«Пёсий двор», собачий холод. Том IV (СИ) - Альфина

Запахивая пальто, мистер Флокхарт с подчёркнутой вежливостью улыбнулся — столь умело и выверенно, что усомниться в отсутствии у него благого расположения не сумел бы даже вконец утерявший связь с реальностью душевнобольной. Воистину заоблачны высоты дипломатического лицедейства.

— Вспомните Тумрань, — так же легко и лицедейски кивнул незаменимый господин Туралеев.

О, разумеется, немедля повисла та пошлейшая напряжённая тишина, которую тянет пощупать руками — или что там принято делать с осязаемыми материями.

Да, граф Набедренных был не в духе.

— Бросьте, — хорошенько взвесив порцию вальяжности, преодолел тишину мистер Флокхарт. — Неужели вы верите, будто сейчас, сегодня возможна Тумрань? Это была роковая ошибка Союзного правительства, признанная и пошагово разобранная, побудившая к пересмотру ряда положений…

— Нет, — не дал ему закончить господин Туралеев. — Это был крупный росский город, близнец Кирзани. Не представляю, как можно ошибиться на целый город.

— Разве? — мистер Флокхарт обвёл насмешливым взглядом площадь, на которую они как раз сошли со ступеней в сопровождении четвёрки солдат при парадной форме.

За минувшую неделю четвёрка солдат при парадной форме весьма утомила графа Набедренных, но увещевания господина Туралеева в случае отказа утомили бы его куда сильнее. Нельзя не признать талантов господина Туралеева в ряде вопросов — например, в обращении с иностранными гостями, — но в ряде вопросов иных его категоричность казалась буквально-таки ниспосланным европейским богом испытанием. Не далее как этим утром он настоял перенести слушания по землепользованию в Конторском районе, апеллируя к отъезду заинтересованного лица, барона Репчинцева. Граф Набедренных был всецело благодарен оному за проявленную в переломный момент мудрость и поддержку дела революции, но это не повод пренебрегать чаяниями полусотни прочих заинтересованных лиц! К тому же в том можно усмотреть плачевное расхождение практики с риторикой: так значит, барон Репчинцев всё же превосходит весом толпу простых жителей Конторского района?

Господин Туралеев отвечал на это: разумеется. И поскольку Петерберг не желает терять капиталы барона Репчинцева, придётся если не удовлетворить его притязания на освободившуюся при помощи снарядов Резервной Армии землю, то хотя бы столкнуть нос к носу с той самой толпой простых жителей — чтобы он самолично убедился в их существовании.

«Даниил Спартакович, вы же здравомыслящий человек, — хмурился господин Туралеев. — Вы не можете себе врать, что богатые и бедные в одночасье возьмутся за руки и выстроят тут какой-то новый мир! Вам нужен новый мир? Вот и лепите его из того, что у нас в наличии. А в наличии у нас, если говорить о разрушенных зданиях в Конторском, три противоречащие друг другу позиции — и это не считая пресловутого барона Репчинцева. Вы в состоянии примирить их за раз, сыскать продуктивный компромисс без подготовки? Напоминаю, у вас сегодня ещё монетный двор, санитария Порта, просители дотаций из Гостиниц, повторные слушания по судебной реформе и эти студенты с их безумным прожектом просветительских миссий в других городах. Вам мало?»

«Но, право, неловко вот так отказывать людям во внимании…»

«Неловко — это когда соседский ребёнок на вас похож, а тому, кто управляет целым городом, слово «неловкость» следует забыть навеки».

Граф Набедренных не нашёлся тогда с возражениями, но оттого лишь, что задумался, до чего же выйдет неловко, если покидающий совсем скоро печную утробу ребёнок на господина Туралеева похож будет недостаточно. Господин Туралеев замешательство это воспринял по-своему и слушания по Конторскому району на сегодня отменил.

А потом на стол лёг ежеутренний отчёт пассажирского контроля, где обнаружилось имя мистера Флокхарта. Господин Туралеев начертал напротив него устрашающую карандашную пометку, но граф Набедренных без всяких пометок догадался бы, чего ожидать. Отправляясь непонятно куда непонятно зачем в недурственной компании, хэр Ройш, строгий, как гувернёр, заставил его вызубрить список наиболее вероятных гостей, чьё появление обещает как-нибудь да отразиться на отношениях с Европами.

