Полый человек - Дэн Симмонс

– Вердж уже разогрел мотор. То есть, если вы готовы…

– Готов, – сказал Джереми.

– Наверное, лучше убрать машину с дороги. Можете припарковать ее за магазином.

То, что произошло потом, стало неожиданностью для самого Бремена. Он протянул Норму-старшему ключи, нисколько не сомневаясь, что машина будет в целости и сохранности.

– Вас не затруднит? – Джереми был не в силах скрыть своего нетерпения.

Норм удивленно вскинул брови, а потом улыбнулся.

– Без проблем. Сейчас переставлю. Когда захотите уехать, ключи будут здесь.

Бремен вышел вслед за ним через заднюю дверь и оказался на маленькой пристани, которую не было видно с дороги. Старик сидел на корме маленькой лодки, улыбаясь беззубым ртом.

Джереми почувствовал, как его грудь заполняет тоска – подобно тому, как тропическая птица расправляет крылья после сна, открывая яркое оперение. Ему с трудом удалось сдержать слезы.

Норм-старший передал Верджу коробку с покупками и подождал, пока Бремен неуклюже спустится в лодку и устроится в центре, осторожно уложив стекловолоконную удочку на сиденья.

– Вам должно понравиться, слышите? – Норм подергал козырек своей кепки.

– Да, – прошептал Джереми, глубоко вдохнув запах озера, моторного масла и даже остатков керосина на своей одежде. – Да. Да.

Глаза

Наверное, никто из живущих на земле людей не понимает работу человеческого мозга так хорошо, как Джереми. Кроме того, имея доступ к чужому сознанию с тринадцатилетнего возраста, Бремен затеял исследование, которое показывает истинный механизм мышления. Или по крайней мере дает достаточно хорошую метафору для него.

За пять лет до смерти Гейл Джереми наконец закончил свою диссертацию, посвященную анализу волнового фронта, но тут на его рабочем столе в Хэверфорде появляется статья Джейкоба Голдмана. Записка Чака Гилпена, бывшего соседа по комнате в общежитии, сообщает: «Полагаю, тебе будет интересно взглянуть, что об этом думают другие».

Джереми возвращается домой в таком волнении, что едва может говорить. Джернисавьен смотрит на него и выбегает из комнаты. Гейл наливает ему чай со льдом и усаживает его за кухонный стол.

– Медленнее, – просит она. – Говори медленнее.

– Ладно. – Ее муж втягивает в себя воздух, едва не поперхнувшись кубиком льда. – Знаешь мою диссертацию? О волновом фронте?

Гейл закатывает глаза. Как она может не знать о диссертации, которая вот уже четыре года заполняет их жизнь и отнимает все свободное время?

– Да, – терпеливо отвечает она.

– Так вот, она устарела, – с неуместной улыбкой сообщает Джереми. – Чак Гилпен сегодня прислал мне материал одного парня по имени Голдман, из Кембриджа. Весь мой анализ Фурье устарел.

– Ой, Джереми… – Гейл по-настоящему расстроилась.

– Нет, нет… это потрясающе! – Бремен почти кричит. – Это чудесно, Гейл. Исследование Голдмана заполняет все пробелы. Я все делал правильно – только выбрал не ту задачу.

Гейл качает головой. Она в растерянности.

Джереми наклоняется к жене, лицо его пылает. Чай со льдом проливается на разделочный стол, а Бремен пододвигает к жене статью.

– Смотри, малыш, тут все есть. Помнишь, о чем моя работа?

– Анализ волнового фронта памяти, – автоматически отвечает Гейл.

– Да. Только я сглупил и ограничился памятью. А Голдман и его команда занимаются исследованием холистических параметров волнового фронта для аналогов человеческого сознания в целом. Начало этому направлению положил анализ, выполненный одним русским математиком в тридцатых годах – на основе данных об аномалиях реабилитации после инсульта, – и это привело прямо к моему анализу Фурье для функции памяти… – Джереми, сам того не осознавая, подключается к сознанию Гейл. Поток его мыслей смешивается со словами, образы следуют один за другим, словно распечатки с перегруженного терминала. Бесконечные кривые Шредингера, язык которых гораздо точнее слов. Спад кривых вероятности в биноминальной последовательности.

– Нет! – вскрикивает Гейл и качает головой. – Говори. Объясняй словами.

Бремен пытается, прекрасно понимая, что математика, которую его жена считает слишком формальной, рассказала бы все гораздо яснее.

– Голограммы, – говорит он. – В основе работы Голдмана – исследование голограмм.

