Мы здесь - Майкл Маршалл

– Это не значит, что…

– Если откровенно, меня бы больше убедило отсутствие таких разрывов длиной в годы. О навязчивых преследователях я знаю не так чтобы много, но мне кажется, они предпочитают не отвлекаться от своего объекта внимания – во всяком случае, не настолько, чтоб оба раза с промежутками в пять лет. Тот тип что, установку себе дал или будильник поставил на то, чтобы дважды за десятилетие вменяемости впадать в невменоз?

– Ты начал кобениться, когда она до этого еще и не дошла.

– Может быть, – не стал возражать я. – Она не мой типаж. И нельзя каждое несогласие с мужчиной выставлять как дискриминацию по половому признаку. Да, и что еще за манера – держать счет в кафе?

– Манера как манера. Куча народу держит.

– В самом деле?

– Здесь да.

– Бог ты мой! Все равно, официантке положены чаевые. Плюс… имена ее дочек рифмуются.

Крис, неровно, наполовину усмехнувшись, накренила голову:

– Тебе-то что до этого?

Что ответить, я не нашелся, а чтобы не теряться и впредь, сказал:

– Пойдем прогуляемся.

Подруга на секунду замялась, но все-таки пошла.

После пятнадцати минут взаимной тишины мы оказались на улицах другой стороны Бликера. Фактически невдалеке от места, где Кэтрин жила в конце девяностых и где, по ее словам, она впервые почувствовала, что ее кто-то преследует. Разговорить Крис я не пытался. У меня в свое время было два подростка-сына. Один все еще остался, хотя за последние три года я видел его лишь единожды (я же не могу заставлять его видеться с собой насильно!). Один из элементов житейского опыта, который я начал усваивать перед тем, как мой брак и семья распались, – это осознание пагубности непродуктивных разговоров. У детей гораздо больше фокусировки и настойчивости, чем нам кажется, и они могут ловить кайф от того внимания, которое получают по мере того, как разрастается конфликт. Загоните их в угол, и они начнут с вами позиционную войну – а потому вся фишка в том, чтобы перестать крутить эту шарманку и попытаться найти какой-нибудь другой, менее занудный инструмент. Это работает и в отношении взрослых. Аналогичные приемы я применяю и к себе, когда диалоги в моей голове угрожают повтором или зацикливанием событиями, к которым я, по понятным причинам, уже не могу возвратиться и что-либо изменить.

Поэтому вместо того, чтобы по новой начать муссировать проблему Кэтрин Уоррен (даже неизвестно, что по ней еще можно сказать), я как бы невзначай завел разговор о том, сколько упомянутая этой женщиной квартира может стоить в наши дни – понятно, не покупка, а аренда. После ну очень медленной раскачки у нас завязалось не сказать чтобы серьезное обсуждение этого района с житейской точки зрения, а затем и жизни в целом, пока мы наконец не уперлись в тот факт, что нам обоим пора готовиться к работе.

– Если ты задумала сменить форму одежды, то я это принимаю, – сказал я своей спутнице.

Кожа у Кристины очень светлая, и когда она краснеет, это сразу становится заметно.

– Я не обязана все время таскать черные джинсы и рокерскую майчонку. Нет такого закона, – заявила она.

– Понятное дело.

Я уж не стал говорить, что подловил ее в кафе за чашкой чая – дома она его не пьет никогда. Так что я мог ей обоснованно сказать, что нет и закона насчет непитья чая.

– Просто я подумал, что, может, тебе в этом понадобится моя помощь. С процессом переодевания.

– Вот как? – От удивления подруга сдержанно рассмеялась. – Не знаю, заслуживаешь ли ты такой чести.

– Кто знает… Просто я слышал, что юбки капризнее брюк. Для тех, кто к ним не пристрогался.

– Да ну?

– Ну да. Если тебе нужна сноровистая рука, когда доберемся до дома, то можешь на меня рассчитывать. Хотя, конечно, если бы мы жили здесь, – подкинул я ей леща, – то мы уже были бы дома.

Кристина отвела глаза.

– До нас не так уж далеко, – заметила она с улыбкой. – А загонять я тебя и на работе могу.

Она как в воду глядела. На работе мы в тот вечер упластались: ресторан весь вечер был забит под завязку. Но даже этого не хватало, чтобы избавить меня от ощущения, что в разговоре с Кэтрин Уоррен я выглядел олухом. Мало ли какой настрой она задавала нашей беседе! Рассуждать о своих переживаниях ей было нелегко, а я мог бы быть и более тактичным собеседником.

Выскочив среди вечера на перекур, я набрал своего давнего приятеля на другом конце страны. Билл Рэйнс взял трубку, не рассусоливая.

– Аля-улю, – сказал он. – Как кипеш, пиццерия? Корочка тоненькая, пропеченная?

