Ego - эхо - Вера Лукницкая

...Вижу во сне Верочку, взрослую, но она не красивая, низенького роста и неправильно физически развита, я спрашиваю: отчего она такая, а она мне отвечает, что она очень голодала и поэтому неправильно развилась, и что в этом виновата я. Я ее спрашиваю, а поет ли она? Она говорит, что нет, только танцует и показывает мне танец. Танец заключается в жестах, она ставит крест себе на груди, и все движения в крестах. Ставит крест на ногах, на пятках, везде. И я так волнуюсь, я не верю в сны, но зачем он мне приснился, такой сон. А дня через два я во сне получаю письмо о том, что Верочка умерла...

No 4

...Недавно видела тебя во сне. Я нелегально приехала в Ленинград, искала тебя и случайно встретила в каком-то вестибюле. На тебе было внакидку коричневое меховое пальто, открытая головка, ты так безразлично посмотрела на меня и ушла, а я, не смея больше тревожить тебя, с тяжелым сердцем пошла на вокзал. А там мне говорят, что ты умерла. Это я приписала нашей встрече и казнилась за свой приезд.

Голод и несвобода, одиночество, грубости, унижения - это ужасно. Но есть надо всем этим испытание Божье - высшее, оно несоизмеримо с земным: за что я? За что мне? Папа - что, возрождал "Веру" для страданий?

Я не хотела рождаться.

Я, родившись, собралась уйти.

Все ответственны за свои создания. А если Бог отнимает ответственность, это страшнее, чем отнять голову. Это головы будущих страдальцев. Я не сужу, мамочка, я терплю.

... потому что ты - в тюрьме,

потому что ты - не виновата,

потому что у тебя есть я.

Ты не виновата, и ты не должна быть там. Это мучает тебя больше, чем сама тюрьма. Я знаю. И меня будет мучить это всегда. Столько, сколько я буду жить. Это и есть та самая щелка. Ее никак не закрыть... Что же остается в моем единственном абсолютном отрезке времени?

Мне трудно понять Лермонтова.

Но шесть строк - словосочетаний бередят меня; я их повторяю и повторяю:

Печально я гляжу на наше поколенье

Его грядущее иль пусто, иль темно.

Меж тем под бременем познанья и сомненья

В бездействии состарится оно.

Богаты мы, едва из колыбели,

Ошибками отцов, иль поздним их умом...

Боже, как я хочу спать!

Один раз я себе все же позволила, - следователь вышел - нет и нет его.

Я встала перед стулом на колени, а на сиденье положила голову и руки, стояла так и думала: шевельнусь, - он за дверью ждет, влетит, начнет материться, или бить - надо же делать вид, что воюет с врагом. Для отчета, или чтоб на фронт не идти. Про себя я думала, что я научилась "соблюдать правила игры", и, хотя я была в самом начале жизни, но - ничего себе и довольно сообразительная - много раз поводила их за нос, они все тупые попадались мне, по крайней мере, я это не раз замечала. Я удивлялась начальникам этих следователей - недоучек. Неужели никто не видит гадостей, творимых ими? Корчат из себя "победителей". Над кем? Надо мной? А я чувствую, - нет! Ничего подобного! Верю в себя, наперекор им, наперекор несправедливости, наперекор страху.

Думала так думала и на миг забылась. И будто я ложусь на диван, который рядом стоит и манит. Он теплокожий, мягкий... Только коснулась его, а он холодный, с торчащими пружинами, взял и провалился. И от испуга, дерзости, что посмела на энкавэдэшно-дьявольский диван, - полетела вместе с ним в пропасть. Очнулась - нет, не на диване, слава Богу, на коленях я, больно, а он - этот птичий тип с клювом... сейчас забьет насмерть. Но нет, совсем наоборот, вкрадчиво вдруг так спрашивает:

-Ты невинная?

-Конечно, сами знаете, что невинная, - быстро встала.

-Не в таком смысле. Девчонка ты? Ну, девушка? Девица?

-А кто же еще? Не видите что ли?

-Не морочь голову. Принесешь справку о девственности. Ты была в оккупации.

Краска заливает лицо, и всю до пяток обдает жаром и не только от стыда - от обиды: почему такой вопрос? И вместо того, чтобы плюнуть на него, вцепиться в его жидкие, бесцветные космы, вместо того, чтобы убежать, я:

- Какую еще справку? Вы что? В оккупации я прятала свое лицо, - повышаю голос - будь, что будет, - мазала его сажей, царапала его колючками, чтобы выглядело чесоточным, - а дальше - уже громче, уже кричу, плачу, - волосы заматывала тряпкой, руки держала в грязи, а сама, как палка!!! Вы понимаете это?! - Тут я задохнулась - А немцы, конечно, враги и, конечно, звери, но вы на себя оглянитесь!

Господи, что я ору? Он что - не слышит? Делает вид? Зачем? Я пока еще не в тюрьме, но могу загреметь.

-Ну, ладно-ладно! Ты можешь облегчить участь твоей матери...очень просто.

