Отец наших отцов - Бернард Вербер

– Давай признавайся, у тебя с толстым увальнем ничего не вышло. Ведь мы над тобой подшутили. Хотели охладить твой пыл. Катценберг все равно тебя послал бы. Он такой. Никого больше видеть не желает.

Лукреция застыла с поднятой вилкой и нахмурила брови.

– Так кто он, этот тип?

– Катценберг? Полный псих, – отрезал Готье.

Флоран Пеллегрини смотрел сквозь пивную кружку так, словно это был хрустальный шар.

– Нет, он, может быть, немножко тронулся под конец, но я его хорошо знал, и могу утверждать, что когда-то это был один из самых великих журналистов Парижа.

Он подождал, пока официант сменит тарелки, и продолжил:

– Я знал его тогда, когда он не был ни лысым, ни жирным и вел далеко не отшельнический образ жизни. Он работал в полиции, в центре судебно-медицинской экспертизы. Он был специалистом по микроанализу: волосы, подозрительные пятна, различные отпечатки. Рассказывали, что по одному волоску он мог определить пол, возраст, уровень стресса, пережитого его владельцем, и был ли тот наркоманом. Для Исидора это было игрой – отгадывание загадок. Но его несколько обижало отношение к результатам его экспертиз во время судебных процессов. Судьи и присяжные редко обращали на них внимание. И он переквалифицировался в журналиста, освещающего события в научном мире. Тут его знания помогали ему писать статьи, захватывающие, как детективы. Это было что-то новенькое – журналист, делавший выводы после того, как он лично посетил место происшествия, а не черпающий информацию из сухих и скупых официальных сообщений. Читатели узнавали его стиль, и он быстро завоевал себе громкое имя в мире прессы. Отсюда и пошло его прозвище – Научный Шерлок Холмс.

– Он просто хорошо делал свое дело, – отрезал Кевин Абитболь, вытирая жирные губы несвежей салфеткой. – Проблема в том, что большинство журналистов обленились до того, что вообще перестали чем-либо интересоваться. Им так все надоело, что они лишь повторяют то, что где-то слышали и в тысячный раз переписывают одни и те же статьи, составленные по одному шаблону.

Флоран Пеллегрини не обратил внимания на то, что его перебили.

– Исидора Катценберга надо было назначить заведующим научной рубрикой вместо Готье. Верно, Франк?

Тот нахмурился.

– Да-а, быть может. Я не виноват, что с ним случилась такая неприятность.

– Какая неприятность? – спросила Лукреция.

Он ехал в метро, когда там взорвалась газовая бомба, начиненная динамитом и ржавыми гвоздями. Террористический акт. Его защитила спинка сиденья, но был час пик, и многие погибли. Он ползал в дыму среди разорванных в клочья трупов, пытаясь помочь раненым.

Сидящие за столом примолкли на минуту, но потом продолжили бодро уписывать сосиски и свиные ножки. Пеллегрини продолжал:

– После взрыва он неделю просидел дома, не мылся, не ел, почти не спал. А потом решил вооружиться, найти убийц и казнить их одного за другим. В конце концов он выяснил, что дело связано со сложной дипломатической историей и что Франция продает оружие стране, ответственной за террористический акт. Делать было нечего. И он замкнулся в себе. Стал толстеть, меньше писать, а потом купил водонапорную башню, заперся в ней и окончательно отгородился от мира.

– В башне из слоновой кости, – добавил Кевин Абитболь.

– В могиле, – уточнил Готье.

Официант принес пиво, и все стали жадно пить, словно для того, чтобы лучше переварить странную историю. Лукреция тоже сделала большой глоток.

– Ведь была еще и книга, – сказал Флоран Пеллегрини.

– Какая книга? – спросила стажерка.

– Какой-то странный роман. В нем, под прикрытием незамысловатого детективного сюжета, проповедовалось активное непротивление злу. Он читал его и перечитывал, пока не добрался до спрятанной в тексте сути. Это стало для Исидора настоящим откровением. Он решил, что отныне его личным врагом становится насилие вообще, а не террористы в частности.

– Он снова начал писать, но его статьи стали слишком резкими, – заметил Готье.

– Исидор Катценберг в одиночку выступал против всего насилия в мире: против террористов, мучителей детей, палачей… И так резко, что это не мог напечатать уже ни «Современный обозреватель», ни любой другой журнал.

– Противник агрессии был слишком агрессивен, – уточнил Кевин Абитболь. – Есть границы и в обличении зла. Посольства подавали жалобы, Министерство иностранных дел потребовало его увольнения. Катценберга уволили, и он навсегда удалился в свою водонапорную башню.

