашем коттедже?

– Я, муж, Марик и мой отец.

– Заранее прошу извинить, если мой вопрос покажется бестактным. Вы начали перечислять с себя, а закончили отцом. Но ведь коттедж принадлежит лично ему, не так ли?

Прежде чем ответить, она отпивает глоточек безалкогольного коктейля и невесело усмехается.

– Ему в коттедже принадлежит практически все, за исключением наших личных вещей… Я вам кое-что расскажу о нем, – ее жесткое, мужского типа лицо вновь кривит усмешка, на этот раз иронично-злая. – Отец был далеко не последним человеком в большевистской номенклатуре: секретарем райкома, правоверным коммунистом, образцово-показательным семьянином. Но едва режим рухнул, он тотчас вышел из партии и развелся с женой, моей матерью. Каким-то образом огреб кучу денег – я не вдавалась в подробности, – купил коттедж и женился на молоденькой вертихвостке, которая была всего на год старше меня. Она быстро сбежала от него к любовнику, не забыв прихватить немалую сумму. Тогда у него случился первый инфаркт…