Кошки говорят Мяу - Феликс Сарнов

— Это бред, — я зажмурилась, тряхнула головой и… рассмеялась. — Это никаким западным голосам не приснится. Даже там не ждут такого, и…

— И вот это еще смешнее, — хохотнул он. — Там-то наконец поймут, что значит по-русски: за что боролись, на то и напоролись. Занавес им мешает? Ну так они похлебают без занавеса — когда наши осатаневшие от соцраспределиловки сограждане хлынут в их распахнутые двери… Но это уже их проблемы, а нам…

— Но кто же будет хозяином всех этих… Ну, казино, там, магазинов, вообще всего? Ведь то, что ты рисуешь, это вообще другая система. Это же… Ну, как нас учили, частный капитал, там, частная собственность, да? Я не понимаю, откуда же хозяева возьмутся, как это все получится…

— Хороший вопрос, Рыжик. А кто сейчас хозяева, а? Нет, я не тех старых маразматиков имею в виду, которые рукава свои сосут и даже манную кашку на идеологическую верность проверяют. Кто на самом деле держит все под контролем? Правильно. Так вот, кто держит, те и будут держать.

— А удержите? — я искоса глянула на него, словно в самом деле прикидывая на… прочность и слегка провоцируя на браваду.

— Или да, или нет, — без тени бравады, легко и просто ответил он. — Но шансы есть, и шансы — неплохие. Как поет про нас один опальный бард, Рыжик, мы обучены этой химии — обращению со стихиями.

— А что, хорошо поет, — с вызовом вскинулась я — он ведь знал, что мне нравился этот «опальный». — И вспомни песенку до конца, там ведь подыхает этот… Ну, кто обучен.

— Подыхает, — легко согласился он. — Папашина гвардия. Но мой-то папаша жив, Рыжик, хотя… Не в этом дело. Главное, они нам успели разъяснить…

— Что разъяснить? Как по табуреточной части работать — в смысле, из-под ног выбивать? — позвякивающим шепотом спросила я и… чуть-чуть испугалась — в конце концов, это же его отец, и вообще… Так можно и заиграться.

— Кусаешься, Рыжик? — добродушно усмехнулся он, потом глянул на меня, и усмешка сползла с губ. — Нет, выбивать — это проще простого. Они разъяснили, что главное в человеке, что движет людьми сильнее, чем все прочие… Что во главе угла, что, так сказать, главенствует над телом и духом.

— И что же это? Любовь к родине? — насмешливо фыркнула я. — Отечество в опасности? Лес рубят — щепки летят?..

— Если бы, — вздохнул он, а потом, помолчав, сказал: — Во время войны отец служил в частях НКВД. Они… — он запнулся и искоса глянул на меня, словно тоже проверяя на… прочность. — Они ходили в атаки цепью, но… Не первой цепью, а позади тех, которые должны были взять объект, понимаешь?

— Позади штрафников? — тихо спросила я.

— И штрафников тоже, но… Не только. Всякое бывало. Не важно. Главное, что передние знали: немец спереди, может, убьет, а может, и нет — как повезет, ну… как фишка ляжет. А вот стоит повернуть, так сзади — точно убьют. Без вариантов. И они шли — вперед. Даже когда шансов-то почти не было, но… Все равно впереди — почти, а сзади… Вот так, Рыжик.

— Ну и что? Они бы и без задних этих… энкэвэдэшников… шли. Они воевали за свою землю, за… За родину, в конце концов, за…

— Да-да, за родину, за Сталина… Все это было, но все это… Опять, как у барда твоего, — он усмехнулся, — это, рыжий, все на публику… Помнишь? Может, и шли бы без энкэвэдэшников, а может и нет. Поэтому когда надо наверняка, без всяких может, вот тогда…

— Что тогда? Палачи нужны? Не можете без них, да?

— Тогда надо четко понимать, что главное. Что — во главе угла, что…

— Ну что? — с тоской и злостью пробормотала я. — Насилие? Жестокость? Думаете, вы это придумали, или ваши папаши? Тоже мне, сильные личности… Чем же они тогда отличались от той чумы, с которой воевали?..

