Все тайны подсознания. Энциклопедия практической эзотерики - Георгий Науменко

Изображение неба на диске, которому 3600 лет, говорит о глубоких познаниях европейцев бронзового века в астрономии. Диск был зарыт на холме Миттельберг неподалеку от города Небра на территории нынешней Центральной Германии. Это древнейший из известных карт ночного неба. Кроме того, на диске изображен путь Солнца. Он мог служить аграрным и ритуальным календарем.

Древние египтяне еще четыре тысячи лет назад связывали звездное скопление Плеяды со словом «тысяча», хотя человек с нормальным зрением видит в Плеядах всего 6–8 звезд. Тысячу же звезд в Плеядах обнаружили лишь в XVIII в., – разумеется, с помощью телескопа.

Не исключено, что в некоторых местах древние астрономы использовали телескопы. Ведь линзы были известны еще за 2500 лет до н. э. Но прямых доказательств этого нет, а потому официальным открывателем телескопа считается все тот же Галилей.

Если действительно не было в древности телескопа и единственным оптическим прибором оставался человеческий глаз, так ли тогда удивительны столь древние знания о лунах Юпитера, кольцах Сатурна, фазах Венеры?

Старинные изображения комет.

Добыты все эти сведения благодаря одной из самых совершеннейших биологических структур – человеческому глазу. В совершенстве его конструкции вы можете убедиться сами: в столь малом объеме природа сумела разместить прибор необычайной сложности. Сетчатка и зрительный нерв – это вещество мозга. Сеть кровеносных сосудов почти что в два раза гуще, нежели в любом другом органе. И наконец, уникальный хрусталик.

Через глаза в наш мозг, как установили ученые, поступает до 80 % всей информации.

Чем дальше направлен взгляд, тем спокойнее мышцы глаз. Не создавались ли глаза для высматривания удаленных предметов? В одном из примитивных племен в джунглях Африки, где занимались в основном охотой, как выяснилось, ни один абориген не страдал близорукостью и все охотники отличались необычайной зоркостью.

Приведу некоторые факты, которые я узнал в своих этнографических экспедициях от рыбаков, морских зверобоев и охотников – жителей различных селений Архангельской области.

В Беломорье, в деревне Койда, старик Нестерка, работавший в молодые годы зверобоем, рассказал мне об одном человеке, память о котором в окрестных местах жива и по сегодняшний день. Вот его рассказ: «Мы из веков около моря. У нас дом стоял на море глазами. Ромшей (артелью) на Зимнее море промышлять тюленя ходили. Спустились мы от деревни Семжи в море: пятнадцать лодок. На корме у нас сидит лопарь (так саамов прозывали). Мужики его на вёшно (весенний зверобойный промысел) нанимали. Прозвище у него было „вороний глаз“. Он смотрит – ворон ли летит. Если ворон летит мимо, вот и примечает, в какую сторону полетел, под какой ветер: попережник, север или полуночник. Ворон летит к зверям. П о едь себе смек а ет – еду. В это время лежат тюлени на льду, у них весь жир выходит, на теле вроде как короста, страшный зуд. Они будто кони катаются – чешут спины. Короста-то на льду остается, ворон ею и питается. Ежели низко ворон летит – звери недалеко, а высоко – на далеком расстоянии. Мы ехали до мыса Абрамова. Там в лед заехали. «Вороний глаз» кричит: «Ворон летит, вороти на лето (юг)». Все мужики, которые лодками правили, головы подняли, в небо глядят, ворона не видно, и зуйки-мальчишки, уж на что зорки, и те ничего не углядывают. Зорок был «Вороний глаз», видел сильно далеко, ему верят, слушают его. Три часа на юг держали направление. И вправду – лежат звери на льду.

Брали «Вороний глаз» в море на карбас и на парусники. Наши старики говорили: «Если моря не знаешь – сам на себя не надейся, за людьми иди. На промысел поехал, нужно знать течение воды и поворот земли». И в ненастную погоду, ночью, случалось ездить, ничего не видно, а «Вороний глаз» выведет… Сейчас на каждом носу, на банках (мелких местах) все огни. В прежнее время этого не было; где-нибудь какой-нибудь маяк – и все. Ночью плыли на баркасе, темень страшная стоит, полуночник (ветер) в сторону относит. «Вороний глаз» показывает, кричит: «Там светит!» Глядим – ничего не видать. Гребем с полчаса, глядим, опять ничего не видать, долго высматривали, наконец увидали маяк – на Моржовце светил. А ведь «Вороний глаз» этот свет уже когда видел! Вот и говорили: «Вороний глаз» дороже, чем алмаз».

Вскоре мне и самому пришлось убедиться в зоркости промысловиков-охотников. Была у меня давняя мечта: встретиться с охотниками, промышляющими в тайге или тундре пушнину и дичь, походить вместе с ними по звериным тропам, послушать их рассказы, байки, приговоры, узнать обычаи. Долгие годы в моих поездках по России дороги не приводили меня в охотничьи места. И вот однажды мечта сбылась. Случилось это на Севере, в деревне близ реки Мезени. Вызвался помочь мне в этом старый охотник Ермолаич. Несмотря на свой суровый вид, он был разговорчивым и добродушным стариком, в свои восемьдесят два года – крепким и бодрым.

