Жизнь сурка, или Привет от Рогатого - Владимир Покровский

И вы знаете, получилось прямо по ее просьбе, не прошло и полугода. На протяжении всех моих жизней Сурка никто и никогда, кроме Иришки, в меня не влюблялся — то ли все они чуяли во мне что-то чуждое, то ли не получали от меня ответного знака… ведь и я тоже, как уже говорил, не испытывал ни к кому из них чувства любви. Словом, с этим у меня были проблемы. Точней, проблем никаких не было, абсолютно никаких. Я получал сексуальное удовольствие, с облегчением расставался, и партнерши мои тоже, как мне кажется, расставались со мной без горечи, и так шло до того самого момента, когда подступала очередь встречи с Иришкой.

На этот раз все было по-другому. То ли в ответ на ее чувство, то ли по собственной инициативе, но я полюбил Риту, и вечный образ Иришки несколько потускнел. Да что там потускнел! Я ее забыл напрочь. В самом деле, я не имел перед ней никаких обязательств, мы ведь с ней даже познакомиться не успели. Конечно, она всегда и до самой моей настоящей смерти (ведь и к бессмертным приходит смерть) останется для меня очень близким и очень дорогим человеком. Если с ней случится беда, я из кожи вылезу… ну, и все в этом роде.

Но Рита… Да мне плевать, если ее подослал Рогатый, а такие подозрения у меня имелись с самого начала. Правда, я не думаю, что она в курсе. У нас с ней не то что даже любовь, у нас — телепатия, на таком уровне невозможно врать. Теперь в каждой жизни, решил я, буду поступать на биофак, там знакомиться с Ритой, чтобы не терять драгоценных лет на всякую дурацкую непредсказуемость. С Иришкой я себе такие каникулы позволял.

И еще я хотел поступить на биофак с вполне определенной целью. Найти Рогатого. Я убью его один раз, а не тысячи, и измываться над ним не буду, как он измывался надо мной. Я убью его еще там, в институте, и никто не заподозрит меня. Я даже знал, каким образом я это сделаю.

А потом, месяца через три после того, как мы поженились с Ритой, мне позвонили. Мне сказали:

— Привет от Рогатого. Больше он тебя беспокоить не будет, так что можешь остыть. Он еще просил передать: «Другого раза не будет».

Короткие гудки.

Звонил, конечно, Рогатый. Я его голос оч-чень хорошо знаю.

Так что теперь, извините, я точно такой же, как вы, проходящие мимо. Могу умереть в тридцать семь, могу — в семьдесят три, это уж как выпадет. Я совершенно точно знаю, что Рогатому чем-то очень сильно досадил, но до сих пор понять не могу — награда это была с его стороны или изощренное наказание. Думаю, что и он до конца этого не понимает, потому что в моей шкуре не был. Арабы говорили: «Оседлавший льва не захочет пересесть на осла, оседлавший осла будет мечтать о льве». Дураки они были, то есть исключительно мудрые люди. Теперь я, само собой, изо всех сил мечтаю о льве.

С Иришкой (я уже, кажется, говорил) мы всегда впервые встречались в девяносто втором, в июле, жара была. На этот раз в день встречи я сильно дергался, а потом черт понес меня в эту маленькую кафешку у Центрального рынка, где я таким романтическим образом из жизни в жизнь встречался со своей Иришкой. Не то чтобы я чувствовал предательство со своей стороны, какое там предательство, здесь какие-то другие категории применять надо, людьми не придуманные за ненадобностью, словом, как бы я себя перед собой ни оправдывал, чувство вины — или, скажем так, тень от тени чувства вины — я перед ней, что хотите делайте, но испытывал. Фантомные боли любви. Рита даже не знала, куда я пошел. Но, как я потом выяснил, она очень волновалась. Вот дурочка. Ведь у меня еще не прошло пятилетнее воздержание, ей вообще волноваться было незачем, у нас же телепатия. Но телепатия телепатией, а у нее есть одна интересная особенность, у моей Риты. Она не слышит того, чего не хочет слышать, и не видит того, чего не хочет видеть. Конечно, все люди так, но у нее просто зашкаливает это свойство. На это я и рассчитывал. Тем более, что никаких таких шагов я не планировал. Мне просто посмотреть на Иришку хотелось: как она — все-таки столько лет. Потолкался там немного, шпана там сидела прежняя, и та же тетка старая лет сорока пяти со своим двадцатилетним альфонсом в углу у окна шампанское глотали. Иришки не было. В первый раз за черт его знает сколько жизней Сурка я немного забеспокоился, взял такси и поехал в Теплый Стан, где она жила со своими мамой и отчимом. Позвонил в дверь.

Мама и отчим, какие-то необычно жалкие (или это мне показалось?), сидели друг с другом на диванчике напротив двери в гостиную и непонимающе на меня смотрели. Квартира их, знакомая, как собственное лицо, тоже мне показалась уж очень нищенской.

