Машина и винтики. История формирования советского человека - Михаил Геллер

История еще не знала эксперимента по ускоренному массовому выращиванию «новых людей» на «строго научной основе». Партия Ленина, захватив власть, имеет только общее представление о предстоящей деятельности. Не было тщательно разработанного плана, его подменяли Цель и средства, необходимые для ее достижения. Изучение советской истории позволяет обнаружить систему в действиях, которые современникам могли казаться случайными, разрозненными, хаотичными.

Система формирования Советского человека складывается из векторов — основных направлений обработки человеческого материала и инструментов, производящих эту работу. Может показаться, что векторы менялись: иначе выглядят модели Нового человека в послереволюционную эпоху, в 40-е годы, в 80-е годы. Внимательнейшая наблюдательница советского мира Надежда Мандельштам отметила изменение внешнего облика, «физического типа деятеля» руководителя, т. е. модели — в ходе десятилетий. Но как стрелка компаса всегда возвращается к норду, так все изменения векторов в конечном счете были только вариантами генеральной линии, основного направления. Цель оставалась неизменной: строился государственный житель, формировался человек, чувствующий себя клеточкой государственного организма.

Два главных вектора: бытие и сознание. В соответствии с формулой Маркса изменение бытия должно было повлечь за собой изменение сознания автоматически, при небольшом, в случае необходимости, давлении. «Ученые-марксисты обнаруживают, — пишет один из марксистов, — гораздо большую пластичность человеческого существа, чем предполагалось раньше…» Изменение «бытия» означало, прежде всего, слом старой государственной, экономической, социальной системы. Один из наиболее мощных ударов наносится обществу.

Мишенью становятся все человеческие связи, которые составляли общественную ткань: религия, семья, историческая память, язык. Идет систематическая, планомерная атомизация общества, лишение индивида выбранных им связей, замена их связями, выбранными для него, одобренными государством. Человек остается лицом к лицу, один на день с государственным левиафаном. Только «влившись в коллектив», став каплей «массы» можно спастись от пугающего одиночества.

Одним из главных направлений обработки сознания становится инфантилизация советского человека.

Инфантилизация

Докажем им, что они слабосильны, что они только жалкие дети, но что детское счастье слаще всякого.

Разногласия относительно степени завершенности процесса создания Советского человека составляют часть оживленной дискуссии о степени воздействия идеологии, как инструмента обработки сознания, в странах «реального социализма». Схоластичность споров на тему «верит или не верит» в «идеологию» обитатель «реально-социалистической» зоны, в которой живет треть человечества, определяется двумя причинами: во-первых, неутолимой тоской многих западных экспертов и экс-коммунистических мемуаристов по времени революционного энтузиазма, «юности полета», по эпохе ничем (кроме миллионов жертв) не омраченных надежд на «поющее завтра»; во-вторых, полным отсутствием исследования воздействия на человеческий мозг многолетней (многих десятилетий) непрекращающейся интоксикации в условиях тотальной власти над средствами коммуникации.

Вряд ли можно считать случайным, что психологи, физиологи, врачи всех других специальностей изучали воздействие на человека пребывания в гитлеровских концентрационных лагерях, но никто не обследовал узников советских лагерей. Американские психиатры изучали воздействие «промывания мозгов» на солдат и офицеров, побывавших в северокорейских, китайских, вьетнамских лагерях. Результаты их исследований чрезвычайно поучительны. После обследования нескольких сот американских солдат и офицеров, вернувшихся на родину из корейских лагерей, др Роберт Лифтон заключил: «Промывание мозгов пленных в корейских лагерях было по своей сути стремлением разрушить прежнюю личность индивида и сформировать заново в соответствии с категориями коммунистической идеологии. Это процесс смерти и возрождения; и хотя лишь немногие выходят из лагеря убежденными коммунистами, на всех остаются следы пережитого». Др. Лифтон отмечает факт исключительной важности: воздействие методов «промывания мозгов» ощущают даже те, кого психиатр называет «внешне сопротивляющимися», т. е. те, кто — казалось бы — не поддаются интоксикации. Исследование показало, что они воспринимают то, что им вбивали в мозг, спустя определенное время после освобождения — как взрыв бомбы замедленного действия.

