Красные волки, красные гуси (сборник) - Мария Галина

– Ну, тетя Валя…

– Будет звонить твоя мама, что я ей скажу?

– Ничего, – сказал я сквозь зубы.

– Я думала, ты приличный мальчик.

– Я и есть приличный мальчик. А это мне нужно для опытов.

– Алик! Ну какие в библиотеке опыты? Что ты мне врешь? Ты спутался с этой… Райкиной дочкой. Сарра Моисеевна сказала, она видела, как вы вместе выходите из аптеки. И мамаша ее была шалава, и девка такая же шалава выросла…

Значит, они дают понять, что за мной все-таки наблюдают. Сарра Моисеевна это так, прикрытие.

– А вот это, – выдавил я перехваченным горлом, – уже мое дело.

– Позволь! Я за тебя отвечаю. Я не допущу, чтобы…

Она замолчала, прислушалась и вновь повернулась ко мне. Лицо у нее было несчастное.

– Ну, вот опять.

– Это трамвай проехал, тетя.

– Нет. Они опять ее включили. Когда она работает, я слышу всякие гадости. Пойди, Алик, будь хорошим мальчиком, скажи им.

– Ладно, – сказал я с облегчением, – сейчас схожу.

Забрал у нее презервативы и вышел. На ветке за окном угрюмо требовала свою бутылку горлица.

Вода была прохладной. Я заставил себя отплавать свои четыре каэм, потом вылез на мокрый песок и растерся шершавым полотенцем. Над морем плавали волокна тумана. У горизонта, над полосой тумана, тянулась цепочка птиц – кажется, диких гусей. Они-то могут лететь, куда хотят – на всякие границы им наплевать!

Потом я подумал, что на самом деле мне надо бы плавать не вдоль берега, а в открытое море – совсем другое ощущение. Но на меня тут же начнут орать с патрульной вышки. Они на всех орут. «Мужчина, заплывший за буйки, немедленно вернитесь обратно!» И потом как же я буду мерить километры?

Я поднялся наверх, миновав плакат «Правила поведения на воде» и черную табличку, на которой мелом были выведены цифры – температура воды и воздуха. Может… просто остаться здесь, устроиться на водную станцию, измерять температуру, следить, чтобы другие не заплывали за буйки?

Книжный магазин на Базарной открывался в девять. Я успел заскочить туда по дороге на работу.

Покровский пришел в пять – я уже запирал окна на шпингалеты.

– Сегодня короткий день.

Он ответил:

– Я ненадолго. Просто хотел взять книгу.

Вид у него был какой-то пришибленный, скучный, словно его побило молью.

– Какую-нибудь классику, да?

Он помялся. Потом сказал:

– Хватит с меня этой классики. Лучше фантастику. Там ведь все равно все выдумка, верно? И если что-нибудь изменится… Кто заметит, сколько ног на самом деле было у инопланетного чудовища?

Я сказал:

– Я был в книжном. У них есть этот ваш «Вертер». Новое издание, прошлого года. Я посмотрел.

– Ну и что? – быстро спросил он.

– Черный. Ну и что? Может, всегда был черный? Кто помнит?

– Вот именно, – согласился он. – Я об этом и говорю. – Он помялся: – Простите, но… тот Толстой? Можно посмотреть еще раз?

– Так мы вчера смотрели…

– Это же каких-нибудь пять минут!

Я пожал плечами и поплелся к стеллажу с намалеванной на картоне буквой «Т». Третий том «Войны и мира», понятное дело, стоял на месте – редкий ученик добирался до середины эпопеи.

– Вот он, ваш Толстой.

– Посмотрите вы, ладно?

– «Наташа…» – начал я, поскольку том сам собой раскрылся на триста девяносто пятой странице, – «…касательно личности их раненого спутника, тогда как Соня…». Это не та книга. Вы ее подменили, да?

– Нет, – уныло сказал он, – просто это распространяется все дальше. Как инфекция. Так я и думал.

– Скажите, – спросил я, – а вы газеты читать не пробовали?

Он прикусил губу, и я понял, что попал в точку.

Вот почему они им заинтересовались. Из-за газет. Ведь если…

– Я, наверное, вообще не буду читать, – быстро сказал он.

– Вы думаете, если вы прочтете газету, и там… если везде будет написано, что…

Что границы открыты, никто не спрашивает никаких справок, и мне не надо…

Что я никогда, никогда не лежал в психушке.

Что меня любит Лиля.

Не сложись все так, как сложилось, не прищучь они профессора Литвинова, не разгони кружок… Приходил человек в сером, вел долгие разговоры, смотрел укоризненно… Что я тогда ему сказал? О ком?

Не помню.

И я сказал хриплым шепотом:

– Если это правда… а вдруг… вы можете сделать так, чтобы все это… ну, это, вы понимаете? было лучше?

– Я не могу по заказу, – упирался он, – это как-то само… просто возникает в голове, и все.