— Да почти ничем, — неожиданно легко согласился он. — Но мы сейчас не об этом. Жестокость, говоришь? Насилие? Это все вспомогательные… ну, средства, там, методы, а я говорю о главном, о том, что на самом деле движет людьми. Это… — он вдруг как-то устало вздохнул. — Это страх, Рыжик. Простой и понятный. И вполне естественный. Побудительные причины, формы выражения, там, и прочие нюансы у него могут быть разные, но природа — одна. Ты спрашивала, кто будет хозяином? Ответ простой: кто это понимает и кто умеет этим пользоваться, тот и будет. Вылезай, приехали. Пойдем, глянем на меньших братьев, а потом перекусим где-нибудь…

Обнявшись, мы медленно шли по дорожке зоопарка. Народу было немного. Стайка ребятишек застыла возле зебры, еще несколько кидали крошки от булок через забор и глубокий ров двум бурым медвежатам. Редкие взрослые homo sapiens, идущие нам навстречу, задерживали на нас взгляды, проходя мимо, а потом оборачивались — я видела. Что ж, мы, наверное, неплохо смотрелись вместе…

Какой-то пожилой мужчина, наклонился к уху своей спутницы — седой женщины, похожей на строгую учительницу, — и тихонько сказал:

— Смотри, какая красивая пара…

Та внимательно посмотрела на нас и так же негромко ответила:

— Хищная какая-то… Как будто из-за решеток вышла…

Что за черт! Я не могла их слышать — они были далеко, слишком далеко, их голоса не могли достать до нас, но… Я же слышала!.. Я скосила глаза на своего красавца — он равнодушно смотрел в другую сторону и явно ничего не слышал. Я вздрогнула и остановилась.

— Ты что, Рыжик? — почувствовав сопротивление напрягшегося под его рукой моего «станка», спросил он.

— Ничего, — пробормотала я, тряхнула головой, глянула на него снизу вверх и попросила: — Пойдем к нашим.

— Нашим? — недоуменно нахмурился он. — К каким на…

— К хищникам, — быстро сказала я.

— А-а, — усмехнулся он. — Ты себя к ним приписала? Что ж, пошли…

(он не слышал… Конечно, он не мог слышать ту парочку, и я… Я тоже не могла услышать! Что за глюки?..)

Минут через пять мы стояли перед просторным вольером с волками. Два поджарых светло-серых зверя медленно повернули головы и уставились на нас. Очень похожи на больших собак, на овчарок, но… Не собаки. Другие. Совсем другие. У собак, даже самых злобных, не бывает таких глаз, да у этих — вовсе и не злые, а просто…

Чужие.

Собачьи глаза видят человека и все время как будто просят, или хотя бы спрашивают его о чем-то, а эти… Эти — не спрашивают, а взвешивают. Они видят объект и решают, что с ним делать.

Чужие. Совсем чужие…

— Знаешь, что самое поганое в нашей системе? — негромким, каким-то глухим и… сдавленным голосом спросил он.

— Что? — не отводя глаз от холодных звериных зрачков, пробормотала я.

— Лицемерие. Hypocrisy… Не понимаешь? — он вздохнул и повернулся ко мне. — Посмотри на них — canis lupus, волк… Посмотри внимательно, разве он притворяется кем-то другим? Разве выдает себя за травоядного? Он есть то, что он есть, и всем своим видом честно предупреждает тебя об этом. И стоит тем, кого он жрет, кто рожден его жертвой, увидеть его, они сразу понимают это, и потому… Все честно.

— Ну, это ты у зайца спроси — для зайца-то это вряд ли честно, — усмехнулась я и оторвала, наконец, взгляд от немигающих круглых глаз canis lupus.

— Кого волнует мнение зайца, — холодно и равнодушно бросил он. — Это честно. Это… Правильно. Они не притворяются, не завлекают обманом. Ты спросила, когда я про отца рассказывал, чем же они отличались от тех — от черных и коричневых? Я сказал, почти ни чем, но… Отличались. Обе системы, конечно, родственные и очень похожи — это многие умы подмечали. Но те хоть не притворялись. И видом своим — формами эсэсовскими, молниями на рукавах, — и всей пропагандой прямо говорили, что они такое. А эти — всегда в чужие шкуры рядились, всегда… Ну, как если бы этот, — он резко ткнул рукой в сторону прутьев вольера, и зверь за прутьями не вздрогнул, а лишь спокойно проводил взглядом движение руки, — собрал вокруг себя зайцев и стал им… вегетарианство проповедовать.

— Ну да, не притворялись, — покачала я головой. — Миллионы в печах сожгли, а назвали это «окончательным решением»…

— Ну, это — дань общему лицемерию, — отмахнулся он. — Общечеловеческому. Притворство вообще свойственно нашему виду, но у них его было гораздо меньше, чем здесь, у… нас.

Я посмотрела на него и увидела, как его красивый рот кривится в гримасе брезгливого и непритворного отвращения. Я вспомнила треп на кухнях своей бывшей компании про «фашистское крыло» в органах и… Мне вдруг стало страшно.

— Так вы, что же, — облизнув вдруг пересохшие губы, тихо спросила я, — решили по стопам тех?.. По их методе?..