Гувернёр хэр Ройш оказался гувернёрски прав: пока что никаких официальных представителей не засылало ни Европейское Союзное правительство, ни конкретные страны, зато частные лица из списка слетались, как чайки на сор. Всё больше отставные: наместники, дипломаты, спикеры, парламентарии и секретари комитетов — люди, будто бы не обладающие ныне полномочиями, но несомненно обладающие опытом, знаниями и намётанным глазом. Или же чьи-нибудь дальние родственники, доверенные помощники — впрочем, знакомство с покойным господином Гийомом Солосье позволяло предположить, что подлинно эффективные шпионы могут рядиться в одёжки попроще, но о таких хэр Ройш наказал не беспокоиться ввиду никчёмности беспокойства.

Мистер Флокхарт, двенадцать лет назад со скандалом лишившийся наместнического кресла в Кирзани и промышлявший с тех пор драматургией, отбросил кокетство и с визитом медлить не стал. Уже под вечер он возник на пороге кабинета графа Набедренных, не преминув пройтись по тому спорному факту, что штат градоуправца Свободного Петерберга облюбовал вместилище свергнутого Городского совета.

Мистер Флокхарт графу Набедренных опротивел с первого взгляда, но гувернёрский голос в голове наущал: мистер Флокхарт благодаря скандалу двенадцатилетней давности расплевался с Европейским Союзным правительством, он служит непосредственно британской короне, нам в высшей степени выгодны такие гости.

Граф Набедренных даже не стал уточнять у хэра Ройша, выгодно ли нам стравливать все эти короны и парламенты, подрывать гегемонию Европейского Союзного правительства, поскольку, во-первых, ответ был более чем предсказуем, а во-вторых, за ним могло последовать, чего доброго, и признание в вожделении спровоцировать всеевропейскую войну. Не зря всё-таки этикет предписывает изо всех сил ничего не подозревать о вожделениях ближнего своего — безмятежней будешь спать.

— …вы на удивление безмятежно смотрите в будущее. А ведь Союзное правительство выставит вам счёт за понесённые финансовые потери.

— Безмятежность — неотъемлемая наша национальная черта, — откликнулся господин Туралеев, погрузив мистера Флокхарта в невесёлые размышления.

Слышать о национальных чертах от уроженца Польши-Италии графу Набедренных было лестно до чрезвычайности, хоть он и сознавал лицедейскую природу этих слов. В конце концов, одарённый лицедей искренен в том смысле, что чутко улавливает, на какой стороне нынче сила.

Заметив, что господин Туралеев уверенно сворачивает с площади, граф Набедренных наконец заподозрил, что мистер Флокхарт избрал для дружеской, как он выразился, беседы с новой городской властью отнюдь не «Петербержскую ресторацию». Сам момент приглашения прошёл совершенно мимо рассудка — граф Набедренных с досадой наблюдал в себе непростительные изменения вроде день ото дня нарастающего равнодушия к посетителям и просителям, особенно высокопоставленным. Так однажды он не разберёт объявления войны и не узнает притащившегося за дотациями лешего — но с лешим наверняка можно положиться на господина Туралеева.

И почему нельзя было сразу поставить градоуправцем его?

Увы, известно, почему: главнейшая бюрократическая процедура теперешнего режима — общественные слушания, а удовлетворить являющуюся туда разнородную публику сумеет не каждый. За минувшую неделю граф Набедренных уже не раз задавался вопросом, как это удаётся ему самому, но тайна так и оставалась тайной.

«Фокус в том, — утверждал За’Бэй, любезно согласившийся на слушаниях ассистировать, — что власть подразумевает силу. Ну, волю, экспансию, идущее из глубин желание поработить — совсем не обязательно рациональное, это, если хотите, биология. А у вас, граф, другая биология. Из вас не лезут чудища — и стоит вблизи взглянуть, оно становится яснее ясного. Это умиротворяет, но и ошарашивает — с тем, что вы таки власть, попробуй поспорь. Вас же весь Петерберг и до революции знал благодаря монополии! Вот и получается парадокс: когда недовольные собираются на своё слушание, они настраиваются бороться, но разве с вами поборешься? Нет, самых упорных так не проведёшь, конечно, но всё равно терапия. Спуск пара».

Граф Набедренных не находил счастья в том, что инструмент народного волеизъявления в его собственном аппарате градоуправца воспринимают как спуск пара и некий фокус, но и спорить здесь без толку. Толк имелся в другом: всё же относиться самому к общественным слушаниям бережно, судить здраво и народному волеизъявлению подчиняться, где только возможно — раз уж хэр Ройш так не жалует парламентаризм, видя его великой ложью нашего времени.