Когда король губит Францию - Дрюон Морис

Чума похитила Бонну Люксембургскую в сентябре 1349 года. Ей предстояло стать королевой, и она была бы хорошей королевой. Как вам известно, она доводилась дочерью королю Богемии Иоганну Слепому, а он пламенно любил Францию, по его словам, только при парижском дворе можно жить так, как подобает сеньору. Король-рыцарь, рыцарь с ног до головы, но слегка не в себе. Слепец, ничего не видевший, а заупрямился и решил во что бы то ни стало принять участие в битве при Креси и велел поэтому накрепко привязать своего коня к коням двух своих оруженосцев таким образом, чтобы те скакали по обе от него стороны. Так они и врезались в самую гущу схватки. Наутро нашли три их трупа по-прежнему накрепко связанными друг с другом. Надо вам сказать, шлем короля Богемии был украшен тремя белыми страусовыми перьями. Эта возвышенная кончина так потрясла юного принца Уэльского… а было ему тогда всего шестнадцать, он показал себя с самой лучшей стороны в первом своем бою, пусть даже король Эдуард ради высших политических соображений и приукрасил чуточку роль своего наследника в этом сражении… Так вот, принц Уэльский был так потрясен, что вымолил у отца разрешение носить отныне на своем шлеме три страусовых пера, бывших эмблемой покойного государя-слепца. Вот почему теперь на шлеме принца Уэльского мы видим три этих знаменитых пера.

Но важнее всех прочих достоинств покойной супруги короля Иоанна был ее брат Карл Люксембургский, и мы с Папой Климентом немало способствовали тому, что он был избран императором Священной империи. Нет-нет, конечно, мы знали, что еще наплачемся с этим мужланом, с этим лукавцем, с этим ярмарочным барышником… О, ничего общего с отцом, вы скоро сами в этом убедитесь, но мы предвидели также, что Франции суждено еще пережить горькие минуты; стало быть, следовало подкрепить правление будущего нашего короля, возведя его зятя на императорский престол. Умерла сестра, союз с братом распался. Сколько мы натерпелись горя из-за его «Золотой буллы». Но, сам опираясь на Францию, нам он ничего не дал. Вот потому-то я и еду сейчас в Мец.

Король Иоанн – впрочем, тогда он был еще герцогом Нормандским – не слишком убивался, потеряв свою супругу, мадам Бонну. Жили они не так чтобы дружно, дело даже доходило порой до публичных ссор. Хотя она была не лишена миловидности и хотя Иоанн каждый год делал ей по ребенку, общим числом одиннадцать душ, – правда, лишь тогда, когда ему намекали, что не мешало бы взойти на брачное ложе, – однако его высочество Иоанн скорее питал нежные чувства к своему кузену, лет на восемь моложе его и собой весьма пригожему… Звали его Карл де Ла Серда, или же мессир Испанский, так как он принадлежал к кастильской королевской династии, отстраненной от престола.

Едва тело мадам Бонны предали земле, герцог Иоанн тут же удалился в Фонтенбло вместе со своим красавчиком Карлом Испанским, испугавшись, видите ли, заразы… О, порок этот не так уж редко встречается, Аршамбо. Я никак не возьму этого в толк, что доводит меня чуть не до бешенства, это один из тех пороков, которые я меньше всего склонен прощать. Но приходится признать, что он распространен даже среди монархов и сильно им вредит. Судите сами, до чего мужеложство довело Эдуарда II Английского, отца нынешнего короля Англии. Именно из-за содомского этого греха он лишился не только трона, но и жизни. Наш король Иоанн не так открыто предается содомскому греху, но кое-какие признаки все-таки имеются, и особенно это стало заметно, когда он воспылал пагубной страстью к своему красивому испанскому кузену.

Что там такое, Брюне? Почему мы стоим? Где мы? В Кэнсаке? Но остановка здесь не предвиделась… Чего хотят эти вилланы? Ах, благословения! Очень прошу не останавливать наш кортеж по таким пустякам! Ты же знаешь, что я раздаю благословения на ходу… In nomine patris……lii… sancti…[1] Ступайте, люди добрые, вас же благословили, ступайте себе с Богом… Если мы будем останавливаться всякий раз, когда меня просят благословлять встречных, мы до Меца и через полгода не доберемся.

