Избыток подсознания - Екатерина Асмус

Обнялись мы крепко-крепко и заплакали вместе, а я и думаю: «Раньше так сентиментально не плакала, видно — возраст уже…» И вот так, во сне, как наяву, будто я и вправду бабушку свою любимую, светлого ангела, обнимаю — и отпускать не хочется.

А потом она пошла чайник ставить, а я по комнатке прошлась. У нее, как всегда, уютно, прибрано, газетки, журнальчики. И я зову ее: «Бабушка!» А она не слышит. «Бааа!!» Она не слышит: была под старость глуховата, а тут, думаю, совсем уже плохо со слухом. Так мне совестно стало — нужно, думаю, чаще навещать бабушку.

— Как дела? Как живешь, бабулечка? — спрашиваю я у нее гр омко — громко.

Но ответ не успела услышать: проснулась — и плачу…

Верховодила всеми, конечно, Ленка. В грязном, коротюсеньком платьице, застиранном до того, что цветочки на нем уже были черт знает какого цвета. Дополняли наряд сандальки на босу ногу и невероятно серые трусишки, при каждом движении вылезавшие из-под платья. Говорила она безапелляционно и знала такие выраженьица, что остальные ребятишки могли только догадываться об их значении. И уважительно слушали. Ленка жила на первом этаже старинного дома, а окна ее выходили в скверик, где ежедневно выгуливалась малышня. И в этом тоже было Ленкино преимущество: она знала все про всех и обо всем. Могла, например, сидеть на окне, неприступная и гордая, и не отзываться на просьбы быть третьей в «хали-хало». Скверик был маленький, один из старых ленинградских сквериков с низкорослыми вязами, горкой-слоном, которую никогда не заливали зимой, песочницей без песка и решетчатой невысокой оградкой. Незабываемая летняя прелесть была в этих «городских оазисах». Нечто сельское, с кустами сирени, ободранными, но очень ароматными. Такой тихий тенистый уголок, теплый и засыпанный тополиным пухом, а весной — красными тополиными сережками-«гусеничками». Улицы во всем квартале были брусчатые, а дома — старые особняки, превращенные в коммуналки. Днем в переулочке было тихо-тихо, а вечером, после детсада, если погода была хорошая, ребятишек выпускали погулять вот в этот самый скверик. Ленке и тут было лучше всех. Родители-алкоголики не водили ее в сад. Ну, просто не могли вставать рано утром, чтобы ребенка отправлять в никчемное заведение. И к тому же пришлось бы раскошеливаться на одежку, что в их планы точно не входило. А посему Ленка была предоставлена самой себе и стояла явно на целую ступеньку выше, чем обремененные садом, родителями и бабушками детеныши «из приличных семей».

Веселее всего, разумеется, было дразнить Аську. Пухлая, наивная, с круглыми доверчивыми глазами, Аська была и впрямь лучшая мишень для насмешек. Родители ее работали за границей, и Аська щеголяла в невиданных красных кримпленовых штанах на лямках и трикотажной кофточке с тесемками цвета морской волны. Даже бантики у дурочки были зарубежные и аккуратно вплетены в косички-«баранки» бабушкой, учительницей на пенсии. Ленка оглядывала Аськин наряд из вожделенного всеми ленинградцами сознательного возраста магазина «Березка» и задумчиво изрекала: «В штанааах только мальчииишки ходят…» Обидчивая Аська заливалась слезами и убегала. Смех «группы поддержки» преследовал ее до самого дома, где недоумевали над причиной несчастья мама и бабушка, одевавшие дитятко с иголочки. Аська очень хотела стать «как все», но Ленка была неподкупна. Принесенная Аськой заветная супердефицитная жвачка «Бабл гам» отправлялась в рот, и начиналось: «Твою куклу зовут Ханна? Такого имени нет!» И снова по кругу: слезы — общий хохот — побег домой. Аська просила купить ей советскую куклу с вытаращенными глазами и синими волосами, и еще, конечно, платье. Как у Ленки. С линяло-желтоватыми цветочками на серо-коричневом фоне. Ей казалось это пределом мечтаний, и тогда никто не скажет, что она «не такая». Мама, беспечная как птичка, изящная, красивая, всегда такая нарядная (ей-то попробуй скажи, что брюки носят исключительно мальчики), только смеялась. Тяжеловесная Аська плакала и пряталась по углам. Тогда на помощь приходила бабушка. Она усаживала Аську в огромное старинное кресло и, занимаясь своими делами, как бы невзначай рассказывала про свою жизнь. И тогда наивные круглые Аськины глаза высыхали, рот приоткрывался, и переносилась она в другие годы, в другой мир.

