Прости, и я прощу - Татьяна Туринская

Чуть позже к упрекам добавились злобные насмешки. Он говорил:

— Да ты посмотри на себя. Кому ты нужна?! Был один дурачок, и тот вовремя одумался, слинял прямо из загса. Ты — ничто, тебя нет. Ты даже не представляешь, как тебе повезло! Единственный порядочный человек на свете вдруг оказался на твоем пути. Я же спас тебя от позора. Да ты ноги должна мне лизать, а ты еще чем-то недовольна? Чего ты рожу кривишь, когда я с тобой разговариваю? Дрянь неблагодарная!

Даже в момент, когда на вопрос нарядной загсовской тетеньки о том, согласна ли выйти замуж за Андрея Ковальского, Катерина отвечала "Да", она сомневалась в правильности поступка. Однако тогда ей казалось, что шаг этот, даже если и не совсем разумный, то вполне логичный — что еще ей оставалось делать? Теперь же, прожив бок о бок с законным мужем неполных два месяца, поняла, что в ее замужестве не было не только здравого смысла, но и логики. Одна сплошная дурость. Даже формулировка "по расчету" не подходила к ее случаю — она была далека от счетов, а может, просто рассчитала все неверно. Так или иначе, а брак ее с Ковальским был ошибкой с самого начала, потому что она должна была выйти замуж за Юру и только за него. Замуж нужно выходить за любимого человека, а не за того, кто оказался рядом. Выходить, невзирая ни на что, тем более на паспортные данные будущего супруга. К тому же в фамилии "Сидоров" не было ровным счетом никакого малозвучия, просто одна из самых распространенных фамилий в России, как "Иванов" или "Петров". Так разве это могло стать препятствием к свадьбе с любимым человеком? А "Сидорова коза" — разве это столь уж страшное, унизительное прозвище? Ведь Юра говорил с такой любовью в голосе, почему же она прицепилась к этим словам? Он же шутил, а она из-за этого отказалась выходить замуж.

Нет, неправда. Она не отказывалась от замужества. Катя отказалась лишь от его фамилии, но не от него самого. А Юра не смог смириться с такой малостью, бросил ее прямо в загсе. В таком случае, она все сделала верно. И единственной ошибкой был ее выбор, Ковальский. Но ведь Катерина его не выбирала, она просто вышла замуж за того, кто первым выявил желание взять ее в жены. Значит, сама она ни в чем не повинна, просто карта легла как-то не так, невыигрышная выпала карта, паршивая. Судьба. А виноват во всем только Сидоров. Ну почему, почему он ушел? Почему так серьезно отнесся к ее желанию остаться на своей фамилии? Почему не перевел в шутку слова про сидорову козу, почему не уговорил?..

Решение о разводе росло в Катерине с самого первого дня брака. Собственно, даже перед свадьбой она подумывала о том, что в случае чего можно ведь и развестись: неудачный брак — это куда менее страшно, чем клеймо брошенной одиночки и неудачницы. Когда же Ковальский начал ее оскорблять, желание исправить допущенную ошибку не только окрепло, но и оформилось в окончательное и беспрекословное решение: развод и девичья фамилия. Вот если бы так просто можно было вернуть Сидорова… Но об этом она подумает позже, после развода.

В суд идти не довелось — благо, детьми они обзавестись не успели, а потому их недолгий брак без проблем признали расторгнутым все в том же загсе, где не так давно они зарегистрировали свои отношения. Правда, до окончательного развода Кате довелось натерпеться уже не только оскорблений и унижений. Ковальский начал закатывать ей настоящие истерики с битьем посуды и рукоприкладством. К счастью, ей было куда уходить, родители были живы-здоровы, и после первого же синяка они с Андреем виделись только на нейтральной территории, в людных местах, где он не смог бы причинить Катерине ни малейшего физического вреда. Ну а моральный… Моральный пришлось терпеть до официального развода.

До конца рабочего дня Катя так и не дождалась от новоявленного шефа не то что приглашения вместе отобедать — должны же они были обсудить сложившееся положение — но хотя бы звонка. Сидоров не одарил ее даже взглядом сквозь прозрачные стены. После ее ухода из кабинета начальника он поднял все жалюзи, словно демонстрируя подчиненным, что ему нечего от них скрывать. В то же время этот поступок красноречиво говорил: я вас вижу, вы все у меня, как на ладони.

Вечером Катерина чувствовала себя развалиной. Едва доехала домой — спина болела невыносимо. Целый день просидела за столом с царственной осанкой, боялась расслабиться хотя бы на минуту — а вдруг он именно в это мгновение посмотрел бы на нее, увидел ее сгорбленной и подавленной. Пришлось держаться из последних сил — обзванивала многочисленных клиентов с неизменной улыбкой на губах, стараясь не показать новому начальнику своего истинного состояния. Изображала из себя невесть что, а на самом деле ей хотелось только плакать, прибежать в его кабинет, закрыть жалюзи, и кинуться в Юрины объятия. Хотелось молить о прощении за то, что он сам же ее и бросил, о любви, о капельке внимания — о чем угодно, только чтобы не было больше его равнодушного взгляда, холодного неприветливого тона. А еще… чтобы не было его жены. Этой красивой яркой шатенки в изумительной шубке под цвет волос — рыжей в рыжем…

Не удалось расслабиться и дома. Не отпускала надежда — он позвонит, он непременно позвонит. Или придет. Он ведь не сможет проигнорировать факт, что Катя нынче его подчиненная. Даже если Юра теперь женат — это ровным счетом ничего не меняло в их общем прошлом. А потому Сидоров не мог без конца изображать, будто его ничего не связывает с Катей. И должен был, обязан был если не прийти лично, то позвонить. Пусть не из любви, пусть не из чувства долга — неважно даже, истинного или ложного — хотя бы ради того, чтобы урегулировать их нынешние отношения. Отношения "начальник — подчиненная". Или "не только начальник — не только подчиненная". Или "бывший любимый — бывшая любимая". Или "не бывший", не "бывшая"?..

Но нет, не пришел, не позвонил. Катя готова была уволиться, если бы Юра потребовал этого. Может, и обиделась бы немножко, но прекрасно поняла бы его просьбу: он стал хозяином фирмы, а потому сам уйти не мог. Мог только попросить Катерину. Или потребовать — не суть важно. И она бы ушла. Чтобы не мешать ему. Чтобы не мешать себе — ведь она же еще не поставила на себе крест, не разуверилась в том, что где-то впереди ее заждалось счастье, и нужно просто идти вперед, не останавливаясь, чтобы не опоздать.

Она бы ушла. Но он не попросил. Сидоров просто сделал вид, что не узнал ее. Или что узнал, но она ему настолько неинтересна, не нужна, что даже не соизволил обратить на нее внимание. Ничего. Ни заинтересованности, ни сочувствия, ни радости во взгляде. Ни словечка человеческого, только бесцветное, ледяное: "Идите, работайте". Словно Катя робот, бесчувственный автомат для выполнения определенных функций: "Идите, работайте"…