Разбитое сердце июля - Елена Арсеньева

– Ну что ты, Галина Ивановна, девушку пугаешь? Не беспокойтесь, девушка, этот человек просто жил у нас, а умер он не в своем номере, а в медпункте. В парилке ему плохо стало, отвели его в медпункт, а там он взял да и умер от сердечной недостаточности. Было это три дня назад. Конечно, если сердце не в порядке, в парной делать нечего, это ведь кто угодно скажет, она железного здоровья требует. Я в былые времена сам ее очень жаловал, а вот как застариковал, стал беречься…

Во время этой тирады Алена успела обернуться и теперь с неподдельным интересом озирала (сверху вниз, конечно, однако не по причине упомянутого высокомерия, а потому, что ростом – сущая верста коломенская) невысокого, довольно полного человека лет шестидесяти в алой, как знаменитые книжные паруса, рубашке с короткими рукавами, в белых брюках и ярко-желтых сандалетах, надетых на черные носки. Не только в этом немыслимом сочетании, но и во всей коротенькой, плотной фигуре, во всей толстощекой, загорелой, тщательно выбритой физиономии, в сочетании с абсолютно лысой головой, напоминавшей о бильярдном шаре, было что-то непередаваемо одесское. Не то чтобы Алена так уж хорошо знала одесситов, она и в Одессе-то была всего один раз в жизни, да и то еще давно, при советской, так сказать, власти, но почему-то именно классически веселые одесситы с какой-нибудь там Дерибасовской или Маразлиевской улицы, а то и, условно говоря, с Малого Фонтана пришли ей на ум при взгляде на появившегося в халате толстячка-бодрячка. А еще он очень напоминал Колобка – того самого, сказочного, который и от дедушки ушел, и от бабушки ушел, и от всех прочих, наверное, он в том числе и от лисы как-то умудрился слинять, и долго-долго еще катался по лесным тропинкам, а в конце концов закатился в пансионат «Юбилейный»… Конечно, это был уже пожилой, битый жизнью Колобок, однако сказать о себе – застариковал, мол, я – он мог только по тем же причинам, по каким юная красавица бормочет, разглядывая в зеркале свою заспанную лилейную мордашку: «Ах, как ужасно я сегодня выгляжу!», то есть из соображений чистого кокетства. На самом-то деле такие «колобки» до последнего дня жизни щиплют за попки красоток, а иногда даже отваживаются на постельные подвиги, которые и становятся для них последними. Как ни странно, статистика гласит: именно низкорослые, полные, лысоватые мужчины, а вовсе не волосатые, широкоплечие атлеты опровергают строку из известной песенки: «В сраженьях нам, не на постели, расстаться с жизнью, нам расстаться суждено…» С другой стороны, ничего в том нет удивительного: неумеренное питие, неумеренное же едение, а также прочие приятности не способствуют, нет, не способствуют укреплению здоровья… Однако стоявший перед Аленой Колобок был вполне еще жив, весьма бодр и очень весело скалил в улыбке, может статься, и вставные, но белоснежные и на вид молодые зубы:

– Здравствуйте! Госпожа Ярушкина, как я понимаю? Очень раз вас видеть.

Вообще-то, настоящую фамилию свою Алена терпеть не могла, что было связано с памятью о бросившем ее муже, горькой, унизительной памятью, и, как правило, настроение у нее портилось при одном только звуке этой фамилии. Однако сейчас даже мигом промелькнувшее и подленько ужалившее воспоминание о господине Ярушкине не смогло стереть ответной улыбки с ее лица:

– Здравствуйте, да, это я.

– А я директор «Юбилейного», Юматов моя фамилия.

И он выжидающе посмотрел на Алену.

– Вы не родственник знаменитому актеру? – немедленно отреагировала та.

Судя по всему, отреагировала так, как нужно: Колобок просиял и сообщил, что нет, Георгию Юматову, игравшему в фильме «Офицеры», он не родственник. Но ведь приятно носить такую известную фамилию, правда, даже если зовут тебя не Георгий, а Михаил Андреевич? Да, солгала Алена, конечно, приятно. Это была ложь во спасение: Колобок снова засиял лысиной, улыбкой и белыми зубами.