– Как и твоего анализа памяти. – Гейл слегка хмурится – как всегда, при обсуждении его работы.

– Да… верно… Только работа Голдмана выходит за пределы анализа синоптической функции памяти, обоб-щая все до аналога человеческой мысли… черт, даже до всего сознания!

Гейл делает глубокий вдох, и Бремен видит, что до нее постепенно доходит. Ему хочется заменить чистой математикой те искусственные языковые конструкции, с помощью которых она прокладывает путь к пониманию, но он подавляет свое желание и сам пытается найти более точные слова.

– Значит… – Гейл умолкает в нерешительности. – Получается, что работа Голдмана объясняет наши… способности?

– Телепатию? – улыбается Джереми. – Да, Гейл… да. Черт возьми, она объясняет почти все, во что я тыкался, словно слепой! – Он умолкает и допивает остатки чая со льдом. – Команда Голдмана выполняет множество сложных исследований с использованием ЭЭГ и сканов мозга. У него масса первичных данных, но сегодня утром я взял его материал и применил к нему анализ Фурье, а затем вставил в разные модификации волнового уравнения Шредингера, чтобы посмотреть, не образуется ли стоячая волна.

– Джереми, я не очень понимаю… – говорит Гейл. Бремен видит, как она пытается пробиться через математическую путаницу его мыслей.

– Черт возьми, малыш, это сработало! Продольное исследование Голдмана с использованием магниторезонансной визуализации показывает, что человеческая мысль может быть описана как фронт стоячей волны. И не только функция памяти, с которой я игрался, а все человеческое сознание. Та часть нас, которая и составляет нашу суть, может быть почти точно выражена в виде голограммы… а если точнее, в виде суперголограммы, содержащей несколько миллионов голограмм меньшего размера.

Гейл подается вперед, ее глаза блестят.

– Кажется, понимаю… Но в таком случае, что такое разум, Джереми? А мозг?

Джереми улыбается, пытается сделать еще глоток, но его губы ловят лишь кубики льда. Он со стуком ставит бокал на стол.

– Думаю, лучший ответ состоит в том, что греки и все помешанные на религии были правы, разделяя эти два понятия. Мозг может рассматриваться как… что-то вроде электрохимического генератора волнового фронта и одновременно интерферометра. А разум… разум… это нечто более прекрасное, чем кусок серого вещества, которое мы называем мозгом. – Бремен снова начинает мыслить формулами: синусоидальные волны пляшут под изящную музыку уравнения Шредингера. Вечные, но изменчивые синусоидальные волны.

Гейл снова хмурится.

– Значит, душа действительно существует… Некая частица нас, способная пережить смерть? – Ее родители, особенно мать, были глубоко верующими людьми, и теперь в ее голосе появляются раздраженные нотки, как всегда, когда речь заходит о религиозных идеях. Гейл ужасает мысль о слащавом маленьком херувиме души, на крыльях летящем к вечному покою.

Теперь очередь Джереми хмурить брови.

– Пережить смерть? Ну, не совсем… – Он сердится оттого, что снова приходится выражать свои мысли словами. – Если работа Голдмана и мой анализ верны и человеческая личность представляет собой сложный волновой фронт вроде последовательности низкоэнергетических голограмм, интерпретирующих реальность, то личность не может пережить смерть мозга. Шаблон будет разрушен – вместе с генератором голограмм. Этот сложный волновой фронт, который и есть мы… Под сложностью, Гейл, я подразумеваю выявленный моим анализом факт, что число вариаций «волна – частица» превышает количество атомов во Вселенной… Этот волновой фронт нуждается в энергии, чтобы не исчезнуть, как и все остальное. Со смертью мозга волновой фронт может рухнуть, словно воздушный шар без горячего воздуха. Рухнуть, расколоться, рассыпаться и исчезнуть.

Гейл мрачно улыбается.

– Милая картинка, – тихо замечает она.

Джереми не слушает. Его взгляд становится отсутствующим – как всегда, когда он захвачен какой-то мыслью.

– Важно не то, что происходит с волновым фронтом после смерти мозга, – продолжает он таким тоном, каким обычно разговаривает со студентами. – Дело в том, как это открытие… Господи, это настоящее открытие… Как оно связано с тем, что ты называешь нашей способностью. С телепатией.

– И как же оно связано, Джереми? – Голос Гейл едва слышен.

– Все достаточно просто, если представить мысль человека в виде череды фронтов стоячих волн, создающих интерференционные картины, которые можно запоминать и передавать в голографических аналогах.