Посвящается Белой Горе - ДЖО ХОЛДЕМАН

В качестве конкурсного проекта я мог бы построить то же самое, даже крупнее - стоило дать машинам необходимые инструкции. Работа сложная, но уложиться в двухгодичный срок было бы вполне реально. Только вот зачем? То, что неизвестный архитектор сумел сотворить их за время жизни фараона, не пользуясь услугами механизмов,- как не согласиться с Белой Горой, - было истинным чудом.

Мы провели снаружи пару дней, перемещаясь на пры-голетах от одного памятника к другому. Ни один из них не мог сравниться с пирамидами. Жаль, что я не догадался об этом заранее и не оставил Гизу напоследок.

У Сфинкса мы встретились с еще одним художником - Ло Тан-Шестым с Пао. Я видел его произведения на Пао и Тета-Центе и должен признать, что в них есть нечто выдающееся. Он тоже работал с камнем, но больше, чем я, увлекался чистыми геометрическими формами. Я думаю, камень не любит формы, сражается с нею или же навязывает мастеру свою волю.

Однако, несмотря на все различия между нами, Ло Тан-Шестой мне нравился, и мы какое-то время провели вместе. Он предложил не проходить здесь чистку, а отправить багаж в Рим, потому что там мы тоже захотим выйти наружу. Из Александрии в Рим имелся ежедневный рейс, причем в аэрокорабле была секция для тех, кто не боится нанофагов.

Как только мы вошли в прохладный салон, Белая Гора скинула чадру и запихнула ее под сиденье.

- Уф-ф, - выдохнула она и потянулась.

Ее светлый обтягивающий костюм скрывал немногим больше, чем узор, нанесенный краской.

От ее прямоты и нескрываемой Сексуальности у меня перехватило дыхание. За складку между бедер, подчеркивавшую линии тела, кое-где на Петросе ее посадили бы в тюрьму, да и в ряде мест на Земле тоже. Но ее одежда была невинной, естественной и, полагаю, хорошо продуманной.

Ло смотрел на нее с отчужденным видом. Он был нейтралом - на Петросе такие тоже есть, но я их никогда не понимал. По его словам, секс мешает искусству, потому что отнимает слишком много времени и энергии. А на мой взгляд, бесполость лишает художника чего-то.

Около часа мы летели над невероятно синим морем. Внизу пронеслось несколько стерильных островов, а в остальном - будто чернила разлили. Над пепелищем Италии аэрокорабль снизился и в конце концов приземлился на площадку на вершине холма, под которым лежали древние руины. Подкатили шлюзовой трап, чтобы люди с нормальным ДНК могли по туннелю перейти в купол «Романия». Мы же могли выбирать между пешей прогулкой и ожиданием транспорта и решили пройтись. Здесь тоже было кошмарно жарко, но все же лучше, чем в Египте.

Белая Гора вела себя с Ло вежливо, но явно тяготилась его присутствием. Мы с ним слишком часто обсуждали камень и цемент, взрывчатку и лазеры. К тому же асексуальность паосца отталкивала ее точно так же, как моя отстраненность - привлекала. Для полноты картины можно добавить, что художник со Швы бегал за ней, высунув язык. Дня два, наверное, это ее забавляло. В Чикаго у них был приватный разговор, и с тех пор он держался на расстоянии, но не переставал издалека восхищаться Белой Горой. По пути к вратам Рима он шел шагов на двадцать сзади и искренне пытался смотреть на что-нибудь, кроме нее.

Под аркой мы замерли как громом пораженные, хоть и знали, что нас там ждет. Официальным названием никто не пользовался - все говорили просто «Оосси». «Кости». Особый орден католического духовенства посвятил себя тому, что в течение двухсот лет вручную окружал весь город стеной из костей. Она была в два человеческих роста, блестящая, как темный янтарь. Кайметр за кайметром повторялись в ней узоры - грудные клетки, свернутые кольцом позвоночники, а на уровне глаз - ровный ряд черепов.

Здесь мы расстались. Ло намеревался обойти весь «круг смерти», двое других присоединились к нему. Мы же с Белой Горой решили, что можем все представить себе мысленно. У меня еще все болело после подъема на пирамиду.

До распространения христианства здесь устраивались огромные зрелища - демонстрации воинского искусства, при которых многие участники погибали в наказание за преступные действия или просто для развлечения толпы. Два крупных амфитеатра, где это делалось, располагались в пределах Костей, но вне купола, поэтому мы их обошли. Циркус Максимус сохранил величавую гордость. От него осталось лишь длинное углубление в земле и несколько избитых дождями камней, но этого хватало - остальное дорисовывало воображение. Меньший, Колизей, восстановили и при этом переусердствовали - роботы в исторических костюмах и жуткие механические звери разыгрывали в нем древние сцены, разбрызгивая целые лужи ненатурально яркой крови. Зря, хватило бы камней и костей.

Я думал провести снаружи еще денек, но в убежище сломался кондиционер и находиться там стало совершенно невозможно. Так что пришлось стиснуть зубы и отправиться в пыточную. Однако, как и говорила Белая Гора, во второй раз чистку переживаешь куда легче. Во всяком случае, знаешь, что рано или поздно она кончится.

Под куполом «Романия» тоже было интересно: тысячи лет археологии и истории вперемежку, без всякого определенного порядка. Мне нравилось бродить с Белой Горой от места к месту, выстраивая из этого хаоса подобие организованной структуры. Обоим нам хотелось скорее впечатлений, чем знаний, так что вряд ли за три дня, проведенных там, мы сумели составить сколь-либо четкое представление о могучей империи, некогда существовавшей на Земле, и о долгих веках, прошедших после ее распада.

Много времени спустя Белая Гора удивляла меня тем, что могла перечислить римских императоров в хронологическом порядке. У нее оказались цепкая память и поразительная способность ухватывать всякие мелочи, этим она отличалась с тех пор, как выучилась читать. Может, именно то, что с детства она была не такая, как все, и подтолкнуло Белую Гору к занятиям когнитивной наукой.

Однажды, посмотрев старинное кино, мы вернулись в гостиницу - пора было собираться в Грецию. Я с восторгом ждал этой поездки. Но не дождался. Над столом парило сообщение: «Всем немедленно вернуться в „Амазонию". Условия конкурса значительно изменены».

И не только условия. Как вскоре выяснилось, значительно изменилась сама жизнь. К нам вернулась война.

#8710;

Мы - двадцать девять художников, кажущихся лилипутами в огромном зале, - заняли первый ряд. За столом на сцене молча сидели несколько официальных лиц «Амазонии». Все они смотрели не то бесстрастно, не то задумчиво.

Нам ничего не сказали, лишь обмолвились, что «дело имеет большую важность и неотложный характер». Мы, разумеется, решили, что оно связано с конкурсом, и предполагали худшее: конкурс отменяется, мы возвращаемся по домам.