Огонь, мерцающий в сосуде - Полякова Татьяна Викторовна

– Понятно, – вздохнул следователь. – И никаких предположений, кто мог желать его смерти?

– Разумеется, никаких, – посуровел адвокат.

– Какие отношения были у него с вашим мужем? – Адвокат недовольно нахмурился, а я ответила:

– Он очень его уважал. – «И боялся», – мысленно добавила я.

– Они когда-нибудь ссорились?

Я попыталась представить, как Борис «ссорится» с Бессоновым... следователь и адвокат вытаращили на меня глаза, а я поняла, что смеюсь.

– Извините, – сказала поспешно. – Они отлично ладили. Брат очень уважал Александра Юрьевича. Он многим ему обязан. Зная их отношения, сама мысль о возможной ссоре представляется нелепой.

– Вот как? – Следователь заподозрил в моих словах иронию, которой и в помине не было, повертел в руках авторучку, вздохнул и произнес: – Что ж, спасибо за помощь... – Своей иронии он не скрывал.

В день похорон брата я не виделась с Генриеттой. В десять утра мы с мужем были в зале прощания. Держа меня за локоть, Бессонов окинул равнодушным взглядом собравшихся. Проститься с братом пришли человек двадцать, в основном мужчины. Почти всех я видела впервые. К нам приблизились несколько человек – выразить соболезнование, я что-то отвечала, а Бессонов кивал с таким видом, точно имел дело с надоедливыми просителями. Алла в черном кружевном платье стояла в нескольких шагах от меня, стискивая в руках свечу, которые всем раздал священник. Девушка словно не замечала меня и старательно отводила взгляд от Бессонова.

Воздух казался спертым, я боялась, что упаду в обморок, подошла к гробу на негнущихся ногах. Лицо брата, отрешенное, чужое, вызвало странные чувства: удивление, боль, а еще любопытство: как это – вдруг не быть? Я вслушивалась в слова священника, наблюдая за пламенем свечи, Алла громко всхлипнула и ухватилась рукой за гроб.

– Прощайтесь, – сказал священник.

Алла зарыдала, закрывая лицо ладонями, а я поцеловала брата и сделала шаг назад. Бессонов наклонился к нему, и мне на миг показалось, что муж улыбается.

Сразу после кладбища поехали в ресторан, но на поминках мы с мужем пробыли недолго. Подозреваю, все вздохнули с облегчением, когда мы покинули зал.

– Завтра мне надо быть в Москве, – сказал Бессонов, садясь в машину. – Поедешь со мной.

«Похороны брата лишь незначительный эпизод, – мысленно усмехнулась я. – Завтра он о Борисе уже забудет». А вечером, глядя в огромное кухонное окно, я думала, что опять не увижу Генриетту. Два дня, три? Вошел муж, посмотрел недовольно.

– Отправляйся спать.

Я поднялась и покорно пошла в спальню. Но уснуть не могла. Таращилась в темноту, боясь пошевелиться, и глотала слезы. А потом услышала, что звонит мой мобильный. Телефон лежал в холле на тумбочке. Только один человек мог мне звонить. Я выскользнула из постели с бешено бьющимся сердцем. Если муж проснется... В темноте я не видела его лица, но он не шевельнулся, дышал ровно. Аккуратно прикрыв за собой дверь, я бросилась в холл. Мобильный замолчал где-то на полдороге. Я схватила его, нажала кнопку вызова и услышала голос Генриетты:

– Инна, прости, что звоню так поздно.

– Ерунда, я так рада тебя слышать. Мы не виделись сегодня...

– Я хотела попрощаться с тобой, – сказала она каким-то чужим голосом. – Не могла не попрощаться... Ты единственный близкий мне человек. Вспоминай меня иногда...

– Ты уезжаешь? – заволновалась я.

– Нет, – ответила она после паузы, показавшейся мне мучительно долгой.

– Тогда в чем дело?

– Я больше не могу, Инна. Все бессмысленно. Я больше не могу...

– Что ты говоришь? Где ты?

– На пешеходном мосту, помнишь, мы стояли там и любовались рекой...

– Что ты там делаешь в это время? Я сейчас приеду, – в отчаянье предложила я.

– Нет. Ничего не нужно. Прощай.

С минуту я слушала короткие гудки, беспомощно оглядываясь. Набрала номер, но Генриетта не ответила. Я проскользнула в свою комнату, торопливо оделась, больше всего на свете боясь, что муж проснется. Схватила сумку, мобильный...

Ночью охраны в доме не было, я открыла входную дверь и, больше не заботясь о том, что муж может меня услышать, побежала к калитке.

