Летоисчисление от Иоанна - Алексей Иванов

Федя всё смотрел в окошко, лёжа животом на подоконнике, а Ваня — другой отрок — стоял на коленях под киотом и молился.

— Мати Божия Пречистая, от сети диаволи избави мя… — плачуще просил он.

Отроки были в большой палате, по которой плыла горькая дымка московского пожара. Маленькие окошки палаты вспыхивали алым светом — как глаза сатаны. По дворцу разносились крики и ругань, топот беготни, звон посуды, треск.

Ваня напялил на себя все царские одежды — не по размеру большие, расходящиеся раструбом. На груди и на спине у него висели резные золотые пластины, соединённые цепью, — царские бармы. Ваня боялся: если его убьют, он станет просто ангелом, летающим в лазури по чужим поручениям и без своей воли. Ваня надеялся, что царское звание спасёт его от гибели, хотя знал: всё зависит от этой женщины с печальными глазами, что на иконе прижимала к груди младенца.

А Феде было страшно от того, что люди кричат и бегают, ломают вещи и рубят всё, что подворачивается под руку, хотя за стенами Кремля пожар и так жрёт строения и богатства — жрёт труд, время и порядок жизни. Федя боялся, что стрельцы убьют Ваню — поднимут на пики, будто сноп соломы на вилы, — и товарища у него уже не будет.

— Ванюша… Они за нами придут, — с ужасом сказал Федя от окна.

Душа Вани уже вылетела из тела и металась в палате, натыкаясь на стены, будто птица. Как спастись? Ему нельзя умирать, он царь! Пусть вместо него растерзают Федю! Ваня знал, что погибнуть за него — великая честь. Но как подвести Федю к этой жертве за друга и царя?

— Феденька, а ты-то веришь, что помазанник я, а не выблядок? — дрожащим голосом спросил Ваня.

— Верю, Ваня, — просто ответил Федя.

— У помазанника знаешь какой силы молитва? — горячо заговорил Ваня. — Мёртвые восстают, если помазанник просит! Веришь?

— Как не верить? — ответил Федя.

— Надень, Феденька, бармы мои… Нас с тобой в дыму не различат… — страстно убеждал Ваня. — А я тебя отмолю у Богородицы!

Ваня начал торопливо снимать с себя бармы, потом тряхнул плечом, сбрасывая царскую шубу.

Федя спрыгнул с подоконника и подбежал к Ване, принял шубу и стал всовывать руку в рукав.

— Только не забудь, Ванюша, — попросил Федя.

Трясущимися руками Ваня навешивал на Федю бармы.

На крыльцо дворца боярин Андрей Шуйский выволок за шкирку отрока в царских одеждах и кинул его на сход лестницы.

— Вот за кого дома ваши пожгли, братцы! — закричал Шуйский стрельцам. — Терзайте его!

Два других стрельца вытащили на крыльцо другого отрока и тоже швырнули на доски помоста, наступили на отрока сапогами.

Но мальчишка, упавший на лестнице, не молил о пощаде. Он начал вставать, заплетаясь в своей шубе.

— Псы вы! — тонким голосом закричал он, — Пожар — кара вам, что вы Шуйских выше царя поставили!

На груди мальчишки болталась барма. Мальчишка кинулся на стрельцов, толпившихся внизу, и обеими руками схватился за остриё стрелецкого копья, уткнул его себе в грудь.

— Коли меня, рожа! — кричал он. — Ты же для этого вломился!

Стрелец оторопело отодвигал копьё и пятился.

— Чего ты, государь… — забормотал стрелец.

Передние стрельцы тоже попятились от крыльца, поднимая пики и бердыши, чтобы не поранить Федю.

А Ваня, лежавший под стрелецкими сапогами, услышал, как бунтовщик назвал Федю государем. Ваня бешено завертелся, вырываясь, вскочил и оттолкнул тех, кто давил его подошвами.

— Царя узнать не можете?! — завопил он.

Стрельцы растерялись от ярости двух отроков, от того, что не понимали, кто из этих двоих — Иван, сын ведьмы Еленки Глинской.

Тот мальчишка, что первым сбежал по лестнице, упал на землю и забился в рыданиях. Спина его точно горела зеркалом царской бармы.

А на крыльце Ваня подскочил к Шуйскому, схватил его за бороду и потянул вниз по сходу.

— Прочь пошли отсюда! Все! — визжал Ваня стрельцам. — И Шуйского своего забирайте! Вместе с ним в аду горите!

Мимо упавшего Феди Ваня толкнул Шуйского в толпу стрельцов. Шуйский канул в толпе, будто камень в омуте.

Толпа стрельцов в смятении отступала перед Ваней. Передние стрельцы уже стаскивали шапки и кланялись, опустив бердыши.

— Государь, прости!..

— Отемнели!..

— Помилуй, государь!..

