Госпожа трех гаремов - Евгений Сухов

Вокруг Ковгоршад почтительно расступались. Грязные халаты дервишей не должны касаться святого одеяния самой Ковгоршад.

— Уходи прочь, Сафа-Гирей, с нашей земли! Казанцы, разве хан любит нашу землю так, как любим ее мы? — простирала она руки к собравшимся. — Лучшие наши сыновья и братья погибли не на поле брани, а под саблями палачей!

Народ слушал ее взволнованную речь молча. Грех прерывать бике криком, пусть даже он рвется из самой груди.

Сафа-Гирей улыбнулся, и стоявшие рядом мурзы переглянулись, зная, чего стоит эта улыбка хана.

— Складно говоришь, бике! Ой как складно! Личины наконец сброшены, теперь мы с тобой по разные стороны, Ковгоршад!

Сафа-Гирей спрятался за стенами и, чуть пригибая голову, пошел ко дворцу, минуя низкие дощатые галереи.

— Разогнать толпу на площади! — бросил он на ходу есаулу. — И никого не жалеть! — Потом он приостановился, немного подумал и добавил: — Сделать так, чтобы Ковгоршад больше не было.

Улан посмотрел вслед ссутулившейся фигуре хана. Сафа-Гирей должен оглянуться и отменить свой приказ. Но хан уже входил в дверь. «Остановился!» — с надеждой подумал есаул. Хан действительно слегка замешкался у дверей, а потом скрылся за высокими резными воротами.

Удивление на лице улана сменилось решимостью действовать. Разве кто из смертных осмелится нарушить приказ хана?

— Разогнать толпу и никого не жалеть… — Есаул помедлил, еще есть время, чтобы не допустить непоправимое. — Убить Ковгоршад! Это приказ самого хана!

Ворота заскрипели, выпуская из дворца конницу. Всадники без устали заработали саблями, засвистели нагайки. Крики ужаса захлебывались в предсмертных стонах. Ханум Ковгоршад осталась стоять в центре площади. К женщине подъехал сотник, его лицо ничего не выражало. Но глаза! В них бике прочитала свой приговор.

— Ты не посмеешь ударить меня! — произнесла Ковгоршад.

Всадник помедлил, а потом сабля описала над его головой дугу и с силой упала вниз.

Скоро все было кончено: на площади лежали убитые и стонали раненые. Вечером, когда стемнеет, родственники заберут погибших.

Среди остальных лежала и бике. Она еще дышала, когда ее подняли сильные руки Чуры Нарыкова и понесли.

— Не запачкайся в крови, — тихо прошептала женщина и потеряла сознание.

Бережно отнес Чура ее в дом. Глядя на бездыханную бике, он повторял слова мести:

— Хан заплатит за это!

Второе изгнание

Этой ночью город уснуть не смог. Повсюду раздавались приглушенные крики и проклятия. Не спали в эту ночь и в ханском дворце. Невозмутимым оставался только Сафа-Гирей.

— Зажечь огонь в моих покоях! — приказал он. — Пригласить моего гостя Ядигера.

Сафа-Гирей опустился на шелковые подушки и стал ждать. Скоро на пороге покоев появился Ядигер. Отпрыск астраханского хана держался с достоинством. Он всегда помнил, что Сафа принадлежит к ненавистному ему роду Гиреев, непримиримым врагам Астраханского ханства. Однако это не мешало им наносить друг другу визиты вежливости, а в последний год они сблизились особенно.

Сафа-Гирей внимательным взглядом смерил Ядигера.

— Неспокоен народ, — заговорил хан после того, как гость опустился на подложенные слугами мягкие подушки.

Ядигер не перебивал, ждал, что будет дальше, только согласно кивал головой.

— В Казани бунт.

И снова астраханец согласился, прикрыв глаза.

— Завтра я раздавлю их всех! — гневно выкрикнул Сафа-Гирей.

— У тебя не хватит сил, — неожиданно возразил Ядигер. — Тебя не любят в Казани и желают твоей смерти.

Сафа-Гирей сверкнул глазами. Меняются, видно, времена, если астраханский выкормыш смеет возражать казанскому хану! Но Ядигер не боялся Сафа-Гирея, он уже понимал, чего хочет от него хан.

— Ты разоряешь свои улусы непомерными поборами, города твои стоят в запустении, сборщики налогов бесчинствуют и грабят, правды у судей не найти. Во всем же винят тебя, потому что все это происходит от твоего имени. Твои ставленники в улусах не любят казанцев и обкладывают их все новыми налогами. Карачи открыто враждуют между собой, а у тебя нет даже сил наказать виноватого!

— О Аллах, ты сказал только правду! — выдавил из себя Сафа-Гирей. — Но где же выход?!

— У тебя есть выход… Нужно бежать! И бежать сейчас же. Иначе на рассвете будет поздно, толпы казанцев ворвутся во дворец и растерзают тебя вместе с женами. Слава Всевышнему, ночи сейчас темны!