Мне повезло, на пустынной улице я увидела свободное такси.

– На набережную, – бросила водителю, с трудом сдерживая дрожь. – К пешеходному мосту. – Взглянула на часы: пять минут второго.

До набережной мы доехали за десять минут. Водитель свернул к пристани и спросил с сомнением:

– Вам действительно сюда?

Я сунула ему в руки деньги, торопясь поскорее уйти.

Узкий мост над рекой, освещенный желтоватым огнем фонарей, был пуст.

– Генриетта! – отчаянно закричала я. На миг меня ослепил свет фар той самой машины, на которой я приехала, она быстро удалялась, а я продолжала оглядываться. Мои крики, нарушившие тишину, так и остались без ответа: ни звука шагов, ни силуэта, мелькнувшего вдали. Я была здесь одна.

Достав из сумки телефон, я набрала номер. Мобильный Генриетты был отключен. Вцепившись в перила моста, я всматривалась в темную гладь реки, тихонько поскуливая.

– Генриетта, – прошептала едва слышно, и вот тогда, оглянувшись, увидела что-то светлое возле перил напротив. На асфальте женские туфли, а рядом с ними сумка. Ее сумка. Перегнувшись так, что едва держалась на ногах, я увидела белый шарф, зацепившийся за что-то чуть ниже перил. Я встала на колени и, просунув руку между кованых прутьев, попыталась достать шарф. Под ночным ветром он то приподнимался, то плавно опускался вниз, похожий на крылья неведомой птицы. Мне удалось ухватиться за него, и через мгновение шарф был в моих руках. Зарывшись в него лицом, я сидела не шевелясь, думая о том, что это ее прощальный подарок. Мы действительно оказались похожи, она тоже мечтала вырваться, только, в отличие от меня, у Генриетты хватило на это мужества.

Вместе с горечью я чувствовала что-то вроде зависти и тешила себя нелепыми фантазиями: вот мы, взявшись за руки, прыгаем вниз, холодная вода смыкается над головой, и я на краткий миг чувствую себя свободной.

– Почему ты не дождалась меня? – спросила я с обидой. Взяла ее сумку, дернула молнию. В кармашке лежал паспорт. Она и вправду оказалась Генриеттой. Генриетта Александровна Романова. Тридцать лет. А я-то думала, она ненамного старше меня. Я смотрела на ее фотографию, и впервые меня по-настоящему поразило наше сходство. Внешнее сходство. Нет, конечно, перепутать нас было невозможно, и за сестер, пожалуй, не примешь. Впрочем, сестры необязательно похожи. Ярко-синие глаза, волосы с медным отливом, тот же овал лица, пухлые губы, чуть вздернутый нос... В ту минуту я вдруг почувствовала, что боль отступает, а на смену ей пришла робкая надежда. Сама того не ведая, Генриетта дала мне шанс: изменить свою жизнь, стать другим человеком.

Еще не отдавая себе отчета в своих действиях, я сбросила обувь и примерила туфли Генриетты. Они оказались чуть-чуть великоваты. Намотала ее шарф на шею, сняла свой кардиган и перебросила через перила, рукав зацепился за кованую завитушку ограды, и я удовлетворенно кивнула. Вынула из своего кошелька кредитные карты и деньги, их было немного, тысяч пять. Схватила сумку Генриетты и быстро зашагала к набережной, моя сумка с паспортом, и туфли так и остались на асфальте. Я двигалась пошатываясь, точно пьяная, в голове ворох мыслей, сердце бешено стучит. Заметив скамью, пристроилась на краешке, дрожа от ночного ветра. Паспорт, что-то было в паспорте. Так и есть. Железнодорожный билет. Значит, Генриетта действительно собиралась уехать? Перебравшись поближе к фонарю, я внимательно рассмотрела билет. Поезд отходит в 2.30. Железнодорожный вокзал в трех троллейбусных остановках отсюда. Я успею. Придется идти пешком, таксист может меня запомнить, и на центральные улицы лучше не выходить.

Я свернула в ближайший переулок, ускоряя шаги, почти бежала. На женщину без багажа проводница обратит внимание... Возле вокзала есть торговый павильон, работает круглосуточно. Я как-то покупала там зубную щетку, забыв свою дома. Мы направлялись с мужем в аэропорт, и он сказал, что проще заехать сюда, чем возвращаться... Увидев впереди вокзал, я замерла на мгновение: «Неужели я это сделаю? – и фыркнула зло: – Я ничего не боюсь. Я больше никогда ничего не буду бояться».