Живы будем – не помрем - Михаил Веллер

Голос в трубке помолчал и ответил:

— Плохо…

И это «плохо» вызвало в нем радость и боль одновременно: боль, потому что Рита (его Рита…) живет плохо, — и радость, потому что и она, через столько лет, несчастлива без него.

— Радуешься? — спросила Рита.

— Чему? — ответил он. — О чем ты… Как ты, расскажи…

— Так… Окончила институт, осталась в Ленинграде, работаю…

Он не решался спросить.

— Ты, наверное, женился, — сказала она.

— Нет, — сказал он.

— А я разошлась, — сказала Рита. — Почти сразу…

Раздались короткие предупреждающие гудки автомата.

— Подожди, еще монетку брошу, — сказала она.

— Я могу тебя увидеть? — спросил он. — Если хочешь.

— Если б не хотела — не позвонила бы, наверное.

— Где ты? — спросил он сорвавшимся голосом. — Я сейчас приеду. Ты где?..

— Уже поздно, — сказала она. — Завтра. Я очень хочу тебя видеть, слышишь? Ты придешь? Завтра в шесть, у метро «Балтийская»!

Он так и сидел с трубкой в руке, пока часы не уронили одиннадцать тяжелых бронзовых ударов. До встречи оставалось прожить девятнадцать часов.

…В двух случаях людям нечего сказать друг другу: когда они расставались так ненадолго, что ничего не успело произойти, — и когда разлука так затянулась, что изменилось все, в том числе и они сами, — и говорить уже не о чем.

Саша увидел, как она выходит с толпой из метро — вороная прядь, быстрая улыбка: она была та же самая, она не изменилась, она пришла. Он удивился своему спокойствию, только вдруг вылетели из головы все приготовленные слова — он не знал, что сказать, стоял и смотрел, пока она не протянула ему руку.

Он взял эту руку, помедлил отпускать, смотрел неотрывно, словно зрение насыщалось за все те семь лет, что минули.

Она что-то говорила, он что-то отвечал, ничего не понимая. Он только сознавал, что это она, рядом, оказалось, что они куда-то идут, и она держит его под руку, и он сквозь одежду ощущает тепло ее руки, а потом они очутились за столиком и официантка принесла кофе, и вдруг сразу наступил вечер, звук шагов рикошетировал от каменных стен узкой улочки, он споткнулся на лестнице, больно ударился лодыжкой, и увидел себя в маленькой комнате, свеча дважды отражалась в черном окне, скрипнул под ногой пол, а в углу дивана умостилась с ногами Рита, так, как она всегда любила сидеть, это была она, в том самом норвежском свитере. И постепенно до него стал доходить смысл звучащих слов.

— Помнишь — ты говорил, что это ошибка; что тоска сгрызет меня; что я пойму, что ты значишь для меня, но будет поздно; что я буду каяться… Да: я каялась, и тоска грызла меня, и часто казалось, что-то самое главное внутри она сгрызла.

— Почему же ты не пришла… не позвонила?..

— Это была для меня прошлая жизнь, в которой осталась другая я — лучше, моложе, чище. Разбитого не склеишь. Мне было очень плохо, и некуда деваться, и не могла я прийти за милостыней к тому, кому испортила жизнь. Что, просить прощения? ненавижу…

— Тебе не за что просить прощения. Человек не виноват в том, что он чувствует… Если я был тебе хоть на миг нужен…

— Ты был мне очень нужен. Один ты. Может быть, именно поэтому я не приходила раньше. Я помню все, все-все, что у нас было… Я никого не знала лучше тебя. И ни для кого я столько не значила, никто не понимал меня так, как ты, не умел угадать, о чем я думаю, и рассмешить, когда грустно. Мне было хорошо с тобой. Но я была девчонкой и не знала цену тому, что имела. А когда узнала, было уже поздно. В жизни всегда так… А ты забыл меня. Я была уверена, что ты давно женился…

— Ты знала, что я никогда не смогу забыть тебя. Я думал о тебе все время… Ты знала, что я не могу жениться на другой.

— Ты совсем ребенок.

— Нет. В разлуке с любимыми старятся быстро.

— А мне ведь часто хотелось, чтобы ты… Я мечтала, что ты сам меня найдешь, — и ненавидела за то, что ты смирился, как нюня, где-то там горюешь себе в тряпочку, когда мне плохо и я нуждаюсь в тебе. В твоей поддержке. В поддержке мужчины, понимаешь?

— Прости. Я идиот. Я ничтожество.

— Не надо. Не принимай мои слова близко к сердцу. Это я со зла… Оттого, что много выстрадала… Оттого, что мучила тебя, а сама была во всем виновата, и осталась у разбитого корыта…

Горящая свеча становилась все короче, и пропасть прошедших семи лет все сужалась между ними, и края сомкнулись, когда он услышал свой голос, произносящий сквозь все эти годы:

— Я люблю тебя, Ритка…

И обожгло ее дыхание, оглушил шепот:

— Я не хочу больше терять тебя, слышишь, Сашка… Я умру, если потеряю тебя еще раз, слышишь?..

