Записки психиатра - Лидия Богданович

Я была поражена. В чем дело? Какую ошибку допустил столь опытный врач? Предстать в качестве обвиняемой перед медицинской общественностью казалось мне куда страшнее, чем очутиться на настоящей скамье подсудимых. Каким образом после многих лет примерной работы могла Анна Ивановна проявить «преступно халатное» отношение к больному?

Я освободилась от всех дел и приехала на собрание.

— Суд уже идет, — шепотом сказала мне санитарка, указывая на дверь.

Я прошла в зал, переполненный людьми. Председатель собрания, старый заслуженный профессор И., читал:

«10 июня 1936 года гражданка Е. Ф. обратилась в Управление городского психиатра с просьбой привлечь к ответственности врача Миронову, которая почти довела до гибели больную К., сестру гражданки Е. Ф. Несмотря на высказанные этой родственницей опасения, врач Миронова продолжало опасное для жизни больной лечение, едва не окончившееся смертью больной, в чем гражданка Е. Ф. усматривает преступную халатность.

Для рассмотрения заявления гражданки Е. Ф. созвано наше сегодняшнее собрание, на которое мы решили пригласить и людей, близко стоящих к больной.

Специально выделенная комиссия поручила мне сообщить собранию следующие установленные ею данные:

1. Больная К., инвалид первой группы, в течение последних пяти лет больна психическим расстройством в форме шизофрении.

2. Больная К., систематически отказывавшаяся от пищи в связи с бредом отравления, была значительно истощена.

3. Несмотря на сомнение консультанта-терапевта в возможности проведения сонной терапии, врач Миронова продолжала лечение.

4. Не принимая во внимание предупреждения родственников о том, что больная К. слаба и может не вынести лечения, врач Миронова, однако, это лечение продолжала.

На вопросы членов комиссии врач Н-ской больницы Миронова сообщила, что больная действительно была истощена, но что ей давались такие же минимальные дозировки снотворного препарата, как и остальным, в такой же мере истощенным больным. Ухудшение состояния больной, выразившееся в шоке, — это неожиданность, случай, который она, Миронова, предусмотреть не могла. Во всяком случае она приняла все необходимые меры к спасению больной во время наступившего ухудшения.

Ввиду всего вышеизложенного, — продолжал председатель, — врач Н-ской больницы Анна Ивановна Миронова должна ответить, почему она, несмотря на явные признаки физического истощения больной и невзирая на предостережения, продолжала сонную терапию, в результате чего и последовало ухудшение, то есть шок, от которого больная едва не погибла». Профессор сдвинул очки на лоб и спросил:

— Угодно ли вам будет ответить?

Бледная Анна Ивановна, исхудавшая с тех пор, как я видела ее в последний раз, поднялась с места.

— Я уже объясняла комиссии там…

— А сейчас вы должны объяснить это здесь! — сухо перебил председатель.

«Он заранее уверен в виновности Анны Ивановны и ее судьба глубоко ему безразлична» — думала я.

Запинаясь от волнения, Анна Ивановна повторила все, что рассказывала прежде.

— Какие меры были приняты вами для спасения больной? — спросил председатель. Говорил он тихим голосом, и лицо его было сурово и хмуро.

Анна Ивановна, как бы недоумевая, рассказала об искусственном дыхании, о впрыскивании сердечных средств, обо всем том, что она должна была сделать, и не только должна была, но и сделала. А теперь вдруг об этих само собой разумеющихся вещах ее спрашивают и это ее удивляет.

— Почему вы не приняли во внимание заключение терапевта об опасности применения сонной терапии? — строго и придирчиво спросил председатель.

— Я — врач и, полагаясь на свой опыт, имела право и должна была в данном случае решить, продолжать ли лечение.

— Значит, вы не считаете себя повинной в происшедшем?

— Не думаю, что я виновата.

— Значит, слова ваши надо понимать как отрицание вины?

— Да.

— Чем вы можете это обосновать?

Анна Ивановна слегка побледнела и в замешательстве замолчала.

— Может быть, вы полагаете, что в организме больной была какая-нибудь особенность? — задал вопрос председатель.

Теперь мне стало ясно, что он совсем не суровый, не равнодушный, каким показался с первого взгляда. Не принимая под защиту ничью сторону, он старался быть справедливым.

Анна Ивановна, лицо которой внезапно покрылось розовыми пятнами, обстоятельно рассказала о том, что дозу снотворной смеси она применила обычную. Ухудшения состояния от этого не могло быть. Вероятнее всего, объясняла Анна Ивановна, шок произошел вследствие повышенной чувствительности организма к введению лекарства. Однако это нельзя было предусмотреть, что также полагают и эксперты. Среди здоровых встречаются люди, дающие чрезмерно повышенные реакции на те или иные лекарственные вещества.