— А вышла замуж Ирина. Уже полгода как вышла замуж. А вы, извините, кто?

Я до сих пор не могу привыкнуть, когда родные люди напрочь не признают.

— Старый друг, — сказал я. — По институту еще. У нас тут встреча намечается, однокурсников. У вас адресок ее не найдется? Или телефончик?

Нашлись и телефончик, и адресок.

Уже догадываясь, в чем дело, я помчался на Новокузнецкую, по тому самому адреску. Уселся в скверике, настроился на долгое, многодневное ожидание, надо было еще как-то Риту успокоить, но меня трясло, с Ритой решил потом разбираться. Может, даже расскажу правду. Даром что телепатия. Окна не горели. Поскольку на дворе стояло лето, они могли вполне укатить в отпуск, а у родителей Иришкиных я, урод, этот пункт уточнить не удосужился.

Но мне повезло. Тихо переговариваясь, они под руку вышли из-за угла, часа даже не прошло ожидания. Рогатый шел решительно, точно так же, как когда-то и с моей Ритой, но немного сдерживал темп, приноравливаясь к Иришкиному шагу (она всегда ходит медленно), и что-то ей бормотал, она вполголоса отвечала. Что и говорить, красивая женщина, и наряды на ней были не чета тем, что я покупал, даже если и деньги появлялись. Счастлив был Рогатый, любовно к ней склонялся, на цыпочках мог нести, пусть только захочет, а она тихо сияла, прямо как со мной в прошлые мои жизни Сурка. Пегенький такой прыщ, но очень сильный. Кому, как не мне, знать.

— Так, — сказал я себе на своей скамеечке в одну восьмую голоса. — Вот так ничего себе! Что ж это такое выходит?

Выходило почти однозначно, хотя и тоже ужасно глупо — убийствами вот этими Рогатый не мстил мне за честь поруганную свою, а, наоборот, отбивал у меня жену. Не делал я ему, как выясняется, ничего дурного ни до тридцати семи лет, ни после, он просто решил отобрать у меня любовь. Не сволочь я, тайно скрытая, это он сволочь! Я даром все эти жизни переживал, что на какую-то совсем уже чрезмерную гадость способен. И Риту мне подсунул, гадина, чтоб Иришенькой завладеть. За что ему, конечно, большое человеческое спасибо, Риту я не брошу ни за каких Ириш. Но, понимаете, Ириша тоже была мне человеком очень родным. Не просто очень — чрезмерно. Какая-то вот такая картина стала вырисовываться у меня.

А как же тогда я?

В это время, не успела еще полгода назад поженившаяся парочка дойти даже до второго подъезда (а у них был четвертый, весь исписанный граффити советского розлива), из-за угла, прячась, показался еще один человек с фигурой сутулой, характерной и предельно знакомой.

Василь Палыч, дорогой мой, а вы-то откуда здесь?!

Безо всяких — это был Василь Палыч. Такой же седой, такой же сутулый и длинный, такой же пятидесятипятилетний, что и в нашей школе семидесятых годов. Он крался, как вор в мультфильме, высоко задирая ноги и носочком ставя их на то, что еще незадолго до Великой Октябрьской Социалистической революции считалось асфальтом. И к стенке театрально прижимался. И взгляд только на парочку, нехороший взгляд.

— Ох, и ничего себе, — сказал я себе в одну шестнадцатую голоса. — Василь Палыч!

Он услышал. Он вздрогнул, еще сильнее прижался к стенке (парочка между тем входила в подъезд), встревоженно завертел головой, потом бесшумно ускакал прочь. Я за ним, но уже шумно.

Василь Палыч староват был соревноваться со мной, но проявил прыть героическую. Бежал быстрее лани, выставив локти наподобие крыльев. Но куда ему, я очень быстро схватил его за плечо, он еще и до трамвайных рельсов добежать не успел.

— Василь Палыч!

— Что вам от меня нужно, молодой цыловек? — своим особенным тенорком гордо вопросил он. — Оставьце мое плечо у покое.

— Василь Палыч, ведь это я, Камнев Сережа.

И тогда Василь Палыч сказал:

— Сирожа, я вас прошу. Вы уже усе сделали, от вас уже ничего не зависит. И не вмешивайтесь не у свое дело. Вы обознались. Какой здесь может быть Василий Павлович?

И ушел.

Мне кажется теперь, что я понимаю все. И про Василь Палыча, хотя бы на уровне чисто интуитивном, логически не обоснованном, и про Рогатого на том же практически уровне, только вот кличка мне его непонятна, и вообще про все. Одновременно мне кажется, что я не понимаю ничего абсолютно. Кажется мне еще, что мне и понимать в этом мире ничего особенного не хочется. А хочется просто в нем жить.

Но вот что я думаю.