Итак, я говорил вам, что будущая королева Франции скончалась в сентябре 1349 года, оставив вдовцом наследника престола. А в октябре пришел черед королевы Наваррской, Жанны, которую прозвали Жанна Младшая, дочери Маргариты Бургундской и, что вполне вероятно и столь же маловероятно, Людовика Сварливого, той самой, которую исключили из числа престолонаследников, так как ходили слухи, будто она незаконнорожденная… да-да, дитя Нельской башни… Ее тоже унесла чума. И ее тоже недолго оплакивали. Она вдовствовала уже шесть лет, так как ее супруг, он же ее кузен, его высочество Филипп д’Эвре был убит где-то в Кастилии в сражении с маврами. Наваррскую корону им уступил при восшествии на престол Филипп VI, желая предупредить претензии Наваррского дома на корону Франции. Словом, и эта сделка тоже была одной из многих, помогших Валуа взойти на трон.

Никогда я не одобрял наваррскую комбинацию, никуда не годную в смысле законности, да и вообще негодную! Но тогда я еще не мог высказать, что думаю на сей счет, меня только-только назначили епископом Оксерским. А если бы я даже и сказал… В смысле правовом это полная чепуха. Наварру принесла в приданое мать Людовика Сварливого. Если Жанна Младшая не его дочь, а какого-нибудь конюшего, она не может претендовать ни на французский престол, ни равно и на наваррский. Следовательно, признать за ней право на корону, скажем наваррскую, значит ipso facto[2] подтвердить ее право на корону Франции и также права ее наследников. Вообще-то утверждали, слишком даже упорно, что ее лишили престолонаследия не столько потому, что ходили слухи о ее незаконном происхождении, сколько потому, что она принадлежит, мол, к женскому полу, поэтому прибегли к этому хитроумно изобретенному салическому закону.

А что касается практической стороны дела… Ни за что на свете, ни по какой причине Филипп Красивый не согласился бы отрезать от своего государства то, что к нему присоединил. Трон не делается прочнее, если подпилить у него одну ножку. Жанна и Филипп Наваррские вели себя достаточно тихо: она потому, что память о ее матушке была еще слишком свежа, а он потому, что пошел в своего отца, Людовика д’Эвре, человека весьма достойного и разумного. Они, казалось, вполне довольствовались своим богатым нормандским графством и своим маленьким пиренейским королевством. Но все переменилось с тех пор, как на сцене появился их сынок Карл, уже в восемнадцать лет показавший себя отъявленным смутьяном, который осуждающим взглядом оценивал прошлое своей семьи и честолюбивым – свое собственное будущее. «Не будь моя бабка такой прожженной шлюхой, родись моя матушка мужчиной… теперь я бы уже был королем Франции». Собственными ушами слышал, как он это говорил. Итак, следовало договориться с Наваррой, которая по самому своему положению, на юге страны, приобретала тем больший вес, что англичане теперь захватили всю Аквитанию. И тогда, как это обычно бывает в подобных случаях, решили уладить дело брачным союзом, устраивающим всех.

Герцог Иоанн не так уж рвался к новому браку. Но коль скоро ему предстояло взойти на французский престол, король, по всеобщему представлению, обязан иметь супругу, особенно в таком щекотливом случае: супруга сумеет помешать ему открыто появляться повсюду под ручку с Карлом Испанским. С другой стороны, как лучше подольститься к слишком беспокойному Карлу д’Эвре Наваррскому и как надежнее связать ему руки – да просто взять в будущие королевы одну из его сестер! Самой из них старшей, Бланке, было шестнадцать лет. Красавица и умница к тому же. Сватовство сильно продвинулось вперед, разрешение на брак от Папы было получено, чуть-чуть не объявлен день свадьбы, хотя каждый думал про себя: кто-то доживет до следующей недели в ту страшную годину бедствий?

Ибо смерть продолжала стучаться во все двери. В начале декабря чума похитила саму Жанну Бургундскую Хромоножку, скверную королеву. Вот тут можно смело сказать, что одно только благоприличие сдерживало людей, хотя всем хотелось кричать от радости, и чудо какое-то, что народ не плясал на улицах. Ее все ненавидели, должно быть, отец вам рассказывал об этом. Она выкрадывала у мужа королевскую печать, чтобы бросать людей в тюрьмы; по ее приказу готовили отравленные ванны для неугодных ей гостей. Таким манером она одного епископа чуть не отправила на тот свет. Король, случалось, нещадно ее избивал, но даже побоями не удавалось ее исправить. Честно говоря, я порядком опасался этой королевы. Будучи подозрительной по натуре, она во всех придворных видела воображаемых врагов. Была она злобная лгунья, мерзкая, – словом, преступница была. Ее смерть все люди считали карой небесной, только слегка запоздавшей. Впрочем, сразу же после ее кончины эпидемия пошла на убыль, как будто бич Божий, явившийся к нам издалека и сразивший несчетное количество людей, преследовал одну лишь цель – сразить наконец эту гарпию.