Тайна брига «Меркурий». Неизвестная история Черноморского флота - Владимир Шигин

Любопытно, что у Дмитрия Притупова был старший брат Николай Этот брат поступил в Морской корпус на два года раньше младшего, но закончили они его одновременно. Затем братья вместе плавали на учебных фрегатах, а с получением мичманского чина Николай, в отличие от Дмитрия, остался служить на Балтике. А дальше мы видим нечто интересное В 1833 году Николай Притупов переводится на Черноморский флот, а дальше там с ним что-то происходит, и почти сразу после этого перевода Николай увольняется с флота с присвоением чина лейтенанта. О причинах увольнения мы можем только догадываться. О непростом 1833 годе в истории Черноморского флота мы еще будем много говорить ниже, пока же можно предположить, что проходящая в тот год смена флотской элиты неким образом могла задеть и братьев Притуповых. И столь быстрое увольнение одного с флота, как и перевод второго на Балтику, возможно, взаимосвязаны. Это косвенно подтверждает и тот факт, что Николай Притупов, едва уволившись с Черноморского флота, уже через несколько месяцев восстанавливается в службе в мичманском чине, но уже на Балтике Там он служит до 1841 года и увольняется в капитан-лейтенантском чине Учитывая неослабевающий интерес к бригу «Меркурий», думаю, что история службы и жизни Дмитрия Петровича Притупова еще найдет своего пытливого биографа.

Штурман Иван Петрович Прокофьев, тот самый, что первым высказался на офицерском совете за бой до последней капли крови, прослужил на Черноморском флоте 45 лет. Впоследствии был участником Крымской войны и обороны Севастополя. Дослужился на флоте до чина полковника корпуса флотских штурманов, что было в то время пределом карьеры для флотского штурмана. Пользовался большим авторитетом и уважением среди сослуживцев. Перед смертью Прокофьев попросил похоронить его рядом со своим командиром, но по каким-то причинам воля бывшего штурмана исполнена не была. В августе 1877 года сын штурмана «Меркурия» капитан 2-го ранга Михаил Иванович Прокофьев (также участник Крымской войны и обороны Севастополя) обратился к главному командиру Черноморского флота адмиралу Аркасу с просьбой о перезахоронении останков отца в склеп у Всехсвятскои церкви Николаевского городского кладбища. Установлением памятника на могиле штурмана «Меркурия» занимался лично командующий Черноморским флотом. Севастопольский историк П.А. Денисов написал: «…адмирал Н.А. Аркас счел своим долгом озаботиться, чтобы на могиле этого храброго офицера был сооружен приличный памятник, который мог бы служить доказательством, что подобные заслуги остаются навсегда неизгладимыми в памяти не одних только современников, но и потомства»… По ходатайству Аркаса император разрешил взять из бюджета морского министерства 1500 рублей на сооружение памятника.

Ныне могилы Казарского и Прокофьева находятся в ограде Всехсвятскои церкви Николаева рядом друг с другом. Там же находятся и несколько могил матросов брига «Меркурий», также завещавших положить их после смерти со своим командиром.

Николаевский краевед Татьяна Губская проследила судьбы потомков штурмана Прокофьева. Сын героя «Меркурия» Михаил Иванович Прокофьев имел сына Владимира и дочь Зинаиду. Владимир Михайлович умер в 1911 году. Что касается дочери, то она вышла замуж за черноморского офицера Александра Ивановича Мязговского. Он командовал эскадренным броненосцем «Двенадцать Апостолов», затем был командиром Николаевского порта и николаевским градоначальником. Именно при нем в Николаеве началось строительство новейших дредноутов. В 1919 году Мязговский был расстрелян чекистами. Зинаида Михайловна умерла несколько лет спустя в эмиграции. Последний потомок Прокофьева — сын Александра Ивановича и Зинаиды Михайловны Евгений — в чине лейтенанта погиб во время боя линейного корабля «Евстафий» с германским линейным крейсером «Гебен» в ноябре 1914 года.

Об остальных членах экипажа «Меркурия» у автора сведений нет.

Глава четвертая.

ОТЗВУКИ ПОБЕДЫ

Уже через день после знаменитого боя в донесении на имя командующего Черноморским флотом командир «Меркурия» написал: «Имея честь донести Вашему Превосходительству о деяниях вверенного мне брига, я не имею ни слов, ни возможности описать жара сражения… А еще менее выразить отличную храбрость и усердие офицеров и команды, коих мужеством и расторопностью спасен российский флаг и бриг от неизбежной гибели…» И хотя свое донесение Казарский составил с присущей ему скромностью, известие о небывалой победе маленького, почти безоружного брига над двумя сильнейшими турецкими кораблями облетело всю Россию. Страна ликовала! В те дни газета «Одесский вестник» писала: «Подвиг сей таков, что не находится другого ему подобного в истории мореплавания; он столь удивителен, что едва можно оному поверить. Мужество, неустрашимость и самоотвержение, оказанные при сем командиром и экипажем “Меркурия”, славнее тысячи побед обыкновенных».

