День, который не изменить - Борис Батыршин

Арсенал других ополченцев оказался поскромнее. У одного из-за кушака торчал плотницкий топор, второй щеголял подозрительно знакомым предметом…

– Смотри… – прошипел Мишка. – Вон у того, рыжего – у него что, бейсбольная бита?

Витя пригляделся. Точно, бита, только покороче обычной. Толстый конец венчает гранёная чугунная насадка, в рукояти – дырка, через которую зачем-то пропущена скоба с крюком. Оставалось только гадать, что за спортинвентарь таскают с собой московские ополченцы.

А те не обращали на новых попутчиков никакого внимания – разве что поглядывали порой искоса. Они были заняты – увлечённо препирались друг с другом.

– Вы, брадобреи, народ известный! – говорил бито владелец. – Сплошь чёртовы ухваты, из аду головешки таскаете, и не обожжётесь!

– Дярё-ёвня – насмешливо отвечал тот, что с пистолетом. – Даром, что уж который год сидишь в Охотном ряду при лабазе, а всё понимания нету. Как был дярёвня, так и помрёшь! Наше дело тонкое, деликатное, мы к людям заботу имеем.

– Знаем, мы ваши заботы! Кум у меня в Тверской части околоточным – так он жалился, как опосля вашего бритья прыщами пошел! Уж как маялся, горемыка, сколько льняного масла извёл…

– А неча ему, охальнику, чужеяду, безденежно бритье наводить! – огрызнулся ратник. – Конешно, когда приходит даромовое зеркало[10], я бритву прямо держу, чтобы щека в раздражение пришла. Ничо, помается, вдругорядь поостережётся! Мало что ль, нашего брата на Сретенке, пущай вон, к другим идёт…

Витька гадал о чём идёт речь. Слова, вроде бы, знакомые, а вот о чём идёт речь – это от его ускользало. – судя по всему, брадобрей, парикмахер на старинный лад, – заметил недоумение мальчика:

– А вы барин, наших разговоров не понимаете? Не из московских, чай? А дозвольте узнать, как ваше святое имечко?

Узнав, что случайные спутники – британцы, «парикмахер» удивился:

– Энто как же вас занесло в наши Палестины? Нехорошее время выбрали, война у нас, вишь какое дело!

И, не дав «иностранцам ответить, продолжил:

– Вы, аглицкие немцы, люди чудные. Сколько я вашего брата на Кузнецком повидал – простых слов не понимаете, лопочете не по нашему, всему дивитесь, быдто полудурки какие. Оно и понятно – поживи на острове, не таким сделаешься! Ехали бы вы домой, што ли…

Витька вспомнил, как в школе принимали делегацию из английского колледжа. Завучиха, весьма продвинутая дама, работавшая по программе обмена с неким российско-британским университетом, не знала, как угодить высоким гостям – улыбалась подобострастно, поддакивала – по-английски, разумеется. А тут – «полудурки», «лопочут»… никакого почтения к представителям самой культурной нации!

– Мы люди особые. – не умолкал «парикмахер». – На все руки мастера, оттого нас и выделили. Начальство уважило, в санитары произвело. Мы, ежели надо, и гостью приветим, пиявицу, значить поставим. Можно склад хозяйский потрепать – это, ежели живот от газов вздует, разминаем. Надо – кровь отворим, надо – копыта сравняем, это по нашенскому, мозоли срежем на ступнях. Кишки, опять же, лудить, зубы драть. Вот и выходит, что самое наше место при гошпитали. Вот, лекарскую сумку выдали!

И с важным видом похлопал атрибуту своей должности.

Ничего удивительного, подумал Витька, что «парикмахер», как смыслящий в медицине человек, назначен старшим санитарной команды. Он и рану промыть может, и перевязать, и наскоро сложить раздробленную ногу в лубки. Другие такими навыками не обладают.

Когда цирюльник притомился болтать, к беседе подключился ратник с «битой». Он пошёл в ополчение из охотнорядских сидельцев – был то ли сторожем, то ли приказчиком при лавке, торгующей съестным. Его загадочное оружие оказалось безменом, простейшими весами, на каких в лавке взвешивают товар. «Сиделец» охотно делился секретами своего ремесла:

– Вот, извольте, объясним. Крупу досыпать надо себе на пользу – на весах. Мясо можно за косточку в большом куске придержать.

Алтын какой-нибудь, а сколько из всего напрыгает! Тут и греха нет, зато товарец наилучший дадим!

Ребята рассмотрели таинственный артефакт. На железной рукояти выбиты поперечные бороздки разной длины – отсчитывать вес. Гранёная чугунная насадка заменяет гирю; к крючку на другом конце подвешивают товар. Безмен удобно ложился в ладонь – солидная штука, тяжёлая, ухватистая.

