Год ворона, книга первая - Максим Бояринов

Сержант протянул в ответ чистый бланк. Пока Алан вписывал печатными буквами в разграфленные квадратики данные, обозначенные как «место», «время» и «особые условия», охранник натянул резиновые перчатки, раскрыл пакет и вытащил из него тяжелые кожаные ботинки на толстой рифленой подошве. Сверив номера, нанесенные сбоку на рант, он осторожно отправил ботинки обратно в пакет, а затем снял и бросил туда же свои перчатки. В завершение процедуры хозяйственник взял заполненный формуляр, сунул его в сканер, распечатал наклейку, налепил на пакет и отнес в глубину хранилища. Обратно он возвратился с коробкой, в которой лежали совершенно новые ботинки точно такого же цвета и размера.

Странная на первый взгляд церемония обмена обуви проводилась для всех, кто посещал военные городки и служила одновременно двум целям. Разовое использование снижало риск от возможных радиационных и химических загрязнений, а налепленная на них пыль и грязь подвергалась анализу в лабораториях ЦРУ, что позволяло без особых затрат получать море ценной информации о состоянии контролируемых объектов. Щепотка обычной пыли зачастую может рассказать больше иного лазутчика.

Алан покинул склад и перешел к следующему этапу обязательной программы посещения центрального офиса, на этот раз сугубо личному — посетил уборную. Жители Украины, по его мнению, не придавали ни малейшего значения вопросам элементарной гигиены. Алан работал в двухстах километрах от Киева, и ему казалось, что каждый километр от столицы относит по шкале времени на год назад. В районных центрах примитивными выгребными ямами пользовались не только рабочие и менеджеры, но даже многие региональные чиновники, что уж говорить о поселках, в которых приходилось проводить большую часть времени. Поэтому сияющие белизной кафельные стены, мягкие бумажные полотенца, выдраенные до блеска хромированные краны, безупречные зеркала и благоухающие ароматизаторы, как ничто другое, напоминали об Америке. «- Я смотрела все ваши фильмы. — Я ходила во все ваши туалеты!» [5]…

Рабочий кабинет для приезжающих регионалов был тесной комнатой, всю обстановку которой составлял письменный стол и три кресла. Алан включил систему электронной защиты, выложил на стол ноутбук и подключился ко внутренней сети офиса.

С рабочего стола на работника смотрела фотография в простой рамке. Алану улыбался Том Клэнси, снятый на фоне книжных стеллажей, где можно было различить разноцветные корешки его романов, коробки с фильмами и играми. Человек, придумавший Джека Райна, был для Алана путеводной звездой, а улыбка писателя даже в самые тяжелые времена помогала прийти в хорошее расположение духа. Алан вздохнул, представил себе, каким станет лицо шефа после того, как скромный агент принесет сногсшибательные сведения, добытые с огромным риском в результате сложной оперативной комбинации, достойной стать сюжетом очередной книги Т.К. И углубился в работу.

Шеф прибывал в десять, а по распорядку резидентуры воскресенье было рабочим днем.

3. Как отвратительно в России по утрам!

…Как упоительны в России вечера!..

Как же мне плохо… И на душе, и в душе, и вообще везде, где только можно.

Где-то играет музыка, то ли у соседей с широко открытым окном, то ли на улице. Дурацкая песенная строчка с занудным постоянством повторяется вновь и вновь, сверлит мозг разболтанной дрелью. Один в один как молитвы, что недавно показывали в передаче про буддистов. Только те бормотания пусть и нудные, зато в тяжкий похмельный сон не лезут. Без мыла, зато с ржавым сверлом. Вот ведь глупость же! Что по утрам отвратительно — каждый знает, кого не спроси. И вытья этого не надо совсем!

Ах, лето красное, забавы и прогулки…Как упоительны в России вечера!..

Надрывается голосишко, умножает мои страдания.

И вообще, с какого перепуга «В России»? Я же на Украине живу, самой обыкновенной. Или мы втихаря ночью пограничные столбы перенесли? Смешно, ага. С бодуна и не такое приглючиться может.

Так, надо прекращать мозг напрягать. А то извилины ворочаются, черепную коробку расшатывают. Голова, соответственно, не болит даже, а раскалывается. К горлу подползает тошнота. С трудом сглатываю пересохшей глоткой. Фу, блин, во рту ощущение, будто целый караван верблюдов прошагал. Они же ведь, суки плюшевые, не только плеваться мастаки, но и гадить…

И глаза не открываются. Опухли и закисли, слизь склеила веки. Пакость какая… Кое-как протираю. Пока боролся со слепотой, слух обострился. Или организм просыпаться начал? На самом деле, неизвестный гундосит совсем не то, что моя тушка расслышала:

Любовь, шампанское, закаты, переулки…

И снова про упоительные вечера. То ли песня на второй круг пошла, то ли припев такой… циклический.