Будущий герой Севастополя контр-адмирал Истомин о моряках «Меркурия» в одном из своих писем писал так: «Такого самоотвержения, такой геройской стойкости пусть ищут в других нациях со свечой…»

Вице-адмирал В.И. Мелихов в статье в № 9 «Морского сборника» за 1850 год «Описание действий Черноморского флота в продолжение войны с Турцией в 1828 и 1829 годах» писал: «Действия брига “Меркурий” представляют пример отваги, которому подобный едва ли сыщется в летописях морских держав. Мы считаем излишним распространяться о подвиге Казарского, вполне и совершенно оцененном Государем Императором, как то можно видеть из Высочайшего повеления и указов… мы считаем нужным заметить только одно обстоятельство, что нашлись люди, которые сомневались, чтобы действия брига происходили точно так, как они описаны в рапорте Казарского. Но мы и весь флот, видавший бриг через несколько часов после сражения, можем засвидетельствовать; что в донесении командира брига не было никакого преувеличения; знавшие хорошо покойного Казарского поручаются, что по своей скромности он скорее был способен умолчать о своих действиях, нежели преувеличивать их. Он вполне достоин памятника, воздвигнутого ему в Севастополе его сослуживцами, с соизволения Государя Императора».

Современник писал: «Предпочитая явную смерть бесчестию плена, командир брига с твердостью выдержал трехчасовое сражение со своими исполинскими противниками и, наконец, заставил их удалиться. Поражение турок в нравственном отношении было полное и совершенное. В подвиге брига “Меркурий” проявился вполне дух, господствовавший между всеми чинами флота».

Победа «Меркурия» была настолько фантастична, что некоторые знатоки военно-морского искусства отказывались в это верить. Английский историк Ф. Джейн, узнав о происшедшем сражении, заявил во всеуслышание: «Совершенно невозможно допустить, чтобы такое маленькое судно, как Меркурий, вывело из строя два линейных корабля за четыре часа, даже если бы они вовсе не стреляли. Самым вероятным предположением будет то, что турецкие корабли были фрегатами, выросшими в донесении в линейные корабли».

— У страха глаза велики! — рассуждали завистники и недоброжелатели. — Казарскому корабли линейные просто померещились. Если у турок что-то и было, то в лучшем случае каких-нибудь два фрегата!

Но когда факт блестящей победы официально подтвердила турецкая сторона, завистники приумолкли.

Накануне Крымской войны 1853–1856 годов в архиве бывшего вице-канцлера Нессельроде было обнаружено и опубликовано письмо, доставленное в Россию секретным агентом. Автором письма был штурман «Реал-бея». Часть письма была посвящена бою «Меркурия». Это письмо было опубликовано в одной из тетрадок журнала «Морской сборник» за 1850 год и стало достоянием российской общественности. Вот что писал турок: «Биюлиман, 27 мая 1829 года 22-го числа сего месяца мы вышли из пролива, и к ночи, после различных эволюции, мы стали править к “Ost”, чтобы взойти в залив Пендараклии, на встречу одного отряда русского флота. По приходе мы нашли там только один турецкий фрегат, переделанный из корабля, который был сожжен русскими, немного времени спустя, после спуска его на воду. Русский флот, состоящий из 14 судов, между которыми были шесть линейных кораблей, много потерпел от огня с батарей, как узнали мы от коменданта крепости. Мы пошли снова к проливу, и 25 взяли один 36-пушечный фрегат, который спустил флаг при нашем приближении. Капитан того фрегата оставался до вчерашнего дня на нашем судне, он украшен многими орденами и очень хорошо объясняется на итальянском языке, имя его Семен Михайлович, а фрегат называется “Рафаил”. Во вторник, с рассветом, приближаясь к Босфору, мы приметили три русских судна: фрегат и два брига; мы погнались за ними, но только догнать могли один бриг, в три часа пополудни. Корабль капитан-паши и наш открыли тогда сильный огонь. Дело неслыханное и невероятное. Мы не могли заставить его сдаться, он дрался, ретируясь и маневрируя со всем искусством опытного военного капитана, до того, что, стыдно сказать, мы прекратили сражение, и он со славою продолжал свой путь. Бриг сей должен потерять, без сомнения, половину своей команды, потому что один раз он был от нашего корабля на пистолетный выстрел, и он, конечно, еще более был поврежден, если бы капитан-паша не прекратил огня часом ранее нас и сигналом не приказал нам то же сделать. В продолжение сражения командир русского фрегата говорил мне, что капитан сего брига никогда не сдастся, и если он потеряет всю надежду, то тогда взорвет брик свой на воздух. Ежели в великих деяниях древних и наших времен находятся подвиги храбрости, то сей поступок должен все оные помрачить, и имя сего героя достойно быть начертано золотыми литерами на храме Славы: Он называется капитан-лейтенант Казарский, а бриг — “Меркурием”; с 20-ю пушками, не более, он дрался против 220 в виду неприятельского флота, бывшего у него на ветре».