Ф. М. Том 1 - Борис Акунин

Пятеро женщин, все по виду самого простого звания, безропотно поднялись со своих мест и, с любопытством оглядываясь, вышли в коридор. Заметов плотно прикрыл дверь.

— Сердечно рад знакомству-с, — сказал надворный советник перепуганной Лизавете, усаживаясь на стул и приятнейше улыбаясь. — А еще более осчастливлен чудесным вашим спасением-с. Это уж истинно, как говорится, Провидение Божье.

Он сделал постную мину и трижды перекрестился, но бойкий, с ртутным блеском взгляд не переставал обшаривать лицо Лизаветы. Она тоже всё глядела на пристава, но от робости не могла вымолвить ни слова. Подняла было руку для крестного знамения — да и не осмелилась донести до лба.

— А знаете, маточка вы моя, что я в лютой зависти пребываю. Да-с. — Все тело Порфирия Петровича затряслось в мелком смехе. — И к кому бы вы думали-с? К ним, — он обернулся к двери, — к товаркам-с вашим. Им-то вы уж беспременно всё рассказали, а я, хоть и пристав следственных дел-с, а ничегошеньки пока не знаю-с, сижу перед вами дурак дураком-с. — Он еще с полминуточки посмеялся, словно бы давая собеседнице время разделить с собою веселье, и заговорщицки подмигнул. — Ну, рассказывайте-с. Что видели? И главное, кого-с. Это для нас сейчас самое-рассамое.

Закинул ногу через коленку, сцепил пальцы — приготовился слушать. Заметов, стоявший у надворного советника за спиной, тоже весь обратился в слух. Приготовил книжечку с карандашом, записывать показание.

Лизавета молчала.

— Да вы по порядку-с, по порядку-с, — помог ей Порфирий Петрович. — Вы с сестрицей вашей дома были, так-с? Тут звоночек в дверь. У вас ведь, верно, колокольчик-с?

— Кнопка, — тихо ответила раненая, и пристав облегченно улыбнулся. Малахольная не малахольная, но вопросы понимает и отвечать может.

— Вот и отлично-с. Итак, раздался звонок — дзинь-дзинь, или трень-трень, я не знаю, как оно там у вас.

— Бряк-бряк, — поведала свидетельница. — Только меня дома не было.

— Это как же-с? — озадачился надворный советник.

— К куму ходила. Кум звал, чаю пить, в семом часе. — Кажется, Лизавета понемногу переставала бояться собеседника и сделалась поразговорчивей. — Сговорено у нас было.

Порфирий Петрович так весь и сжался. Вкрадчиво спросил:

— Минуточку-с. Правильно ли я понял, что вы в этот час дома быть не предполагали-с и Алене Ивановне следовало находиться в квартире одной-с?

Свидетельница захлопала ресницами, очевидно, не поняв вопроса.

— Кто знал, что тебя в гости позвали? — не вытерпел Александр Григорьевич.

— Кум знал, кума. Сестрица Алена Ивановна, — стала загибать пальцы Лизавета. — А больше некому.

— Ну хорошо-с, — слегка поморщился пристав. — Дальше рассказывайте.

— Пришла я к куму, а кума возьми и захворай.

— И вы, чаю не попив, отправились восвояси, домой-с?

Женщина кивнула.

— Вот с того самого момента-с, как вы по лестнице поднялись… У вас, позвольте поинтересоваться, который этаж?

— Четвертый, — подсказал Заметов.

— С того момента-с, как вы на четвертый этаж поднялись, как можно подробней-с, — попросил надворный советник. — Что услышали-с, что увидели-с.

Подумав, и довольно долго подумав, Лизавета неуверенно сказала:

— Ничего не слыхала.

— А что дверь-с?

— Незаперта была, вовсе. Я еще подивилась. Алена Ивановна всегда засовом укрывались.

— Так-так, — ободряюще закивал Порфирий Петрович. — И что же вы, вошли-с?

— Вошла.

— И куда же-с? В комнаты?

— В комнаты.

— А там что-с?

Лицо свидетельницы вдруг приняло совсем детское, обиженное выражение, из ясных глаз без малейшей задержки потекли крупные слезы.

— Алена Ивановна… на полу. — Лизавета всхлипнула. — Рученьку вот этак вывернула. Глаз открытый, смотрит. Думаю, куда это она смотрит-то, чего это она на полу-то.

— Ничком, что ли, лежала? — быстро перебил пристав.

Женщина шмыгнула носом, непонимающе глядя на чиновника, но на этот вопрос мог ответить Александр Григорьевич:

— Так точно, ничком, одна рука вперед вытянута, и голова вот этак вот повернута. А глаз, точно, открыт.

— А потом что-с?

Порфирий Петрович спросил и затаил дыхание, потому что беседа подобралась к самому важному месту.