– А если представить поярче…

– Что?

– Ну, Наполеон отменил крепостное право, просто росчерком пера, взял и отменил, и крестьяне взяли вилы и… Нет, не то. Опять получается то же самое… Или вот…

– Вы знаете, – сказал он, – это мне приходило в голову. Но это как-то слишком глобально. Я не… не умею думать общими понятиями. Не представляю их. Только что-то частное, детали, подробности. Это да…

– Подробности. – Я задумался. – Вот вы говорили, что подробности тоже могут…

Мы сидели в кафе «Росинка» над морем и пили пиво. Немолодая, лет тридцати, женщина за стойкой нарезала бутерброды. Сквозь нейлоновую блузку проглядывал бюстгальтер, лишь чуть прикрывавший темные круги вокруг сосков. Я отвернулся.

Он сказал:

– Я думал, только сумасшедший мне поверит.

Я молчал, чувствуя, что краска заливает мне шею, щеки, виски. Потом с трудом выговорил, потому что молчание уже было просто невыносимым:

– Это был просто нервный срыв…

– Ах, вот оно что… – Он неловко покрутил головой. – Это вы потому бросили институт?

– Да, – сказал я, – да, отчасти. У нас был студенческий кружок, и они…

– А! – Он понял. Люди его возраста такие вещи понимали быстро.

– Так вы попробуете?

– Ну что же я могу сделать? – Он снял очки и как все близорукие люди сразу приобрел беспомощный вид. – Ведь даже если что-то и меняется, то трудно предугадать, как и что именно! Кстати, теоретически уже должны быть какие-то изменения, разве нет? Если «Юный Вертер» и Наташа с Соней…

Буфетчица подошла к нашему столику, и я заказал еще «Жигулевского».

– Вроде никаких. Но я все равно завтра что-нибудь вам подберу… такое… Просто, чтобы… ну, проверить, а вдруг? Понимаете?

– Да, – вздохнул он, – понимаю. Только завтра я не могу. Работа.

– Ну после работы? На этом самом месте.

Он надел очки, опять снял их, протер, снова надел.

– На этом самом месте, – сказал он. – Хорошо.

– И оказалось, что это та самая бабка, которую я обложила в трамвае, прикинь? – Оказывается, она тем временем что-то рассказывала, оживленно размахивая свободной рукой. – И она нам все баллы скостила… Ты что, не слушаешь?

Винный отдел в продуктовом еще не успел закрыться, и мы купили пыльную бутылку шампанского «Юбилейное». На берегу уже никого не было; мы устроились под скалой, похожей на спящего тюленя. Шампанское показалось мне совсем невкусным, я подумал, что представлял себе все как-то иначе.

– Почему, слушаю. Вам дали третье место.

– Ну, да, из-за той заразы. Ну откуда я знала, что она член комиссии?

Тем временем она взяла мою руку и положила ее себе… ну, в общем, на ней даже не было трусиков.

Я подумал – какого черта, она сама хочет! И тут луч света ударил мне по глазам.

– Оп-па! – сказала Лиля.

Камни на песке отбрасывали синие движущиеся тени, и среди этих теней стояли две фигуры с автоматами.

– И что это мы делаем в пограничной зоне после десяти вечера? – лениво спросил один.

– Понятно, что, – сказала Лиля и одернула платье.

– Тоже мне, нашли место, – кисло сказал пограничник. – Ну пошли, что ли?

– Мы ничего не нарушали, сержант, – оправдывался я, – мы только…

Пограничник тем временем разглядывал мой паспорт.

– Караванов Альберт Викторович, – сказал он, – понятно. А вам известно, что пребывание после десяти в пограничной зоне карается пятнадцатью сутками исправительно-трудовых работ?

– С каких это пор?

– Согласно указу семьдесят семь бэ. Так что пошли, гражданин Караванов Альберт Викторович.

Его напарник что-то сказал ему на ухо. Тот кивнул. Потом подтолкнул меня в бок стволом автомата.

– Двигай.

Его напарник и Лиля продолжали стоять на песке. Мне показалось, он положил руку ей на бедро.

– Почему вы… Послушайте, либо я пойду вместе с девушкой, либо…

– Какая девушка? – лениво сказал пограничник, – не было никакой девушки. Двигай, гад, а то пристрелю. При попытке к бегству.

Прожектор чертил в небе светящимся пальцем огненную дугу. Она обежала горизонт, тронула холодным пламенем кромку воды, по песку вновь побежали тени. Я оглянулся. Там, сзади, на берегу уже никого не было.

На миг я увидел дирижабль. Он висел в темном небе, точно разбухшая мертвая рыба.

– Значит, нарушаем, – сказал комендант. – Прописка временная, от военной службы уклоняемся и еще нарушаем…

– Я не уклоняюсь. Я освобожден.

– Согласно последнему постановлению Минобороны – нет. Пятнадцатью сутками вы не отделаетесь, гражданин Караванов. Вы дезертир.