Нетрудно себе представить как действует «воспитание» и «перевоспитание» на советских граждан, находящихся в зоне «промывания мозгов» со дня рождения, бомбардируемых средствами массовой пропаганды и агитации круглосуточно, ежедневно. Воздействие этой интенсивнейшей обработки менталитета особенно эффективно, ибо она производится в закрытом пространстве страны, отделенной от иного мира строго охраняемой границей. Обитатели советской зоны (неслучайно заключенные называют лагерь «малой зоной», а советский мир за лагерным забором «большой зоной») подвергаются с первых дней революции жесточайшим стрессам. Еще нет исследований, которые позволили бы определить размеры разрушительного воздействия на человеческий организм постоянных стрессов: страха, хронического дефицита товаров, неизбежных очередей, тесных жилищ, отвратительного транспорта, бесчисленных запретов и необходимости нарушать их, чувства замкнутости.

В 70-е годы слово «стресс» стало модным в советской журналистике, настаивающей на вредности «стрессов» в условиях «социально-экономических противоречий капиталистического общества». Одновременно советские генетики, которым после многолетнего запрета, разрешено заниматься наукой, объявленной «буржуазной» в сталинские годы, отмечают положительное воздействие определенных стрессов, как фактора способствующего процессу одомашнивания и закрепления наследственных изменений.

Советский Союз представляет собой гигантское гетто, в котором у обитателей вырабатываются особые качества, позволяющие им приспособиться к жизни в гетто. Киевский психиатр Семен Глузман, осужденный на 7 лет лагерей и долгие годы ссылки за разоблачение преступных методов советской психиатрии, применяемой для репрессий, использовал пребывание в заключении для исследования психического состояния своих товарищей по лагерю. С. Глузман обнаружил, в частности, наличие у политических заключенных, просидевших в лагере 20—25 лет, особый феномен, который он назвал «страх свободы». Психиатр отмечает, что «страх свободы» ощущают политические заключенные, которые и в лагере остаются верными своим идеям, придерживаются нонконформистских взглядов. В то же время уголовники, даже находившиеся много лет в заключении, с вожделением ожидают выхода из лагеря. Семен Глузман объясняет это тем, что уголовники, занимающие в лагере глубоко конформистскую позицию, не ожидают за воротами лагеря других морально-психологических норм, нежели те, по которым они жили в лагере. Политические заключенные знают, что «на свободе, в сравнении с лагерем, происходит значительное снижение степени а) внутренней свободы, б) возможности защиты своего достоинства от посягательства социальных институтов».

Семен Глузман делает вывод: политзаключенные в лагере живут в здоровом психологическом климате, в группе, где основными являются ценности нравственные, духовные. Ощущаемый ими страх свободы — страх здоровых людей, опасающихся выхода в больное общество.

Советская психиатрия официально объявила «инакомыслие» психической болезнью и считает общество здоровым, а всех, кто обвиняется в выражении сомнения относительно идеального характера советского общества, больными. С точки зрения специалистов по «промыванию мозгов» такое суждение логично: «инакомыслящие» представляют собой брак, отходы, это те, кто не поддался, кто сохранил свою индивидуальность. Это те, кто не сумел «полюбить рабство».

Критерии «здоровья» и «болезни» в создаваемом Новом мире выразительно сформулировал автор первой марксистской истории советской литературы С. Коган: «Революции на долго приходится забывать о цели для средства, изгнать мечты о свободе, для того, чтобы не ослаблять дисциплины». Необходимо, — требовал критик-марксист, — «создать новый пафос для нового рабства», необходимо полюбить кандалы, так, чтобы они казались нежными объятиями матери.

Орвелл заканчивает свой роман словами: «Он одержал победу над собой. Он любил Старшего Брата». В романе Замятина «Мы», послужившим Орвеллу важнейшим источником для «1984», тот, кого полюбил герой, соблазненный свободой и понявший ее никчемность, называется Благодетель. В минуты отчаяния, прежде чем полюбить Благодетеля и предать любимую женщину, житель идеального Единого государства с болью мечтает: «Если бы у меня была мать — как у древних: моя — вот именно — мать». У гражданина Единого государства, имевшего вместо имени номер, не было ни матери, ни отца. У него, как у всех обитателей утопии — был Благодетель. Точно так же, как и в Океании Орвелла был — Большой брат. Государство заменило семью, Благодетель — Большой брат заменял родителей. Требовалось полюбить государство, как родителей, а кандалы рабства ощущать как «нежные объятия матери». Евгений Замятин развивает метафору до конца: Благодетель — Великий жрец, лично убивает нарушителей закона Единого государства, наказывая, как Отец, непослушных детей. Портрет Благодетеля не оставляет сомнений: «Передо мною сидел лысый, сократовско-лысый человек…» Это портрет Ленина.