Вечера, ага, и ночи тоже. Упоительны, лучше никак не скажешь… Кое-как, стараясь не дергать больной головой, поворачиваюсь на звук. Ага, вот и источник. Не соседи, не окно, это все мой транзистор со встроенными часами, что временно исполняет обязанности будильника, расхреначенного кем-то из корешей-собутыльников. Из хрипатого динамика голосит «Белый Орел». Битый молью, погрызанный крысами и воняющий нафталином.

Ох… Сам дурак, зачем последнее слово подумал? От слова «нафталин» в нос бьет знакомым с детства запахом. Тошнота, заблудившись в пустом желудке, вырывается на свободу мерзкой икотой, пробегает по глотке противной кислой волной.

Желудок трясет. Блевать нечем, даже желчь не идет. Ладно, прорвемся, хоть и не трубы. Если нельзя превозмочь хворобу, надо хотя бы устранить источник зловредного шума. Героически тянусь к возмутителю спокойствия. Он стоит на казарменной тумбочке с полуоторванной дверцей. На одной петле дверца висит, все никак не оторвется полностью… Починить бы, но снова точно забуду.

Пока дотянулся — столкнул по дороге переполненную бычками кофейную банку. ««Нескафе» — ведущий производитель пепельниц!». Фу ты нахер, какая чушь в голову лезет, нет бы что полезное…

Полезное! Точно, ведь под радейкой, что надрывается про «упоительные вечера», двадцатка последняя лежит. Вчера, еще до отключки, заначил двадцать гривен на опохмел. Рука ощупывает всю поверхность тумбочки, но находит лишь пивную пробку. Забыв об осточертевшем «Белом Курице», проверяю еще раз. Пусто.

Что сказать — уроды. Кто-то из вчерашних гостей спионерил, падло такое…

Так, теперь не вздыхать, себя не жалеть, давешних гостей суками не называть. Сам в дом пустил. Пытаюсь напрячь мозг. Болт. Моя «думалка» и в такой день насухую, без привычной дозы, не работает, а уж после вчерашнего и вовсе ушла в глухой отказ. Вероятность вспомнить все — ноль целых хрен десятых.

Вот только есть такое слово «Надо!». Денег не будет — ста грамм не будет. Так что, хоть яловая, а телись, вспоминай. А точнее, отвечай на три простых, но очень важных вопроса. Кто виноват, что делать и куды бечь? Не иначе как с будуна великие русские умы эти вопросы придумали. Под напором столь убедительных аргументов серое вещество начинает оживать. Со скрипом, конечно, но то херня — смажем.

Начнем с самого легкого. Кто-кто вчера в теремочке сидел, с хозяином нажрался и в нетях растворился? Если память ни с кем не изменила, то одним из фигурантов был Петро, который с сахарного завода. А кроме него еще и тот плешивый хмырь из колбасного цеха. Вот же гадство! Имя, хоть ты стреляй, не помню. А вот что хмырь приперся в дебильной кепке — это пожалуйста. Не, тот вряд ли, меня бы побоялся. А вот Петро да, тот мог и прибрать наличку. Чтобы не валялась. Вот же хохол хозяйственный. Не отдаст и не признается. В бою — прикроет грудью и не моргнет. А так, ты его хоть ножом тычь, хоть ногами бей — будет честными глазами смотреть, и визжать, как резаный. Прикидывая, что бы еще спереть. Плавали, знаем.

Хотя, вроде же я вчера один домой возвращался? Или не вчера? Какая, в попу, разница… Заначки нет, а под запись ни одна сволочь в округе не нальет. А это значит, что короткий диверсионный бросок «квартира — магазин — квартира» провалился, еще не начавшись. И как бы херово не было, надо вставать и тащиться по друзьям-знакомым, пытаясь найти того, кто побудет немного добрым доктором-похметологом, и, мать его за ногу, меня похмелит… Или, на худой конец, одолжит хоть пятерку на литрушку «черного» «Славутича» [6].

Стоп, машина, полный назад! Сегодня же, снова мать его за ногу, воскресенье! А это в корне меняет дело! Рабочий же день!

Казалось бы, куда уж хуже? А вот, оказывается, есть куда, да еще солидно так, с запасом. Стоять мне сегодня на, прости господи, «рабочем месте», как… не знаю даже, как кому. Бдить, не пущать, пресекать, не давать беспорядки нарушать, и все это с благостным видом, как бы плохо не было. А ведь будет, еще хуже будет!