Синие озера, синие глаза - Мэгги Кокс

— Уверен, что вы правы, хотя служба здравоохранения может обанкротиться.

Он улыбался, но только губами, а не глазами. Джорджия это заметила и не могла понять, что же его мучает: потеря брата или еще что-то?

Собственные страхи она знала хорошо: страх за брата — а вдруг с Ноем случится что-нибудь ужасное? — страх лишиться дома, страх заболеть и потерять трудоспособность.

И еще она боялась… навсегда остаться одинокой.

Но не стоит поддаваться меланхолии. Ведь всего минуту назад она так радовалась.

— Я где-то прочитала, что большинство несчастий происходит потому, что люди не могут посидеть в одиночестве в комнате, подумать и помолчать. Может, оттого, что они боятся действительности? Наверное, это похоже… ну вот когда помешиваешь суп и не знаешь, что всплывет на поверхность. И поэтому люди стараются занять себя чем угодно, лишь бы не задумываться. А вы как считаете?

— Мы живем в мире коммерции, и не у всех есть время, чтобы сидеть и благодушно почесывать живот.

Его замечание ее задело, но тем не менее Джорджия почувствовала, что ее рассуждения не оставили Кира равнодушным.

— Хорошо, что иногда нам представляется счастливая возможность — вот как сегодня — послушать музыку, которая поднимает настроение и помогает нам думать не только о мире коммерции, но и о других вещах. — В ее тоне слышался явный вызов. — Я, например, сошла бы с ума, если бы не могла посидеть хоть немного в тишине и покое!

Джорджия видела, что Кира затронула музыка, и для этого ей вовсе не надо было смотреть на его профиль.

Она чувствовала, что в тайниках души этого серьезного бизнесмена и лэрда живет ранимый человек. Человек, которого он решительно не желает никому показывать.

Может, боится, что его обидят?

— Да… тишина и покой. В конце концов, все этого хотят. — К ее удивлению, он с ней согласился. — Скажите… а что еще, помимо музыки, доставляет вам удовольствие?

— О, много чего. Вот только времени на, все не хватает.

— Например?

— Ну… — Улыбка у Джорджии была обезоруживающая, как у маленькой девочки, которой только что сказали, что она будет подружкой невесты. — Читать очень люблю… обо всем забываю с хорошей книжкой. Еще люблю копаться в земле — у нас есть крошечный садик. Обожаю ходить пешком… и плавать… и кино люблю. Еще можно кое-что добавить? — Она перевела дух и засмеялась. — Гулять с Хеймишем и, разумеется, проводить время с братом.

— Никак не можете дождаться уикенда, когда он приедет?

— Да! Я ужасно без него скучаю!

Она не смогла скрыть своего нетерпения, а Кир был просто очарован тем, как оживилось ее лицо.

— Когда вы виделись с ним в последний раз?

— Три месяца назад. Он приезжал на два дня в конце мая. А вы тогда были по делам в Нью-Йорке — я помню, как Ной сказал мне об этом.

Кир тоже это помнил. Он летал туда для выяснения обстоятельств аварии, в которой погиб Робби. В машину брата врезался пьяный водитель, и у Робби не было шансов выжить. От этих мыслей у Кира свело все внутри.

— Вы с Ноем всегда дружили? — спросил он.

— Мы потеряли мать и отца почти одновременно — они умерли один за другим в течение года. Ною исполнилось четырнадцать, а я на пять лет старше. Родственников никаких у нас нет, и я решила, что сумею позаботиться о нас обоих.

Кир пытался переварить то, что она ему сказала, и на мгновение собственная боль от потери Робби отошла на второй план.

— Для девушки девятнадцати лет это немыслимо смелый поступок, — с восхищением произнес Кир.

— При чем здесь смелость? — искренне удивилась Джорджия. — А что еще мне оставалось? Не могла же я допустить, чтобы его забрали от меня. Моего младшего братика! И отдали бы чужим людям? — В светло-карих глазах заблестели слезы. — Я не смогла бы жить без него! И родители перевернулись бы в могиле! Семьи должны сплачиваться… когда случается несчастье. Вы с этим согласны?

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Кир не сразу смог ответить Джорджии на ее вопрос, так как ни он, ни его брат никогда не питали к своим родителям теплых чувств. Мать умерла от алкоголизма, когда Киру едва исполнилось одиннадцать, а пила она из-за отвратительных, диких сцен, которые закатывал отец. Говорят, для счастливого брака супруги должны по характеру дополнять друг друга. Возможно, противоположности и сходятся, но только не в случае семьи Страхан.

Сейчас, вспоминая прошлое, Кир предполагал, что слишком уж завершенным был характер каждого из родителей. Дополнить друг друга они не смогли. Эллис была воплощением слабости, настолько податливой и кроткой, что жесткого и взрывного Джеймса ее крайнее смирение лишь раздражало и провоцировало на то, чтобы вечно испытывать терпение жены. И его постоянные придирки и издевательства принесли свои плоды. Увы, горькие. Эллис в семейном аду не закалилась, а ушла в алкоголизм и очерствела.

Мягкой и кроткой Кир не помнил свою мать уже лет с трех. Последний эпизод, вызывающий у него чувство нежности к Эллис; был связан с его болезнью.

Тот летний день временами оживал перед его глазами в мельчайших деталях, заполняя сердце щемящей грустью. Теплое солнечное утро, бескрайний луг, весь желтый и пушистый от цветущих и уже отцветших одуванчиков… Он играет с мамой в догонялки, ковыляет в своих новеньких красных башмачках по кочкам, по мягкой густой траве, сбивая с одуванчиков летучие облачка. Пух щекочет глаза, забивается в рот… Кир запутывается в осоке, колючими клочьями торчащей из шелковистой травы, падает, смеется, плачет. А пух летит над ним легкими белыми тучками, поднимается в пронзительно-синее небо. Кир заворожен этой колдовской манящей синевой, уже не смеется и не плачет, растворяясь в умиротворяющем покое бархатистого летнего тепла.

Он слышит и не слушает, как его зовет мама. Потом ее встревоженное лицо закрывает от глаз бездонную синеву, ласковые руки отрывают его от земли, мама прижимает его к себе…

А на следующее утро было тяжелое, мучительное пробуждение и… темнота. Пугающая, страшная темнота вокруг. Кир пытался разлепить глаза, но у него ничего не получалось.

— Джеймс! — раздался над ним испуганный голос матери. — Джеймс, иди сюда! У него нет глаз!

Где-то в стороне послышался знакомый грубый хохоток, потом голос отца изумленно произнес над его головой:

— Что это с ним? У него не лицо, а какой-то ком теста!

Что было потом, Кир помнил смутно. Куда-то его везли, чем-то поили, чем-то обмазывали лицо… Очевидно, у него была тяжелая аллергическая реакция на пух одуванчика, возможно, что-то вроде банального конъюнктивита, но с сильнейшим отеком. Ему запомнились жуткая темнота, а когда глаза раскрылись в узкие щелки — долгое мамино сидение у его постели с толстой книгой, из которой она зачитывала ему забавные истории о животных, запомнились отвратительное жгучее лекарство, которое она то и дело закапывала ему в глаза, и еще более отвратительная ругань отца — чаще всего при этом повторялись слова «сиделка» и «обязанности».