— Гляжу — красное у ней в волосах, вот тут, — показала Лизавета на свой перевязанный затылок. — «Алена Ивановна, говорю, что это вы? Упали? Зашиблись?» На кортки присела, хотела помочь. Вдруг шорохнуло сзади…

Она снова заплакала, но теперь одними лишь слезами, без всхлипов. Надворный советник терпеливо ждал.

— Хочу обернуться, а не могу — страшно…

— Так и не обернулись? — тоже со страхом прошептал Порфирий Петрович, но уж и сам знал, каков будет ответ.

— Не насмелилась.

— А потом удар, темнота, и очнулись в больнице. Так что ли-с?

Пристав в сердцах хлопнул себя по колену и вскочил.

Свидетельница в испуге смотрела на него снизу вверх. Робко кивнула.

— Виновата, батюшка…

— Пустое-с! Всё пустое-с! — с тоскою приговаривал надворный советник, поднимаясь по лестнице большого мрачного дома, выходившего одной стороною на Екатерингофский проспект, а другой на канаву. — А главное, так и чувствовал, что никакой потачки в этом деле мне не будет-с. Интуиция-с. Знаете такое слово?

— От латинского intuitio, что означает «постижение истины, неопосредованное логикой», — блеснул Заметов, показывавший дорогу. — Вот здесь, в третьем этаже ремонт, маляры работают. А в четвертом одна квартира пустая, в ней чиновник Люфт проживал, на прошлой неделе съехал, так что на площадке Шелудяковы остались одни.

— И про это он, вероятно, знал-с.

Порфирий Петрович остановился перед приоткрытой дверью, из-за которой доносились голоса.

— Кто «он», ваше высокоблагородие? — не понял письмоводитель.

— Преступник-с. И про съехавшего немца, и про Лизавету с ее «семым часом». Про захворавшую куму единственно-с лишь не знал. Хоть это обнадеживает, всё-таки не вездесущий сатана, а тленный человек-с.

Вздохнув, надворный советник нажал медную кнопку звонка. Колокольчик, в самом деле, как и говорила свидетельница, издал какой-то брякающий, надтреснутый звук.

Не дожидаясь отклика, вошли.

В квартире, невзирая на поздний час, было светло — июльское солнце еще не спустилось за крыши.

— А-а, привели? — оглянулся на письмоводителя квартальный надзиратель, седоусый капитан с добродушным лицом в мелких красных прожилках. — Что-то долгонько вы, Порфирий Петрович.

Коротко и как бы рассеянно объяснив причину задержки, следственный пристав быстро завертел во все стороны своею замечательно круглой головою. На лежавший у стола труп пока нарочно не смотрел — приглядывался к обстановке, впрочем, нисколько не примечательной.

Небольшая комната с желтыми обоями, геранями и кисейными занавесками на окнах. Мебель, вся очень старая и из желтого дерева, состояла из дивана с огромною выгнутою деревянною спинкой, круглого стола овальной формы перед диваном, туалета с зеркальцем в простенке, стульев по стенам да двух-трех грошовых картинок в желтых рамках, изображавших немецких барышень с птицами в руках, — вот и вся мебель. В углу перед небольшим образом горела лампада. Все было очень чисто: и мебель, и полы были оттерты под лоск; все блестело. Ни пылинки нельзя было найти во всей квартире. «Это у злых и старых вдовиц бывает такая чистота», — отметил про себя надворный советник и с любопытством покосился на ситцевую занавеску перед дверью во вторую, крошечную комнатку, где виднелись постель и комод. Вся квартира состояла из этих двух комнат.

— Спальня? Так-так-с, — промурлыкал сам себе Порфирий Петрович, заглянув в соседнее помещение.

То была крошечная комната с огромным киотом образов. У другой стены стояла большая постель, весьма чистая, с шелковым, наборным из лоскутков, ватным одеялом. У третьей стены был комод с выдвинутыми и отчасти даже вывернутыми ящиками. Из-под кровати торчал раскрытый сундук, вкруг которого на полу валялись какие-то сверточки и кулечки. Порфирий Петрович поднял один, прочел надпись на бумажке «7 июня, студ. Линчуков, 3 р. 25 к., 1 мес».

— Это она заклады сюда складывала, — пояснил надзиратель Никодим Фомич. — Целая бухгалтерия. Видите — число, имя закладчика, сумма, срок.

Пристав покивал, пошарил по ящикам комода под бельем и достал оттуда изрядный пук кредиток, перетянутый красненькой лентой. Покачал на руке, передал квартальному.

— Пересчитайте-с. — И продолжил поиск.

Просмотрел какие-то бумажки, извлек потрепанную тетрадку и с чрезвычайным вниманием в нее уткнулся.

— Три тысячи сто двадцать пять рублей, — доложил Никодим Фомич. — Не нашел, видно. И из сундука лишь немного прихватил, с самого сверху. Там в сверточках не только дрянь. Золото есть, прочие ценные вещички. Спугнули его, что ли? Лизаветиного прихода напугался? Запросто мог бы, после сестры-то, сюда вернуться и остальное добрать.