Вначале их расквартировали в военной части. Дедушка был авиаконструктором, и жили они в казарме, в углу, занавешенном простынями. Из офицерской столовой дедушка приносил семье свой «доппаек» — кусок мяса из супа, грамм на 100, и краюшку хлеба. Бабушка, как все женщины, ходила на общественные работы: рыла окопы. Муж-ревнивец каждый день приходил забирать жену с работы. Заметив его, хохотушка-бабушка заливалась смехом и шепталась с подругами, поддразнивала. Дочка Лидочка была совсем еще малюсенькая, и вскоре решено было: в эвакуацию. Череда поездов, долго-долго тащившихся, кипяток на станциях, грузовики… И вот — паромная переправа. Кучка испуганных, измученных людей, а над головами — рычащие бомбардировщики. У мальчишки ветром шапку унесло в воду, он начал плакать, кричать. И спокойный, рассудительный голосок крошки Лидочки: «Цего левешь? Тебе, может, сапка не понадобится. Сейчас все потонем». Воцарилась тишина. Но — не потонули.

И снова — поезда, поезда… Их привезли в Казахстан и сказали: живите. А жить — как? Хижины, скорей лачуги. Скудные пожитки. Русские в первую очередь выстроили баню — на всех. Стали подтягиваться казахи. В одежде. Греться. Так началось общение. Бабушка всегда была весела и добра, все любили ее. Казахи учили новую знакомую своим правилам этикета. Например, вставая из-за стола, непременно надо громко рыгнуть, а то хозяйка обидится: плохо накормила. Показывали пример: напившись чаю, вставали и, громко рыгая, говорили: «рахмат Танья!», в смысле — «спасибо, Таня!». С непривычки не освоишь такую премудрость (тем более что бабушка — из «бывших»). А еще — сидеть на корточках, есть плов руками, мыть посуду «при помощи» собак! А еще — соленое молоко с пресными лепешками! И кумыс!

Лидочка пошла в школу. На первое сентября она надела мамино «выходное» платье и туфли, накрасила губы единственным уцелевшим огрызком помады. И двинулась по степи пешком, за три километра. Но никто не заметил ее экзотического наряда, ребята были кто в чем, а один даже в варежках — вместо обуви.

А потом наступил Новый год. Да, и в те страшные времена людям хотелось праздника. Поэтому бабушка выкопала куст саксаула и украсила его… пуговицами. Эта шкатулка с «пуговичками» — старинными, костяными и стеклянными, перламутровыми, так хорошо знакомая Аське, любившей поиграть с ними, — тогда путешествовала с хозяйкой. И эта же шкатулка сыграла роль ящика с новогодними игрушками для Лидочки. Нарядный саксаул украшал бедную, но по-бабушкиному аккуратнейшим образом прибранную комнату. И бабушка решилась обменять очередное колечко, еще уцелевшее, из «прошлой жизни», на курочку к новогоднему столу. Казашка-соседка согласилась на обмен. Но отказалась курочку зарезать… Бабушка, которая не мыслила и возможности умерщвления живого существа, отправилась на поиски какого-нибудь казаха мужеска пола, дабы довести дело до конца. Когда она вернулась, в комнате был погром, летали перья: кошка утащила курицу! Бабушка, утеряв в этот момент любовь к братьям нашим меньшим, выбежала на двор с твердым намерением кошку прибить, но… куда там, той и след простыл! Плакать было бесполезно, да и не такой человек бабушка: не то что рева Аська! Бабушка смеялась, и Аська смеяться начинала, и казалось, что и не страшно это вовсе — война, эвакуация: просто интересные истории, как в кино.

Аська мечтательно вздыхала… Задумывалась о своей жизни. Вот если б сделать так, чтобы «Он» (так она про себя называла отца) никогда не провожал ее в детский сад. «Он» являлся в садик в своей дикой зарубежной шапке «пирожком» из какого-то неизвестного меха, чуть ли не из верблюда! И с огромным кожаным портфелем, вызывающе блиставшим замками. И воспитательница спрашивала со странным выражением лица: «Это что, твой папа?» Аська мучительно краснела. Потому что нормальный папа должен ходить в ушанке из кролика, тогда никто не будет провожать его взглядом, подняв выразительно брови…

И снова бабушкин голос рассказывает о Севастополе. Семья попала туда после Казахстана. Лидочка гуляла по минным полям с другими ребятишками. Дети — они не понимали опасности, радовались, что после голодных степей Севастополь полон фруктов, которые можно тащить с деревьев «просто так». Они убегали из города и, как зверята, ели одним им известные травы. Купались, ныряли с волнорезов, плавали «за буйки», забирались под деревянную пристань и разглядывали подводный мир. Море было чисто и прозрачно: рачки, морские коньки, медузы сновали деловито, и если сидеть тихо-тихо, то много интересного виделось под водой. Дети крепли под солнцем — бледные питерские, рахитичные, блокадные дети…