Рано, на утренней заре, Ермолаич повел меня по мезенскому лесу, в охотничью избушку. По дороге он рассказывал: «Я помню деда своего Артемия Алексеевича. Он жил девяносто восемь лет. У него было шесть сыновей. С малых лет он их охотничьему делу обучал. Сам промыслом жил и детей промыслом вырастил. Промышляли они пушнину недалеко от дома по рекам, в лесу. Артемий Алексеевич учил: „Чтобы стать охотником, нужно выстрелить пороха с голенище, а свинца с топорище. Чтобы зверя добыть, надо хитрее зверя быть“. Дичь не просто промышлять, а белку еще мудренее. Она живет в сосновых борах, где ели – там шишки, ее корм. День в январе короткий, темнеет быстро, утром белка на воле еду добывает, а с полудня уже бежит в свое гнездо. Когда белка на кормах, собака на дух ее берет, а в гнезде уже не может ее найти. Охотишься и белку постоянно изучаешь. Если не изучить всю ее политику – лучше не промышлять. Белка – хитрая. Пойдет к своему гнезду, в него не зайдет сразу; прыгнет на дерево в метрах двадцати от него. Потом с дерева на дерево перескакивает, осматривается, осторожничает, чутье у нее тонкое, острое.

Когда следы ведут по снегу, за ней легко следить, а как на дерево уйдет, так очень трудно. Ходим, кружим вокруг деревьев, смотрим, куда направилась, определяем, какой размах дает с дерева на дерево. Час или полтора иной раз за ней ходишь, все-таки дойдешь до места, где деревья редкие и ей не перескочить. Стреляешь белку пулечкой, только в голову, чтобы не было меху повреждения. Так вот, Артемий Алексеевич никогда с собой на белку собак не брал. У него был глаз зоркий. Высматривал их издалека, в самой густой елине видел. А стрелял в голову так, что всегда пулечкой точно в глаз попадал».

Вдруг послышался лай собак, за разговором я не заметил, как мы пришли к охотничьей избушке. Только на другой день мне удалось разговорить охотников. Я расспрашивал об их промысле, о повадках и поведении зверей и птиц в лесу. Одного звали Иваном Бугровым. Он мне рассказывал: «Охотничья жизнь иногда из самых мелочей собирается. Пустяковину упустишь на охоте, все дело пропало. Вот, например, иду по лесу, сидит какая-нибудь птица на дереве. Я должен подходить обязательно так, чтобы солнце было у меня за спиной. Бывает, что она сядет с лета, повернется в мою сторону, а на солнце смотреть не может, значит, и меня не увидит. Вот еще примета: иду на охоте зимой, вижу – недавно пролетел глухарь. Смекаю – в какую сторону. Узнаю по борозде на снегу. Когда глухарь взмахивает крыльями при отлете, остается от хвоста борозда, потому что на расстоянии сто шагов он все еще не может набрать высоту, а направление держит по прямой, никуда не свернет, и уж обязательно сронит где-нибудь комки снега. Так и любой птицы можно узнать направление полета. А вот за рябчиками ходить, надо особую сметку иметь. Рябчик – птица хитрая, дикая, охотник перехитрить ее должен. Недаром у нас говорят: „Белочку собачкой, а рябчика удачкой!“»

После этого рассказа мы вышли из избушки и пошли на охотничью тропу. Через полчаса охотник остановился, присел на корточки, словно кого-то боялся спугнуть, и тихо сказал: «Гляди, вон у той покошенной елины слетелись они». – «Кто они?» – спрашиваю я, вглядываясь в то место на которое показывал Иван. – «Как кто? Рябчики!» Очков я не носил, зрение у меня было превосходное, вглядываюсь вдаль, высматриваю изо всех сил, чтобы увидеть птиц, но рябчиков не вижу. Мы шли по берегу небольшой речки. Впереди стояли редкие ели, переходящие в густой еловый лес. Я достал из рюкзака бинокль и стал всматриваться. Иван продолжал рассказывать: «Вот гляди, рябчики вылетели целым своим гнездом. Передовой рябчик кличет других, и они друг за дружкой за ним вслед летят. И вот сзади за ними не пойдешь, обойдешь, а то затеряешь всех, и они затаятся. Когда навстречу зайдешь, как раз угодишь на передовика. Застрелишь его, тогда все и другие твои, а их до двадцати рябчиков бывает. Путать их надо, заходить заходом. Вот тебе на „рябчика и удачка“ – твоя сметка и хитрость». Наконец в бинокль я птиц разглядел, рябчики мне казались совсем маленькими, словно мушки. Про себя я думал: «Необыкновенно зоркий глаз у этого охотника, если он без бинокля может их разглядывать с такого большого расстояния…»