– Однако он по-прежнему очень популярен у читателей, которые его не забыли, а также у дирекции «Современного обозревателя», где у него еще сохранились сторонники. Поэтому нельзя сказать, что мы тебя обманули, Лукреция, – заявил Флоран Пеллегрини.

Все вздохнули и утешились новым блюдом солонины.

13. ПИР

Все погружают руки в груду парного мяса.

Недостаток гиены в том, что она воняет. Запах у нее едкий и прогорклый. Некоторые ее части пахнут так плохо, что во время еды приходится затыкать нос.

Вкус, надо сказать, соответствует запаху. Те, кто никогда не пробовал мясо гиены, с трудом могут его есть. Особенно горчат жировые прослойки на задних лапах.

ОН не очень любит мясо гиены. ОН предпочитает травоядных. Их мясо нежнее, мягче, и запах у него приятный. Но его соплеменники едят с наслаждением. Особенно слабые самцы, для которых поражение сильного всегда реванш над жестокостью жизни. Они даже продолжают наперегонки рвать шкуру гиены. Запоздалая месть слабых.

Живот гиены уже вспорот, и пиршество в разгаре. Абсолютно все части тела гиены съедаются. Обсасываются мельчайшие хрящики хвоста. Хрящи ушей и даже десны, которые надо разгрызть, чтобы добраться до содержащегося в них кисловатого сока. У вожака зубы такие крепкие, что он дробит ими клыки гиены, чтобы полакомиться солеными нервами.

«Потерявший ухо» завладевает черепом гиены и раскалывает его, как созревший плод, чтобы извлечь мозг. Шар розового желе переходит из рук в руки. Каждый откусывает кусочек и передает соседу. Это очень важный ритуал – поедание мозга врага, который внушает тебе страх. Инстинктивно все чувствуют, что, попробовав мозг того, кто быстро бегает, будешь бегать быстрее, что, отведав мозг того, кто умен, станешь умнее.

Вожак раздавливает грудную клетку, и между ребрами появляются желтоватые легкие.

ОН очень хочет есть и запускает руки в губчатые ячейки. Прикоснувшись к мягкой ткани, ОН вспоминает, как задыхались его собственные легкие тогда, когда ОН пытался оторваться от гиены. ОН глотает ее легкие, чтобы отныне ему дышалось легче. Ему нужно проглотить, как минимум, три четверти легкого, чтобы забыть свое паническое бегство.

Дети хватают почки, выжимают их, как губку, и пьют кровь, смешанную с мочой хищника. «Тот, кого мать не хочет поставить на землю» играет с глазом, он вращает им, как пращой, держа за ниточку глазного нерва. Мать бранит его. Нельзя играть с пищей. Ее надо есть быстро, пока она не остыла.

Вокруг уже собрались шакалы, грифы и вороны. Самые нетерпеливые стервятники не могут сдержаться и поторапливают стаю, чтобы она уступила им место. Один шакал осмелился даже подойти вплотную и слегка укусить ребенка. Первая самка вожака бьет его по морде. Шакал не отходит и показывает клыки. Распространенная в этом мире проблема: никто не хочет знать свое место, и необходимо постоянно демонстрировать свое превосходство, чтобы тебя уважали. Побежденные животные снова и снова забывают о поражении и при каждой новой встрече опять хотят померяться силами. Первая самка вожака бросает камень и попадает шакалу в бок. Тот наконец отступает.

Ну а мухи разрешения не ждут. Они облепили мясо и оглушительно гудят.

Покопавшись во внутренностях, ребенок находит печень. Первая самка вожака немедленно требует себе этот лакомый кусочек.

Только тот, кто занимает главенствующее положение, может получить печень убитого животного без возражений со стороны соплеменников.

Как только печень съедена, челюсти начинают работать уже не так лихорадочно. Почти ничего вкусного не осталось. Толстая кишка распространяет такую вонь, что польститься на нее могут лишь самые слабые.

Насытившись, члены стаи расходятся, продолжая шумно жевать. Пережевывание – очень важный процесс. Тот, кто плохо прожевывает пищу, часто болеет. ОН даже видел, как один ребенок умер, подавившись неразжеванным носом жирафа. О, беспечная юность.

14. МЫШЬ И СЛОН

Лукреция положила в рот большую жвачку с лакрицей и глубоко вдохнула холодный воздух. Самый лучший способ успокоить разгулявшиеся нервы. И только после этого постучала в тяжелую металлическую дверь водонапорной башни.

Ответа не последовало, но дверь была не заперта. Она вошла и увидела стоявшего посреди зала Исидора Катценберга. Он читал книгу, которая лежала на дубовом аналое. На этот раз журналист был прекрасно освещен, и Лукреция смогла рассмотреть его сверху.