Среди падших (Из Киевских трущоб) - Павел Леонидович Скуратов

— Пожалуйста, не стесняйтесь, говорите прямо, — перебил Павлюк, видя, что посетитель подыскивает слово.

— Видите… я бы хотел ознакомиться с киевскими трущобами и с их обитателями, с подонками и отщепенцами общества. Они мне интересны, как типы вообще, а также я задумал вытащить на свет Божий их житье-бытье и дать возможность ознакомить с ними публику.

— Будьте моим проводником, и за каждое путешествие денное или ночное вы будете получать с меня вознаграждение в сумме трех рублей. Я дам вам теплое пальто и приличный костюм.

Павлюк засиял. Это была для него манна небесная, сон наяву. О таком заработке даже не мечталось. От волнения дрогнувшим голосом Павлюк поблагодарил за предложение и только возразил, что вознаграждение слишком велико, что он возьмет и дешевле и может быть очень полезен. Все уголки ему знакомы, начиная с приюта Т — ко и кончая постоялым двором на Ниж. В — ле.

— Ну вот и прекрасно. Относительно платы не беспокойтесь, это не так много, как кажется, — потому что я человек занятой и смогу предпринимать путешествие не более двух-трех раз в неделю, а может быть, и того меньше. Дайте мне только следующий совет: как нам туда являться, под каким видом. Нужно ли переодеваться или можно явиться в том, в чем мы ходим…

— Видите ли, — отвечал Павлюк, — переодеваться, чтобы более подходить к их внешности, — не надо. Все они отлично знакомы друг с другом и сразу признали бы в вас чуждого их среде человека. Стали бы сторониться, предполагая в вас агента, а не простого наблюдателя и, пожалуй, это было бы небезопасно. А вы идите со мной и прямо говорите заинтересовавшему вас субъекту, зачем вы пришли, а если еще кой-что дадите, то и совсем будет хорошо. Но платье надо иметь специальное и от времени до времени давать его вываривать, а то, знаете, все может завестись…

— Пожалуй, вы правы. Я последую вашему совету. Чем меньше, стало быть, таинственности — тем лучше?

— Н-да… мне так кажется. Впрочем, мне никогда еще не приходилось участвовать в таких экскурсиях, дальше будет видно, как поступать. Я же много, еще раз искренне благодарю и вас, и моего спасителя-доктора.

Слезы снова показались на красивых черных глазах Павлюка.

— Вы не волнуйтесь, — успокаивал доктор, — а то я хотел разрешить вам дня через два навестить отца, а там приняться и за путешествие вокруг света… а раз вы будете нервничать, — капут, — не пущу!

— Нет-нет — я спокоен и… и… счастлив…

— Ну, вот и прекрасно. Мы двинемся домой — мне пора. Больных такая уйма, что и не поспеть всюду.

Доктор и бритый господин простились, оставив Павлюку вперед за два путешествия и пообещав на другой день прислать пальто, платье и сапоги… Когда они совсем уж выходили, Павлюк остановил бритого господина и посоветовал захватить стенографа, чтобы тот записывал материал…

Бритый господин согласился и, еще раз поклонившись, вышел с доктором.

Прилив радости охватил Павлюка, он то смеялся детским смехом, то плакал, то опять смеялся, и жизнь показалась ему светлой, радостной, полной надежд. «Что, если мы будем ходить два раза в неделю, — мечталось Павлюку, — а то, может быть, и три, ведь это тридцать шесть рублей в месяц. Чего-чего я не сделаю на эти деньги. Батьке куплю пальто теплое-теплое… и штаны, и шапку, а то у него хуже моей. Куплю белье исподнее… мыла фунт, гребень частый… Персидского порошку, чтобы вывести эту армию тараканов и клопов… Самоварчик! — будем чай пить… да еще с сахаром! Каждый день будем суп или щи варить, а то кашу… с салом, да со шкварками! Вареники! Галушки! Батьке каждый день — шкалик горилочки; ему без нее нельзя… без нее ему смерть… а я ни-ни… это только с горя можно, а теперь ни-ни… ну разве когда малость!..»

Мечты Павлюка росли, росли… ему казалось, что нет предела тому, что он может натворить на заработанные деньги: и нюхательного табаку отцу, и для курева, и теплые чулки, чтоб тепло ему, старому, было, и много-много еще хорошего, вплоть до книжки себе, которую он будет читать во время отдыха… Только бы здоровья, здоровья Бог послал… А грудь больно… колет… Хотя теперь куда свободнее дышать… Одно нагоняло на него тоску и омрачало радость: не будет с ними паршивой, пегой Галатеи. Уж как бы ей жилось хорошо, точно в раю. Жрала бы, подлая, сколько хотела, грелась, щенят бы не побросали, а дали выкормить: одного себе оставили, а других раздали… а теперь она, смер-дячая пса, и не чует, какое счастье привалило ее хозяевам… Ну, да что поделаешь! Она подохла славной смертью, дай Бог иному человеку так помереть… Мало ли на пуховиках людей помирает, а сами они…

* * *

Павлюк мечтал, а ночь надвигалась и своими черными крыльями покрыла Украину с широким, скованным льдом Днепром. И ее таинственная тьма поглотила и Киев с богатыми зданиями и с гордыми осыпавшимися тополями, и дорогую сердцу Лавру и памятник Хмельницкого и Св. Владимира с огромным крестом, смотрящего в седую даль, и храм Владимирский, чудо искусства… и верхний град, и Подол, и белые мазанки, и бедную хибарку с Павлюком.

Только внутри города — чувствовалась жизнь, и свет электричества, доказательство гения человеческого ума, боролся с темнотой ночи; но был все-таки жалок, ничтожен перед мощью таинства природы… Против Думы горели фонари заведения «Аль — р», где увлекают шансонетные певички своими песенками неунывающих, веселящихся россиян, где лысеют их головы и карманы, и где разврат, сластолюбие, истома фальшивой, подогретой страсти кладет каинские метины на лица людей. В конце Крещатика опять такое же злачное и прохладное место «Ш — то»… там тоже… тоже и тоже… Жизнь кипит! «Жизнь»? Ой ли!.. Не пощечина ли это настоящей жизни… А там, внизу, в трущобах и в бедных хатах спят, и копошатся клубком, как черви… люди! Их тоже окутала ночь своей мглой и, быть может, под ее покровом этот черный, закопченный люд сможет хоть на миг отдохнуть и от своих страданий, и от преступлений… Жалкий бродяга, которому предстоит умереть в канаве, женщина, потерявшая облик женщины, спившийся чиновник, подкидыши, выросшие неизвестно в каких клоаках, нищие, слепые, горбатые, хромые, безногие, беспаспортные, не помнящие родства, еще молодые, но уже состарившиеся девушки и молодые люди, воры, бездомни-ки, голодные, все и все… успокоены ноченькой темной и сон на несколько часов послал покой их душам, и груди их, вдыхая смрад,