— Но у меня есть стража и отряд крымских улан!

— Но что может сделать один отряд против целого города? И уверен ли ты в том, что стража верна тебе?

Сафа-Гирей задумался. Его узкий, слегка впалый лоб прорезали глубокие морщины. На скулах нервно забегали желваки. «Вернуться на ханство, чтобы так позорно бежать! А может, Ядигер добивается моего отъезда из Казани, для того чтобы самому занять место хана?..»

— Ты должен поехать к нам, в Хаджи-Тархан, я напишу отцу, чтобы он тебя встретил, как и подобает встречать казанского хана. Там у тебя будет время, чтобы собрать войско, а уже затем вернуться в Казань!

— Хорошо. Я еду! — решился все-таки Сафа-Гирей.

Глубокой ночью небольшой отряд хана тайно покинул своевольную Казань. Некоторое время в темноте были видны неясные силуэты всадников, а потом и они растворились на астраханской дороге. — Я еще вернусь! — всю дорогу повторял Сафа-Гирей, пришпоривая задыхающегося от быстрого бега жеребца. — Я еще вернусь!

Долгих три месяца пробыл изгнанный Сафа-Гирей в Астрахани. «Был ханом, — думал Сафа-Гирей, — нужен был всем, а сейчас — никому!» На его почти заискивающую просьбу дать небольшое войско — проучить непокорную Казань — астраханский хан неожиданно ответил резким отказом:

— Не с руки сейчас ссориться с Москвой! Урусские войска как никогда сильны и находятся на подступах к Казани. А ведь они могут свернуть и в мою сторону, окажи я тебе добрую услугу!

Сафа-Гирей понял, что рассчитывать здесь больше не на что. «Лучше быть незваным гостем у своего тестя, чем изгнанником в Хаджи-Тархане», — рассудил беглец и вместе с женами и небольшим отрядом отправился в Ногайскую Орду, к отцу своей старшей жены Сююн-Бике.

За спиной оставались мечети Астраханского ханства.

Ногайский господин не пожелал встретить зятя.

— Отведите меня к мурзе Юсуфу, — властно обронил Сафа-Гирей дворцовой страже.

Неласково встречали Ногаи — охрана равнодушно созерцала опального хана.

— Отвести меня к моему тестю! — повысил он голос, и рука невольно потянулась к красивой чеканной рукояти.

Дворцовый страж скользнул глазами по сильной руке казанского господина, кривой красивой сабле, потом, после краткого раздумья, произнес:

— Отвести Сафа-Гирея к мурзе Юсуфу.

— Дерзкий! Ты забыл добавить слово «хан» и поклониться!

Голос Сафа-Гирея звучал по-прежнему строго. Рука все так же покоилась на красивой рукояти, и страж рассмотрел, как тонкую чеканку обнимает красивая пятнистая змея. «Кобра! А ведь она способна ужалить насмерть! Лучше умереть на поле брани, чем от руки изгнанника-хана. Тогда хоть сразу попадешь в рай!»

— Проводить казанского хана Сафа-Гирея к мурзе Юсуфу.

Старый воин как можно почтительнее согнул спину. Ему не однажды приходилось кланяться султанам, ханам, мурзам и эмирам, но изгнанному и всеми презираемому беглецу — впервые!

Хан прошел мимо, не удостоив больше стражу даже мимолетным взглядом.

Сафа-Гирей медленно поднялся по широким мраморным ступеням дворца. Следом, обнажив сабли, ступали два стражника.

Юсуф ждал Сафа-Гирея. «Что ж, пускай войдет! Помнится, он был тщеславен и горд, но время меняет людей».

Однако годы, казалось, не коснулись Сафа-Гирея. Он был по-прежнему статен и молод, все тот же надменный взгляд, только губы приобрели еще большую твердость. «Красив, — подумал Юсуф и удобно расположился на мягких подушках. — Что же он будет делать дальше? Хватит ли у него решимости пройти в комнату? Вот как, не хватило… Сафа-Гирей стал скромным. Все-таки изменился хан, не забывает, что гость!»

Юсуф сделал небрежный знак рукой, и стража немедленно скрылась, оставив его наедине с Сафа-Гиреем. Тот прошел дальше в глубь комнаты, и его легкие шаги утонули в мягких коврах.

Комната была просторной и богато убранной. Юсуф окружил себя красотой не меньшей, чем султан Сулейман: на полу персидские ковры, сосуды — из чистого золота.

Сафа-Гирей вдруг понял, что от этого дряхлого старика зависит не только его дальнейшая судьба, но, быть может, и жизнь.

— Отец, прости, — переламывая в себе гордыню, изгнанник склонил колени перед Юсуфом. — Виноват я перед всеми: перед Аллахом в первую очередь, но все, что я делал, шло от любви к моему ханству и к твоей дочери Сююн-Бике!