В гуще стрелецкой толпы вдруг раздался дикий рёв, и над головами стрельцов словно всплыл боярин Андрей Шуйский. Он извивался, поднятый на остриях стрелецких пик.

Глава 6

УПРЯМСТВО МОНАХА

Филипп поселился в большой бревенчатой горнице новгородского торгового подворья. Можно было у царя или у митрополита… Но Филипп подумал, что ему лучше жить отдельно. Так легче сохранить свободу мысли. И на третий день он решил возвращаться на Соловки.

Но не зря же он ездил в такую даль. Нужно иметь хоть какой-то прок для хозяйства. Денег не было, подарков он не собирал. Но ему присоветовали немца при царе — Генриха Штадена. Штаден хорошо разбирался в разных иноземных машинах. Филипп уже построил несколько таких в обители — и хотел развивать это дело дальше.

Штаден для примера смастерил Филиппу полдюжины образцов. Все они были выставлены на длинном столе в горнице Филиппа.

— Это колесо к потоку воды стоит боком, — по-немецки объяснял Филиппу Штаден, вращая пальцами игрушечное колесо, — а потому мельницу можно поставить вдоль плотины.

— А как посоветуете делать передачу с него? — тоже по-немецки спрашивал Филипп. — Через рычаг или через зубчатое колесо?

Немецкий язык Филипп выучил на Соловках от заморского купца, которому пришлось зимовать в монастыре.

За печкой горницы на полу перед лавочкой сидела Маша и играла куклами. Куклы были поделками Штадена — вырезанными из поленьев большими усатыми солдатами-ландскнехтами. Маша завернула солдат в тряпочки-платья и выстроила на лавке в ряд.

Большая, почти уже девушка, почти невеста, Маша вела себя как семилетняя. Она словно погрузилась умом в детство, чтобы ничего не помнить о налёте опричников. По тропинке времени убежала обратно — чтобы жить задолго до того страшного дня. Маша развлекала своих усатых кукол простенькой игрушкой — плашками с медведем и кузнецом. Это тоже был подарок Штадена.

Дверка без стука отворилась, и в горницу повалила царская свита — Плещеев, Грязной, братья Очины. Последним вошёл сам Иоанн. На его плечах была заснеженная шуба, а под мышкой он держал завёрнутый в холстину плоский свёрток.

Филипп и Штаден почтительно поклонились царю.

— Здравствуй, Филипа, — кивнул Иоанн, движением плеч сбрасывая шубу. — Гляжу, сгодился тебе мой немец?

— Да, немец мудрый, — с уважением согласился Филипп. — Все хитрости знает. Вот, посмотри, чего смастерил. — Филипп рукой указал на стол с машинами.

Иоанн, хмыкнув, подошёл к столу.

— Это будет мельница, — начал пояснять Филипп. — А это — под лесопильню, лучки двигать. А вот это — портомойня.

Иоанн без интереса скользнул взглядом по творениям Штадена.

— Н-да… — промычал он. — Гришка Штаден немец дошлый…

Штаден заулыбался и шутливо отвесил и царю, и Филиппу другой поклон — европейский, галантно-затейливый и сложный, словно танец.

— Гришка рассказал мне, что ты какую-то бродяжку пригрел, — оглядываясь, сообщил Филиппу Иоанн. — Дескать, мои кромешники её осиротили, а ты приютил. Хочу посмотреть.

Иоанн увидел за печкой Машу.

— Может, не надо, государь?.. — попробовал остановить Иоанна Филипп, загораживая собою Машу. — Девочка блаженная… Испугаешь.

— Я пугать не буду, — пообещал Иоанн. — Блаженных, сироток я люблю. Даже подарок привёз. Как звать её?

— Маша, поди сюда, — со вздохом окликнул Филипп.

Маша робко подошла.

Иоанн мгновенно понял, что случилось у девочки с разумом, и тотчас словно перенял правила игры. Он опустился на скамейку, положил свой свёрток рядом с собой и потянул Машу за руку, усаживая себе на колени, точно дедушка — внучку.

Филиппа это покоробило. Ему почудилось что-то непристойное.

Но Иоанн, будто ничего не замечая, размотал свой свёрток и достал новую, сверкающую золотом икону.

— Машенька, значит? — ласково промурлыкал Иоанн. — Вот посмотри, какую иконку я тебе подарить хочу. Нравится?

— Нравится… — очень тихо ответила Маша, заворожённо глядя на золото иконы.

— А что нравится? — лукаво спросил Иоанн.

— Богородица красивая такая… Как матушка моя.

— А ангелочки? — подсказал Иоанн.

— И ангелочки нравятся… — Маша робко потрогала ангелов. — Крылышки маленькие, значит, лёгкие души у них, без грехов…

— А это кто? — Иоанн тыкнул пальцем в Христа-ребёнка.

— Это братик мой, — послушно рассказала Маша. — Он умер ещё младенчиком. Матушка долго плакала.