– Иных не делаем, – ответил я, прислоняясь к стене. По тротуару мотыльками на свет подпархивал народ в поисках наиболее экономного способа ощутить себя наутро шлаком. – Ну а ты? Все льешь клиентам по ушам в подстрекательстве на жалобы, какими бы корыстными или откровенно надуманными они ни были?

– На том стоим. Что у тебя там в твоей так называемой жизни?

– Да вот хотел малость поразжиться твоими мозгами.

– Грабь, саранча!

Я в общих чертах изложил ему историю Кэтрин. Билл выслушал не перебивая.

– Для голливудского сценария не потянет, – подытожил он. – Опасность какая-то жиденькая, только на словах. Плюс к тому, ты-то здесь, по ее мнению, что можешь сделать?

– Да сам толком не знаю, – признался я, чувствуя, что чем больше обо всем этом думаю, тем меньше понимаю, зачем вообще состоялась та встреча. – Просто, видимо, рассчитываю на какой-нибудь совет. У меня вообще по нулям. Потому тебя и пытаю.

– Думаю, Джон, прописные истины законодательства ты еще не позабыл. Копам нужны веские доводы, а не болтовня. Ощущение, что за тобой кто-то ходит, – это так, блажь. Для судебного вердикта адвокату нужно куда большее: для начала, кто является предполагаемым преступником. А слова к делу не пришьешь.

– Ну а копов попутно подключить нельзя?

– Я этого не говорил. Нынче к таким делам относятся со всей серьезностью. Тысячи людей из года в год начинают чувствовать, что становятся объектами нежелательного внимания. А большинство женщин, убитых своими бывшими партнерами, вначале ими втихую отслеживаются. Так что твоей знакомой ни в коем случае не скажут: «Девушка, идите лесом, у нас тут дел невпроворот». Но вам нужно фактическое свидетельство, чтобы полиция отреагировала чем-то большим, чем совет купить «пшикалку». У той дамы, похоже, и ее нет?

– Тоже так думаю.

– А еще чувствую, что ты к ней не пылаешь.

– Бог ты мой! Что, прямо так в глаза бросается?

– Ты своих чувств никогда толком скрывать не умел. А здесь сердечностью от тебя что-то и не пахнет – видно, подзасох. Был виноград, стал изюмом.

Я поинтересовался, не думает ли он как-нибудь нагрянуть сюда в Нью-Йорк.

– Если соберусь, предупрежу заранее, – ответил Рэйнс. – Загодя, чтобы ты сумел вырваться. У нас все?

– Всегда тебе рад, Билл.

– Вот врун…

Запихивая в карман мобильник, я почувствовал, как кто-то теребит меня за рукав. Обернулся – Лидия, смотрит взволнованными глазами:

– Ты Фрэнки не видел?

– Боюсь, что нет, – ответил я. – Буду высматривать в оба глаза.

Старушенция разулыбалась, и по ее лицу змейками поползли глубокие морщины:

– Уж будь добр, дорогуша. Я уверена, что его нынче видела. Как раз вон там. Просто знаю, что это был он.

О Лидии мне рассказали, когда мой трудовой стаж в «Адриатико» не насчитывал еще и нескольких часов. Когда-то давно она играла, пела и плясала в варьете на Бродвее (или почти рядом, на расстоянии пробега такси), будучи безусловно красивой и талантливой. И вот как-то ночью лет тридцать назад кто-то из ее близких – то ли брат, то ли любовник, то ли просто друг (сведения разнятся) – оказался убит возле бара на Первой авеню.

Во всяком случае, так ей сказали в полиции. Сама же она верить этому наотрез отказалась. И с той поры пребывала в стойком убеждении, что этот самый парень – уж кем он ей приходился – остался жив и живет до сих пор. Иногда она якобы видит своего Фрэнки, окликает его, зовет, но он все никак не может ее расслышать или остановиться. С сердобольными доброхотами, пытающимися ее как-то пристроить, эта женщина обращалась бесцеремонно, потому как сумасшедшей себя не считала. С тротуаров на нее по-прежнему оборачивались, хотя теперь в основном из-за экзотичных лохмотьев с грудами всевозможных побрякушек. Ночевала Лидия в парке Томпкинс-сквер, тщательно оберегая свой уголок от других бомжей, которых отгоняла грозным рыком. Космы ее были словно присыпаны снегом, а прокуренная насквозь глотка исторгала задышливые хрипы, и потому потуги Лидии изобразить что-нибудь из репертуара варьете (а такое бывало) звучали весьма неприятно.

– Пора обратно в цех, Лидс, – сказал я, тайком запихивая ей в ладонь несколько баксов. Принимать деньги на виду она противилась. – Давай, чтоб все было нормалек.

– Ладно, ладно… Славный ты парнишечка!

Ой ли? Не уверен. Но, во всяком случае, есть куда стремиться.