– Самое милое дело, при нашей-то должности! – разливался лабазный сиделец. – Слыхали, небось, загадку: «у деда под крыльцом висит дубина с кольцом, налита свинцом»? Безмен – он под рукой завсегда, а ежели тать ночью залезет, я его враз угомоню. И хранцузу голову расшибу, невелика хитрость!

И засмеялся, широко разевая рот.

Третий ратник оказался крепостным из подмосковного сельца. Он трудился в барской оранжерее: выращивал цветы и возил их по пятницам Москву, по заказам знатных господ – украшать залы к приёмам и балам. «Цветовот» больше отмалчивался, стесняясь своих бойких товарищей. Рассказал только, что «барин, как вышел царский манихвест[11], не медля ни дня, велел и дворовым мужикам, и деревенским, кто охоту имел, вступать в казаки».

«Казаками» называли крепостных подмосковных крестьян и городских обывателей, набранных в пешее ополчение. Оружие для них закупило московское купечество; начальниками полков поступали дворяне, из числа тех, кто не состоял на военной службе. Здесь, на Бородинском поле, до двадцати тысяч Московского и Смоленского ополчения. Ратники копали траншеи, возводили редуты и флеши, а в день битвы им было велено собирать и выносить раненых.

– А начальствует над московскими ратниками их сиятельство граф Ираклий Иванович Морков. – объяснил брадобрей. – Цельный енерал, ишшо при Ляксандре Васильиче Суворове получил Егория[12], за Очаков. В почтенных уже годах, но храбёр!

– А вы были в бою? – поинтересовался Мишка. – Или только раненых таскаете?

– Говорят, наши, московские ходили в атаку возле Утицы. – помедлив, ответил охотнорядец. – Под командой самого енарала Моркова. Хранцузов побили – страсть! А нас вот к санитарному делу приставили. Но ничо, начальство велит – пойдём в отражению и в грязь лицом не ударим. Оружие, небось, имеется!

– Рази ж это оружие? Барахло ломаное, почитай с позапрошлого царствования в амбары свалено! Пики да сабли ржавые, один мушкет на пять душ – куды ж это? Кузнецов по всей Москве рогатины ладить нарядили, а то б и вовсе пошли с пустыми руками…

И брадобрей пренебрежительно подкинул в ладони своё «недоружьё».

– Пороху, мушкетов мало, а какие есть – стрелять не годятся. Куды ж с ними? Кто смог – сам обзавёлся ружьишком или пистолью…

И погладил рукоять инкрустированного пистолета за поясом.

– Енто я на Сухаревке купил, с турецкой войны привезённый. Ничо, стрелит хорошо.

– Тока он его зарядить не умеет – ухмыльнулся охотнорядец. – Вчерась возился-возился, весь порох раструсил, а пистоля пшикнула, и всё! Поди, хранцуза пшиком напугай!

– Так на государевой службе науку батогами вбивают! Видал я пехоцкие учения на плацу, возле Лефортовских казарм: «Полку сдуй!» да «патрон скуси», да «заряд прибей…» Енто только накушавшись гороху запомнишь, а капралы, как попутаешь, сразу в рыло кулачищем лезут, Не-е-е, не надо нам таких наук! Мне пистолю знакомец зарядил, ратник, из егерей. Он сам охотник, с ружжом ловко управляется…

– Побитых воинов таскать – дело богоугодное. – подхватил лабазный сиделец. – Говорят, у хранцузов кого поранят – он так и лежит, где упал, али в тыл ползёт. А остальные через его перешагивают, как через собаку какую. Их, болезных, копытами да колёсьями пушечными давят. Редко который доберётся до лазарету и там кончится…

– Нашёл, кого жалеть! Небось в Бога не веруют, в церквы не ходют. Поделом вору и мука.

– Оно конешно. – согласился охонорядец. – А всё живое дыхание, тварь божья…

А неча без спросу на расейскую землю лезть! Кто ихнего анператора Бонапартия сюды звал? Небось, у нас свой царь есть, Богом помазанный. Нам чужих не надо!

Стрелок на носилках заворочался, захрипел: «ой, не могу, родненькие, худо. Водицы испить дайте, а то помру…»

Носильщики остановились, ратник наклонился к раненому с манеркой. Забулькало, жестяное горлышко застучало о зубы.

– Ты потерпи, страдалец… – тихо увещевал солдата брадобрей. Мамую малость иттить осталось – во-о-он за теми кустиками ужо вагенбург. Взгромоздим тебя на телегу, шинелю подстелим – и езжай себе в гошпиталь. Коли Господь сподобит, выздоровеешь. А помрёшь – так батюшка вчерась говорил, что пострадавшие за отечество к праведникам в рай попадают!

Стрелок жадно хлебал воду. Ополченец дождался, пока он напьётся, хозяйственно обтёр горлышко манерки и повесил её на плечо, рядом с лекарской сумкой.

– А вы, чего встали? – прикрикнул он на носильщиков. – Давай, скорым шагом, неси пораненого героя! Да легче, храпоидолы, не видите – мучается человек, томно ему…