Позволь ей уйти (СИ) - Монакова Юлия

— Попросишь у Тамары Сергеевны новые штаны для себя. И в душ тебе надо… — говорила она ему по дороге. Пашка послушно шёл за ней, никак не реагируя и не ввязываясь в диалог, но уже не рыдал безудержно, как раньше, а только изредка судорожно всхлипывал, скорее по инерции.

— Меня зовут Мила Елисеева, — сообщила она ему. — А тебя как?

Он молчал.

— Ты немой, что ли? — она бесцеремонно схватила его пальцами за подбородок и развернула лицом к себе.

— Я… не твой, — хрипло и удивлённо ответил Пашка. Это были первые слова, которые он произнёс в детском доме.

— Дурак, — Милка беззаботно рассмеялась. — Немой — значит тот, кто не умеет разговаривать. Человек, у которого нет языка.

— У меня есть, — Пашка озадаченно высунул язык, продемонстрировав его этой странной девчонке.

— Ну вот, — удовлетворённо кивнула она. — Значит, говорить ты умеешь. Так как тебя зовут?

— Паша.

— А фамилия?

— Калинин.

— Красиво, — милостиво признала она. — Но “Милана Елисеева” всё-таки звучит красивее, да же?

Пашка, в общем, не возражал.

— А сколько тебе лет? — не унималась Милка.

— Четыре. Скоро будет пять, у меня двадцать восьмого октября день рождения, — тут Пашка совершенно некстати вспомнил, что больше у него не будет весёлых празднований с подарками, воздушными шарами, походами в детское кафе, цирк или парк аттракционов вместе с мамой и дворовыми приятелями. Его нижняя губа снова оттопырилась и предательски задрожала.

— Только не реви опять, — поморщившись, сказала Милка. — А у меня день рождения тридцать первого декабря. Мне тоже будет пять. Представляешь, какой ужас?!

— Почему? — не понял Пашка. Нижняя губа как-то сама собой перестала дрожать.

— Почему?! Да потому что все встречают Новый год и никто не помнит о том, что вообще-то у меня тоже праздник!

Пашка действительно даже не подумал об этом.

— И… тебе не дарят подарки? — спросил он неуверенно.

— Дарят, но не на день рождения, а на Новый год. Как и всем остальным! В этот день все и так получают подарки! — возмущённо воскликнула она. — Это нечестно! И дед Мороз заставляет меня рассказывать стихи под ёлкой, хотя я вообще ничего не должна делать в свой день рождения!

Пашка задумался, как бы он себя чувствовал, если бы ему ради подарка на собственный день рождения пришлось учить какие-то дурацкие стихи. Да ещё и подарок вручили бы не только ему, а всем его друзьям и знакомым. Выходило как-то не очень весело, и он ощутил нечто вроде сочувствия по отношению к Милке.

— Ну вот, мы пришли, — девчонка кивнула в сторону двери, за которой обитала сестра-хозяйка. — Попроси у Тамары Сергеевны сухие штаны и трусы. Да иди, иди, нечего стесняться! А то так и будешь ходить мокрый и грязный.

Он послушно сделал шаг вперёд, но, уже взявшись за ручку двери, вдруг нерешительно обернулся:

— А ты меня подождёшь?

— Сейчас мне некогда, — деловито отозвалась она. — Но ты не переживай, Паша Калинин. Я тебя найду.

=9

Ночью Пашка долго ворочался на своей чистой и удобной, но всё-таки казённой постели, прислушиваясь к сопению остальных мальчишек, которые уже давным-давно мирно спали. Сам он никак не мог заснуть. Было неуютно, одиноко и немного страшно — новое место, чужие люди, страшные бесформенные тени по углам, таинственные шорохи и звуки…

Мама обычно читала ему книжки перед сном, рассказывала сказки или пела песенки, брала за руку и целовала в щёку. Как же ему её не хватало! На глаза вновь навернулись слёзы. Вот если бы здесь сейчас была хотя бы Милка… Он ждал её весь день до самого вечера, высматривал в столовой во время ужина, но в глазах рябило от пёстрой и разношёрстной ребячьей толпы, сложно было разыскать в этой куче свою новую знакомую.

Почему-то его тянуло к Милке. То ли потому, что она первой протянула ему руку помощи, не насмешничала и не дразнила, то ли потому, что с ней… было интересно и спокойно. Её голос обладал какой-то особой магией, которая усмиряла страх и позволяла чувствовать себя легче.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Наволочка быстро вымокла от слёз, и Пашка перевернул подушку на другую сторону, стараясь не слишком громко всхлипывать. В этот миг дверь тихонько скрипнула и отворилась. Узкая полоска света из коридора пересекла спальню мальчиков и тут же исчезла. По полу уверенно зашлёпали чьи-то босые ноги.