– Так что все в порядке с вашим люксом. Получите у Галины Ивановны ключи и идите себе в свой коттедж. Я вас провожу, вещички с удовольствием поднесу, – предложил колобок, так нетерпеливо переминаясь с одной коротенькой ножки на другую, словно продолжал бежать по дорожке от бабушки, от дедушки и прочей компании.

– Да что вы, – испугалась Алена, которая больше всего на свете боялась кого-нибудь как-нибудь обременить своей персоной и отчасти именно поэтому жила одна, – я справлюсь, у меня, как видите, чемодан на колесиках, сам едет, а сумка и не весит ничего.

Сумка была не чем иным, как ноутбуком в футляре, но выглядел компьютер очень скромненько, совсем как обыкновенная черная сумка, какие носят через плечо многие – что мужчины, что женщины. Посвящать кого-то в подробности своей профессии Алена не намеревалась. В случае, если ее засекут за писаниной, скажет, что работает над диссертацией, к примеру говоря, по славянской мифологии. Тема непонятная, уважение внушающая, досужие разговоры исключающая (ну кто, в самом деле, что-нибудь знает о славянской мифологии, чтобы поддерживать о ней приятственную застольную беседу?), а главное, никого не настораживающая. Скажешь, что ты журналистка, – люди испугаются, начнут зажиматься, отмалчиваться, боясь, что их «пропишут», или того хуже – станут жаловаться на нелюбимых начальников, умоляя «прописать» их, разобраться в их многочисленных злоупотреблениях. Ну, и разговоры о том, почему журналисты спокойно смотрят на творящийся в стране бардак, тоже обеспечены – до тошноты, до усыхания мозгов, до припадка мизантропии, потому что в стране и в самом деле жутчайший бардак, ты это и сама знаешь, тебе, как Деве с вечной страстью наводить гармонию, хочется, чтобы все было хорошо, красиво, чинно-блинно-благородно, но ты прекрасно понимаешь, что сделать ты ничего не можешь, тут нужна державная воля, которая, увы, в несчастной России перестала иметь место быть давным-давно и вряд ли в обозримом будущем возродится. Можно, конечно, не врать и сказать скромно на вопрос о профессии: книжки-де пишу, детективы, но рискуешь нарваться на пренебрежительное пожатие плеч собеседника. Что, мол, Дмитриева? Не читал и читать всякое барахло, извините, не намерен! И еще хорошо, если возьмут за труд извиниться… Именно поэтому Алена Дмитриева, особа до болезненности самолюбивая, мнительная и обидчивая, профессию свою не афишировала никогда, сообщала о принадлежности к миру творческому не без стыда, словно сознавалась в нетрадиционной сексуальной ориентации. Вот и сейчас смолчала о содержимом сумки.

Колобок более не настаивал на необходимости ее проводить: видимо, желание отдыхающего здесь было законом, и если даме охота самой надрываться над своими вещами, это ее, дамы, личное дело. Поэтому Алена, наконец, отдала регистраторше-администраторше с начесом, которую, как оказалось, звали Галиной Ивановной, путевку, расписалась за полученные ключи от люкса номер два, узнала о том, что ей положено два часа бесплатного плавания в бассейне пансионата (а все, что сверх того, стоит двести рублей в час), выяснила, где расположены столовая, бар и спортивный комплекс, а также получила подробные указания о том, как добраться до коттеджа: «От административного корпуса сразу налево, мимо детской площадки, а за ней сразу направо и вниз, а как минуете четвертый корпус, около которого стоит розовая детская горка, там опять налево повернете и увидите впереди деревянный, красивенький такой домик на отшибе, это и будет ваш коттедж, а за ним стоит другой бревенчатый домик, двухэтажный, так это супер-люкс, в котором номер стоит шесть тысяч рублей в сутки, смотрите не перепутайте!» Засим Алена вежливо поблагодарила представителей администрации пансионата, вежливо распрощалась и вышла из корпуса, с ненужной лихостью волоча за собой чемодан на колесиках, который почему-то нипочем не желал ехать сам, а цеплялся за все, за что мог, словно ему было жутко интересно вернуться и узнать, о чем станут говорить между собой Колобок и свекольная Галина Ивановна после того, как закроется дверь за новой постоялицей госпожой Ярушкиной.