-Что за участь, что значит облегчить? - Опять ору: Как облегчить? Она же ни в чем не виновата! Вы же знаете, что она не виновата! Вы же сами говорили, или этот ваш Гусев, что кончится следствие, все выяснится, что виноват один из ста... вы это говорили... сами... или Гусев. Она - те, девяносто девять! Вы же знаете, товарищ старший лейтенант!.. - "А скорее - и все сто..." - Это я подумала про себя...

-Твое дело ускорить следствие. Мы дадим тебе поручения, ты их выполнишь и тем самым поможешь своей матери.

-Какие еще поручения? Я делать ничего не умею, не буду. А мама и так не виновата.

-Вот что, мы поможем тебе, пожалуй, разрешим тебе свидание с матерью. И по поводу вашего дома поговорим с кем положено, почему его отобрали у вас. Готовься, на днях придешь в тюрьму, дежурному на проходной скажешь, что тебе разрешили свидание.

Помолчал, потому буркнул:

-А справку от врача принесешь.

-Правда? - Пропустив о справке: - Спасибо, товарищ старший лейтенант, а это точно? А что я должна буду потом сделать?

-Потом узнаешь.

-Хорошо... - Вот ужас! Почему справку? Почему сажают сто, если виноват один? А если и один не виноват? А ведь действительно, почти в каждой семье есть арестованный или раньше, или позже. Я все только про маму да про маму, что она не виновата, а про других ни разу не подумала. Раньше я вообще ничего не замечала, а теперь смотрю - будто вымели поселок. Да и на работе у нас многие пострадали.

Что мне предстоит? Почему я как клейменая должна идти к врачу? Что говорить, какими глазами смотреть на врача, на себя, на всех людей? Я что, не хозяйка, в конце концов, даже себя самой?. Почему так? Кто мне может ответить? Кому пожаловаться? Кому писать? Кому кричать?

Обещают свидание с мамой. Я должна обрадоваться и перед мамой быть веселой. Боже мой, какой ценой?

Выхожу из серого здания мимо часового. Он забирает у меня пропуск, долго смотрит на него, на меня, снова на пропуск, лицо каменное, но вижу, как скулы двигаются и глаза стреляют от ненависти, или наоборот... А должны быть "по правилам" ничего не выражающими - кажется, этому не будет конца. Потерянная, уставшая бреду по кудрявым аллеям курортного города. Деревья, тронутые утренним солнцем, чуть колышутся золотыми верхушками, а мысли мне нашептывают крамольные. Страшно.

Какие две разные жизни в одном человеке! У всех так? Всегда так? А если у этого следователя есть дети? Если его дочь подрастет и ей чужой мужчина будет бесстыдно задавать такой вопрос? А мама у него есть? Это она его таким сделала? Или кто? Зачем? Лучше бы он защищал сейчас Родину! Если собрать таких, как они, как этот отъевшийся, пожирающий скулами на заглатку часовой - сколько армий может получиться! Не пропустили бы оккупантов... Но тогда кого держать в тюрьмах? Кого судить? Боже, что я? Что я думаю? Я уже сомневаюсь в главном? Настоящий ли он, этот следователь, -советский человек, какой должен быть? А сомневаться нельзя. За сомнением - тьма.

МАМОЧКИНА ЗАПИСЬ

No 1

"Тюрьма НКВД. Следователь сидит, ожидая своей жертвы, вынимает наган, кладет на стол, это делалось каждый раз, видимо, чтобы нагнать побольше страху, а себе придать солидности. Начинается: "Немцами завербована?", "Нет", "Как нет, мы нашли в уборной документы с твоей подписью". "Нет". "Врешь, б...". И все в таком же духе.

Однажды в воскресенье утром вызвали на допрос, по счету это был уже шестой следователь. Ведут на четвертый этаж, здание пустое, тишина, в одной угловой комнате сидит с озверевшим лицом. Метрах в двух от стола, табурет для заключенного. Вхожу, сажусь, окрик: "Встать!!!" Встаю. Он в упор смотрит, играя наганом, орет: "Застрелю, мать твою" и т.д. Я думаю: "Неужели это человек со всеми человеческими органами, неужели у него есть любимая, дети. Есть ли у него сердце?..

No 2

...Следователь Плотников начал с того, чтобы я не воображала из себя интеллигентку: "Не думай, я тоже интеллигент, мать твою..." - начал он свою работу с мордобития, левая сторона лица у меня была синяя, с отпечатками пальцев. Я перевязала щеку так, как перевязывают, когда болит зуб. Женщины в камере спросили, что со мною, я сказала, что упала ночью с крыльца и разбилась.

...На следствии нас держали ночью подолгу, а порой и целую ночь, а днем отдыхать не давали, и мы придумали способ: кто-нибудь брал голову на колени, и будто бы искал вшей. Мы - таким образом могли немного передохнуть. Бани не было, мыла не было, потому это разрешалось. Когда я пришла битая, мне помогла отдохнуть преподавательница английского. Она рассказала, что преподавала язык членам правительства в Кремле. Год спустя я встретила ее в пересылке, она сказала, что не поверила, что я свалилась с крыльца, догадалась, что меня били, и спросила, - почему я не объяснила. Я ответила, что из-за сильного чувства унижения и стыда, что не могла понять, как это могло случиться, что меня бьет по лицу мужик, сильный, здоровый, бьет изможденную долгим сидением и голодом женщину".