Маленькая леди в большом городе - Эстер Браун

А бабушка… Я включила диск с записью Джули Лондон, которая напоминала мне о бабушке.

Она была лучом света в темном царстве семьи: обаятельная, неунывающая, единственный человек, чьи слова могли поставить отца в тупик. Бабушка водила знакомства с людьми из более высоких кругов, чем те, к которым принадлежали папашины приятели, и у нее были собственные секретные источники дохода – то есть отец не имел над ней власти.

Я любила бабушку больше всех, но ее, если дома разразилась гроза, наверняка не было – уехала путешествовать на верблюде по Египту или куда-нибудь еще, величественная и загадочная под прозрачной вуалью.

До дома я добралась довольно быстро, часа за два и, свернув на подъездную дорогу, увидела во дворе целую выставку машин, что не сулило ничего приятного. Чем больше Ромни-Джоунсов собиралось под одной крышей, тем сильнее накалялись страсти. Судя по состоянию гравия, машины останавливали и покидали в спешке. На заднем сиденье маминого забрызганного грязью «мерседеса» маялся пес, которого она, очевидно, торопясь, забыла выпустить. Папин «ягуар» стоял почти впритык к старенькому зеленому, как лайм, «жуку» Эмери – им не пользовались с ее свадьбы. А огромный черный БМВ-Х5 высился поперек цветочной грядки. Создавалось впечатление, что его не специально остановили, а заглох мотор.

Я внимательнее рассмотрела БМВ. Новехонький. Одному богу известно чей.

Отъехав на своем «субару» подальше, к старой гортензии, я выключила двигатель, взглянула на себя в зеркало заднего вида и трижды глубоко вздохнула, готовясь к испытанию. Вздохи не помогли, поэтому я пару раз брызнула в рот «Рескьюремиди». Даже после этого, когда я подкрашивала губы, рука слегка дрожала.

Был теплый августовский вечер, и невозмутимые сады вокруг настраивали на неуместно миролюбивый лад. Пахло высокой живой изгородью, что обрамляла территорию, и мускусными розами, украшавшими фасад дома. Дженкинс, мамин бассет, увидев меня, залился счастливым лаем и стал прыгать на окно. Я выпустила его. Пес старел: страдал артритом, потому припадал на задние лапы и цеплялся брюхом за мелкие преграды на земле.

– Привет, старичок! – воскликнула я, трепля Дженкинса по большим ушам и стараясь, чтобы он не дышал мне в лицо.

Я отправилась в дом; пес, обнюхивая мою сумку, последовал за мной Отзвуки семейного скандала, точно отдаленная пушечная пальба, послышались уже на пороге. Я сразу определила: кричат и ревут не на кухне, как обычно, а в гостиной, значит, пререкания из самых горячих. В устрашающе официальной гостиной отец на полную катушку использовал преимущества неудобных старинных диванов: расхаживал туда-сюда широкими шагами, потом вдруг резко наклонялся и без предупреждения орал в ухо того, кто сидел на диване. Мама предпочитала выяснять отношения на кухне, где могла пометать тарелки и ножи, не говоря уже о бутылках с хересом.

– Совсем из ума выжила? – горланил отец, обращаясь к какой-то несчастной, скорее всего, к маме – ей он задавал этот вопрос чаще любых других. – Думаешь, мир вращается вокруг тебя одной?

Я приостановилась у двери, на миг парализованная вопиющим бесстыдством. Эти слова слетели с уст человека, что не прикасался к утренним газетам, если их пролистывали до него. Потому что страницы «были уже измяты».

– Нет, – ответил низкий, столь же пронзительный голос. – По-моему, мир вращается вокруг искусства. Хорошо хоть не вокруг денег, как полагаешь ты!

Ну и ну! Аллегра! Что она тут делает? Дженкинс поскулил, развернулся с грациозностью танкера и застучал когтями по паркету, направляясь на кухню, подальше от шума. Я с удовольствием присоединилась бы к нему, тем более что был деревенский праздник и мама наверняка накупила море выпечки – ограничиться несколькими фруктовыми лепешками она просто не могла.

– Не корчи из себя благородную! – провопил отец. У него не было времени разбираться ни в склонности Аллегры к искусству, ни в делах Ларсовой галереи, хоть она и приносила столь поразительно немалый доход. – Даже Мелисса не пудрит мне мозги подобным бредом! Впрочем, она у нас не слишком разборчивая: ей все равно – секретарствовать или же быть уличной девкой!

Чудесно. То, чем я, по мнению папаши, «на самом деле» занималась в открытом мною агентстве, представлялось ему шуткой. Вернее, представлялось бы, если бы тут было над чем смеяться.

– Мартин! – провизжала мама. – Не стряхивай пепел на блюдо! Это же мейссенский фарфор!

Я дала маме и Аллегре десять секунд, надеясь, что хоть одна из них вступится за меня. Тщетно. Не успела «теплая» компания продолжить спор, я вошла.

– Черт возьми! А ты откуда? – прогремел глава семейства, отечески приветствуя меня.

Видимо, он забыл, что сам же велел мне приехать.

– Привет, Мелисса, – произнесла мама сквозь почти не разжимающиеся губы. Они действительно практически не двигались. Мамина кожа выглядела неестественно гладкой, а светлые волосы больше обычного закрывали лицо. – Как я рада, что ты здесь. У тебя-то получится всех образумить. Как всегда.

– Привет, мама, привет, папа, – сказала я, превращаясь, точно Алиса в Стране чудес, в себя

девятилетнюю. – Привет, Аллегра! Приятно видеть тебя дома! Я думала, ты в Стокгольме.

Аллегра, которая показалась мне более стройной, чем обычно, на фоне английского ситца гостиной смотрелась экзотически. На ней было черное одеяние типа туники с поясом – я в таком как пить дать смахивала бы на диванчик из бюро похоронных услуг. На сестриной же тонкой гибкой фигуре одежка выглядела творением дома мод. Возможно, там ее и создали. Длинные темные волосы Аллегры – наверное, единственное, в чем мы были схожи, – волнами лежали на спине, на лице не было макияжа, лишь губы покрывал слой ярко-красной помады. К ним так и приковывало взгляд.

– Я ушла от Ларса, – сообщила сестра. Движения пурпурных губ на черно-белом фоне казались гипнотическими. – И вернулась домой.

– Одному богу известно, почему твой выбор пал именно на этот дом, – вмешался отец. – У тебя собственные хоромы в Хэм-Коммон.

В ответ Аллегра бросила на него злобный взгляд и со страдальческим видом снова повернулась ко мне.

– Все кончено. Кончено, Мелисса.

– О нет! – воскликнула я, ужасно расстроившись. – Бедняжка! – Аллегра и Ларс оба были вспыльчивые, два сапога пара, однако прежде сестра никогда не бросала мужа. Вот что, по ее мнению, случается, когда разрываешься между двумя домами в разных странах. Супруги отдаляются. – Что произошло?

На лицо Аллегры легла тень.

– Не хочу об этом разговаривать.

– Слишком тяжело? Со временем станет легче, – сочувственно произнесла я. – Когда Габи рассталась с Аароном, не представляла себе