— Подвинься, — услышал он шёпот и чуть не рассмеялся от облегчения: это была Мила.

Пашка послушно подвинулся, освобождая ей место на своей кровати. Девчонка юркнула рядом, как змейка, обняла и положила голову ему на плечо, а затем быстро провела пальчиком по Пашкиной мокрой щеке.

— Ревёшь? — спросила она.

— Немножко…

— Я так и знала. Прекращай ныть и давай спи! — приказала она ему сердитым шёпотом.

— А ты останешься здесь? — робко поинтересовался он.

— Да, я побуду с тобой, пока ты не уснёшь, — пообещала она.

— Спасибо… — пробормотал Пашка, почти моментально проваливаясь в сон. Напряжение отпустило — и ему на смену явилась дикая, нечеловеческая усталость от переизбытка эмоций и впечатлений, так что отрубился бедняга за считанные секунды.

Утром их так и нашли — спящих в обнимку в мальчишеской спальне на одной постели. Дежурная воспитательница, проворонившая вопиющий индицент, ахала и демонстративно хваталась за сердце, а директриса, внимательно разглядывая заспанные лица обоих “преступников”, которые непонимающе жались друг к другу и тёрли кулачками ещё сонные глаза, успокоила:

— Ничего страшного. Они всего лишь дети. Наверное, Паше было страшно в первую ночь на новом месте и ты, Милочка, решила его поддержать, ведь так?

— Так, — кивнула Мила. — Он всё время плакал, а когда я пришла — сразу успокоился.

— Ну вот и славненько. Надеюсь, что впредь, Паша, ты будешь засыпать самостоятельно. А с Милой вы можете общаться и играть днём. Спать вместе всё же не надо, — поколебавшись, добавила Татьяна Васильевна. — У мальчиков и девочек должны быть разные спальни и собственная отдельная кровать у каждого.

Но ни запреты, ни убеждения, ни угрозы или даже дверные засовы не могли удержать Милу, если Пашка снова чувствовал себя одиноким и несчастным или ей самой вдруг становилось тоскливо и грустно. Она вновь и вновь проникала ночами на запретную для неё территорию, ныряла под одеяло к Пашке, привычно обнимала его — и оба быстро и легко засыпали, успокоенные и надёжно защищённые присутствием друг друга от любого зла, которое только существовало на белом свете.

=10

Пашка обожал свой родной город.

Таганрог был похож на интеллигентного милого старичка — такой же уютный, чуточку потёртый, маленький и очень добрый. Как город может быть “добрым”? Легко: из-за обилия солнца. Для счастливого детства это был самый настоящий рай — тёплый южный климат, мелкое море, в котором так славно было плескаться, не боясь утонуть, обилие разнообразных и доступных фруктов… Вишнёвые, абрикосовые, яблоневые, сливовые и прочие деревья в изобилии росли прямо вдоль городских улиц, и плоды их вызывали интерес и восторг разве что у приезжих — с непривычки, а для местных жителей они давно стали обыденностью. Никому и в голову не приходило собирать уличные фрукты: такого добра было навалом в собственных палисадниках или на дачах. Со временем спелые плоды, дозревая, просто падали с деревьев — да так и оставались лежать, пока совсем не сгнивали.

Впрочем, детдомовская шпана не брезговала дармовщинкой: фрукты и ягоды срывались с веток ещё зелёными. Обожравшись ими до отвала, бедолаги затем дружно маялись расстройством желудка, оккупируя туалеты.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Эх, бесстыдники!.. — ругались на ребят нянечки и воспитательницы. — И ведь как будто вас голодом морят, как будто вы абрикосов этих поганых сроду не видывали!..

Нет, конечно, никто не морил детей голодом. В детдоме вообще очень прилично и сбалансированно кормили, к тому же пять раз в день: завтрак, обед, полдник, ужин и даже второй ужин, на который дети получали что-нибудь питательное и лёгкое — йогурт, фруктовый салат, булочку с соком или бутерброд с чаем. Но жрать хотелось постоянно, вечное ощущение сосущей пустоты в желудке не покидало ребят никогда. Это был больше “психологический”, а не реальный голод: выносить еду из столовой категорически запрещалось, ребёнок не мог перекусить чем-нибудь между основными приёмами пищи по расписанию, как это делали домашние дети с круглосуточным доступом к холодильнику. Многие воспитанники детского дома, попадая в новые семьи, начинали беспрерывно и жадно есть, вызывая слёзы у своих приёмных родителей: тем казалось, что ребят реально заморили голодом.