И он не знал, говорит это, или ему только кажется:

— Как я мог жить без тебя, Ритка… Как я мог без тебя жить.

Простучали во дворе шаги, взвыл кот, звякнуло стекло.

— Только не надо торопиться, — сказала она. — Мы не должны торопиться… Я должна привыкнуть к тебе, слышишь. У нас еще все будет, у нас все впереди, слышишь?..

— Да, — отвечал он. — Да. Да. Как тебе лучше. Тебе. Да. Да.

И только невесть где в темной улице, забыв о закрытом метро, он вдруг остановился — как налетел на препятствие: цыганка нагадала правду!! Вдохновенный восторг охватил его: судьба, везение, фортуна вмешалась в его жизнь! Он же всегда знал, чувствовал, он верил, что произойдет какое-то чудо — и все станет хорошо!

Тот, кто сделал это чудо, потратил неделю. Каждый день (кроме выходных, на которые он и поменял два своих суточных дежурства) Звягин ждал в четверть шестого у подъезда проектного института на проспекте Огородникова. Оглядывались выходящие, появлялась тихая молодая женщина — тихая той неброской женственностью, которая особенно неотразимо действует на два противоположных типа мужчин, — на отъявленных авантюристов и робких мечтателей (возможно, потому, что вторые — те же авантюристы, но лишь в мечтах?..).

Женщина замечала его, вороная прядь вздрагивала, углы губ бессильно опускались: положение ее становилось невыносимым.

— Речь идет о человеческой жизни, — с тяжестью танка давил Звягин. — От вас не требуется ничего невозможного. Только позвонить ему, встретиться, провести один-два вечера.

— Где? Как? О чем вы?

— Я все объяснял. Комната есть. Что сказать ему — знаете.

— Я замужем, — привычно и устало отвечала она, — у меня ребенок. У меня свой дом, своя жизнь…

— Каждый из нас в ответе за того, кто его любит.

— Разве это поможет?.. — безнадежно говорила она.

— Поможет! — гвоздил Звягин. — Неужели так трудно: несколько ваших вечеров — и вся его жизнь?! Ну представьте себе: если б вы были санитаркой и надо вытащить раненого с поля боя — неужели бы вы дезертировали?

— Как вы можете сравнивать?!

— Очень просто. Там вам грозила бы смерть — а здесь вы не рискуете ничем. Неужели мирное время дает больше поводов для равнодушия к человеческой жизни?

Они ехали через весь город. Она слушала измученно.

— Вы никогда не простите себе его смерти. Не простите себе равнодушия, эгоизма и бессердечия к умирающему, который не задумываясь отдал бы за вас жизнь.

— Но где вы слышали о таких… диких, невозможных спектаклях?! — восклицала она.

— Что, что конкретно — невозможно из того, о чем я прошу?

Они сходили с трамвая, вместе с ней Звягин заходил в магазин и нес ее сумку с продуктами до угла.

— В каждой женщине должна жить сестра милосердия, неужели вы не можете несколько вечеров в жизни побыть ею — с тем, кто любит вас и смертельно болен?

— Да что ж это за сводничество!.. — Она выхватывала у него сумку и почти убегала к своему дому.

Назавтра все повторялось. Очевидная для Риты абсурдность плана Звягина сменялась сознанием его высшей — принципиальной — правоты…

— Но у меня муж!

— Он мужчина. Он поймет. Если он вас любит — поймет и другого, который вас тоже любит.

— Он меня страшно ревнует!

— Саша звал вас королевой Марго — помните? — молил и уламывал Звягин. — Вы целовались в белые ночи у разведенных мостов, вам было по восемнадцать лет — помните?

— За что ж вы меня мучите!.. — В ее голосе звенели слезы…

Звягин посылал к ней Сашину мать. Отца, Гришу. Он торопился. Натиск и измор. Мытьем и катаньем.

— Хорошо… — обреченно сказала она. — Вы правы. Я, в общем, с самого начала знала, что вы правы, оттого и дергалась. Но я не могу сказать это все мужу… Я не знаю, как…

Звягин знал, как. К мужу он отправился сам.

— Так, — сказал славный парень, мрачно выслушав Звягина. — Вы вообще нормальны или псих?

— Врезал бы я тебе сейчас, — сказал Звягин, — да толку с этого не будет. Не понимаешь ты просто…

Он с силой развернул парня к окну: на детской площадке мельтешила малышня.

— У тебя есть все: любимая жена, дочка, квартира, работа. Здоровье, планы, будущее. У твоих отца-матери есть внучка, а его родители лишаются единственного сына. У него — ничего нет; ничего. Понимаешь? Есть единственный шанс выжить. И этот шанс в твоих руках. Тебе стоит сказать «да» — и останется жить человек, который тебе ничего плохого не сделал. Он тебе не соперник, не враг: Рита тебя любит!