— Вот все, что я могу сказать.

Когда Анна Ивановна закончила, председатель едва заметно кивнул головой.

Начались выступления. Первым попросил слово член комиссии профессор Ф. Он говорил складно, научно и как будто возражал против новых методов лечения. «Но почему он не говорит по-русски? — думала я. — Почему он употребляет так много специальных терминов: „сенсибилизация“, „аллергия“, „акинезия, аутизм“? В зале присутствовали не только врачи, но и медицинские сестры, санитарки. Было немало и родственников, друзей, соседей больной, которые, наверное, ничего не поняли из речи, пересыпанной латинскими и для многих непонятными терминами. Профессор закончил свое выступление призывом к крайней осторожности в применении таких методов лечения, которые не дают абсолютной уверенности в их полезности.

Произнес речь и доктор медицинских наук Г. Он представлял, повидимому, ту часть комиссии, которая не соглашалась с отсталой позицией профессора и его сторонников. Выступал он горячо и моментами захватывал аудиторию, особенно когда говорил о «советских женщинах-героинях, самоотверженно несущих тяжесть мужского труда». Но становилось все досаднее, почему он говорит преимущественно о личности Анны Ивановны вместо того, чтобы говорить о том, что составляет предмет спора? Не потому ли, что сам он не очень уверенно чувствует себя в своей позиции и опасается, как бы чего не вышло, если ветер подует в другую сторону? Неужели он не понимает, что главное здесь не только обсуждение поведения врача Мироновой, но большой принципиальный спор между новым и старым?

Медицинская сестра горячо заверяла собрание, что более внимательного врача, чем Анна Ивановна, она в течение двадцатилетней практики не встречала.

Престарелый профессор Ф. с розовыми щечками и с волосами «щетинкой» сказал, что с его больными ничего подобного не могло произойти потому, что в своей практике он доверяет не лекарствам, а природе, которая «лечи вы или не лечи, а свое, батенька, возьмет».

Доцент П. заявил, что он категорически отказывается верить в ошибку Мироновой, которая часто приглашала его на консультации и всегда очень считалась с его мнением.

Взволнованная, почти не отдавая себе отчета в том, что буду делать дальше, я стала писать записку:

«Товарищ председатель! Мне кажется, никто еще не сказал самого главного. Дайте мне слово. Я — психиатр и постараюсь осветить некоторые стороны. Возможно, это внесет необходимую ясность…»

Но в тот самый момент, когда я собиралась отослать записку, было объявлено, что слово предоставляется профессору Р. Записка осталась зажатой у меня в руке. Я поняла, что взяла на себя слишком много.

Справа от меня поднялся с места высокий седой человек с близорукими глазами. Это был профессор-психиатр, долгое время работавший на севере, а последние годы в той же больнице, что и Анна Ивановна. Все пристально смотрели на него. Профессор Р. густо покраснел и носовым платком протер запотевшие очки. Я заметила грустный, немного удивленный взгляд Анны Ивановны.

— Товарищи! — неожиданно громко сказал Р. — Я решил выступить потому, что никто не пытался по-настоящему разобраться в поступке врача Мироновой и в мотивах ее действия. — Он кашлянул и продолжал: — Двадцать лет проработала Анна Ивановна на врачебном посту. Мы, психиатры, хорошо понимаем, что это были двадцать очень трудных лет. Не все это понимают. Работу врачей люди видят со стороны. Они не могут поэтому знать, что значит ежедневно, ежечасно отвечать за здоровье и жизнь человека. — Профессор снял очки и снова их надел. — Попытаюсь объяснить это так, чтобы все могли на минуту поставить себя на место врача Мироновой, посмотреть ее глазами, пережить то, что она переживает, применяя новые действенные методы лечения. Может быть, тогда в другом свете вы увидите ту «преступную халатность», в которой сегодня обвиняют Анну Ивановну. — Он взглянул на нее и продолжал: — Есть психические болезни, которые очень трудно, а иногда невозможно лечить обычными средствами — покоем. Бывают случаи, когда требуется активное вмешательство в деятельность организма. Нужна перестройка обмена веществ, вегетативных процессов, мобилизация всех защитных средств организма. Применение снотворных средств или их смесей вызывает длительный сон. Основа этого лечения разработана великим русским физиологом Иваном Петровичем Павловым. Он доказал, что сон есть не что иное, как нормальное физиологическое охранительное торможение клеток головного мозга. Это предохраняет нервные клетки мозга от переутомления и болезненного состояния. Как это делается? Со стороны все выглядит просто. Врач тщательно подготавливает организм больного и затем дает ему снотворное лекарство в строго определенной пропорции, установленной для больных такого-то веса при такой-то форме болезни.