Южное направление - Евгений Васильевич Шалашов

— Да жалко стало, — честно ответил я. — Привык я к нему, к бронепоезду, он мне теперь как родной. Я же в нем теперь и живу. А еще бы ладно, если мне взамен что-то дали: паровоз там да пару вагонов, а хоть и дрезину, я бы не стал ломаться. Это я в Архангельске большой начальник, а в Москве? Пока бы мне ВЧК транспорт «пробило», сколько бы времени ушло? А прямого поезда Москва-Архангельск до сих пор нет. У меня же с собой целая команда, и вообще, несолидно как-то особоуполномоченному ВЧК да еще и Председателю комиссии СНК на перекладных добираться — от Москвы до Вологды поезда раз в три дня ходят, потом от Вологды до Архангельска товарняки раз в неделю. Это же мне три недели ехать! Я бы и перекладные пережил, если бы конкретно знал, что бронепоезд на фронте нужен. Слова бы не сказал, отдал. А когда пришли и сказали: отдавай, потому что он какому-то прихвостню товарища Троцкого приглянулся, шиш с маслом.

— Нэ любитэ Троцкого? — усмехнулся Сталин.

Я ненадолго задумался. Как здесь правильно ответить? Лев Давидович — не красная девица, чтобы его любить, а я не такая уж крупная фигура в нынешней политике, чтобы от моего отношения к Троцкому что-то изменилось. Впрочем, коль скоро Сталин меня слегка «прощупывает», а это так и есть, стану говорить правду.

— Сложно сказать, — осторожно начал я высказывать свое отношение к «Льву революции». — Я бы сформулировал так — остерегаюсь его идей. Особенно той, что касается мировой революции.

Я ожидал от Сталина очередного вопроса, «а вы товарищ Аксенов не верите в мировую революцию?», но автомобиль уже подъезжал к госпиталю — двухэтажному зданию с ионическими колоннами, вычурным фасадом и шпилем, но с облупившейся штукатуркой и окнами, половина которых была забита фанерой вместо стекол. О том, что это именно госпиталь, говорил белый флаг с красным крестом.

Мне даже не пришлось искать комиссара Спешилова. Виктор обнаружился в курилке среди группы выздоравливающих бойцов. Комиссар хоть и опирался на костыль, но выглядел бодрым. Спешилов, как и я, некурящий, и в курилке находился чисто по делу: как и положено бойцу идеологического фронта, читал вслух больным передовицу какой-то газеты, возможно, что нашей главной — «Правды».

— В ответ на ноту британского министра иностранных дел Керзона о том, чтобы Советское правительство немедленно заключило перемирие с Польшей и отвело войска от линии, временно установленной на Мирной конференции в качестве восточной границы, до которой Польше было предоставлено право учреждать свою администрацию, народный комиссар иностранных дел РСФСР товарищ Чичерин заявляет, что Советское правительство согласно начать мирные переговоры с Польшей, если та непосредственно обратится к нему с подобным предложением. Но Советское правительство отказывается рассматривать правительство Британии в качестве посредников, потому что между Советской Россией и Британией не существует дипломатических отношений.

— Слышь, комиссар, а что такое «нота»? — поинтересовался один из слушателей — плюгавый мужичонка в несвежем больничном халате и широченных галифе.

— Не «слышь, комиссар», а товарищ дивизионный комиссар, — строго поправил Виктор бойца. — Понял?

— Понял, товарищ комиссар, — покладисто согласился тот.

— И как надо спрашивать? — не унимался Спешилов.

— Товарищ комиссар, разрешите обратиться? — послушно исправился красноармеец в халате, а дождавшись разрешения, спросил: — Что такое «нота»?

— Товарищ комиссар, так мы же не при старых порядках, — взмолился еще один боец, но уже в нормальной гимнастерке.

— Порядки новые, а дисциплина — старая, — отозвался Виктор. — Боец Красной армии должен вначале спросить разрешения, а уже потом задавать вопрос. Отвечаю, что нотой именуют ультиматум, то есть, требование.

Мы с товарищем Сталиным переглянулись и почти одновременно показали другу другу большой палец. Молодчага товарищ дивизионный комиссар Спешилов, дисциплину блюдет. Боевое товарищество штука хорошая, но панибратства с подчиненными быть не должно. А еще Виктор молодец, что не тушуется и не стесняется того, что попал в госпиталь не из-за вражеской пули, а из-за своей. Это дорогого стоит.

— Ваш друг не из бывших офицеров? — тихонько поинтересовался Сталин. Но посмотрев на Виктора повнимательнее, уточнил: — Может, из юнкеров?

— Не, Спешилов потомственный пролетарий, — ответил я, слегка гордясь лучшим другом. — Он с четырнадцати лет на паровозе в кочегарах ходил, до революции мечтал помощником машиниста стать.

Между тем, страсти накалялись.

— А пущай этот Керзон у бабы своей требует! Мы что, зря кровя проливали? Надобно нам и Варшаву брать, едрит ее на мыло, — взъерепенился мужичонка в халате, однако остальной народ его не поддержал. Один из красноармейцев, на чьей кое-как зашитой гимнастерке еще виднелись бурые следы крови, убежденно сказал:

— А может и стоит с Польшей замириться. Панам холку намылили, так теперь и хватит. Тебе, Евдоким, персонально — нахрена Варшава нужна?

Евдоким призадумался на миг, потом махнул рукой, словно саблей рубанул:

— Так мне и Львов-то ни на хрен, ни на два хрена не нужен, а не то, что Варшава. Я говорю — коли начали ляхов дрючить, надо и дальше их гнать, чтобы неповадно было. Угнать их куда-нить к синему морю, чтобы сидели на жопе и к нам не лезли, тогда и домой можно. Я с ляхами еще в германскую рубился, вот тут же, неподалеку, когда мы в четырнадцатом году австрияков драли.

Хм, а этот дядька лишь выглядит плюгавеньким, а сам, судя по ухваткам — бывалый кавалерист, а может, даже потомственный казак. Попадешься такому в поле, разрубит от плеча до того места, откуда ноги растут.

— Я тоже с австрийцами воевал и с германцами, — осадил Евдокима буденовец в драной гимнастерке. — Но так скажу — дали полякам жару разок-другой, так и хватит пока. Надо будет — еще вломим по первое число, а теперь бы домой пора.

Прочий народ, заслышав слово «домой», радостно загудел.

— Товарищи красноармейцы, придется еще немножко потерпеть, — примирительно сказал комиссар Спешилов. — Дольше ждали, чуть-чуть осталось. Вот, с поляками перемирие заключим, тогда и о доме разговаривать станем.

А молодец Витька, что не дает пустых обещаний. Он же не сказал — мол, по домам пойдете, а выразился осторожненько. И тоже правильно. Скажи он бойцам, что по домам пойдут после победы над Польшей, они же ему потом и припомнят. А Первой конной еще Перекоп