Это безумие - Теодор Драйзер

происходит. Она и хотела, и не хотела мне отдаться. Спроси я ее, и она бы во всем мне призналась, это было написано у нее на лице. Наверно, поэтому я внезапно ощутил себя очень сильным, бодрым, веселым, готовым смеяться от радости и в то же время грустным.

Сейчас она казалась мне такой молодой, такой красивой – и такой беспомощной. В эти мгновения она была похожа на попавшую в силки птицу: взгляд растерянный, в глазах готовность уступить, сдаться. И тут мне вновь захотелось произнести ее имя, и я сделал это:

– Аглая!

Она окинула меня беспомощным взглядом, а я, словно чувствуя, что победа за мной, обнял ее. Она же, вместо того чтобы оказать мне сопротивление, завела руку себе за спину и стала гладить мои обнимавшие ее пальцы. Мало того: она дала мне ее поцеловать и сама стала осыпать меня долгими, хищными, лихорадочными поцелуями. Мы обменялись всего несколькими словами – нежными, ласковыми.

– Скажи, Аглая, – проговорил я через некоторое время, – скажи только одно. Ты понимаешь, что делаешь?

– Да.

– Ты отдаешь себе отчет, что подумали бы твои родители, если б узнали. Ты что, в самом деле так меня любишь?

– Да.

– Как тебе кажется, я люблю тебя так, как тебе бы хотелось?

– Нет! Нет! Я знаю, что это не так. Ты на такое не способен.

– Уверена?

– Ах, я же знаю, какой ты. Я все знаю. Правда.

– Знаешь про меня?

– Да.

– И мне не обязательно в чем-то тебе признаваться?

– Нет.

– А как же тогда?.. – И я назвал имя лейтенанта – помнится, его звали Пендейл.

– Да, я все понимаю, но ничего не могу с собой поделать.

– Ты уверена?

– Да.

– Но ведь ты его любишь?

– Любила. Мне казалось, что любила. Но больше не люблю. Да, он мне нравится. Но теперь я не испытываю ничего, кроме сожаления.

И вновь последовали объятия и поцелуи. Что бы подумали отец с матерью и все остальные, если б знали, шептала она. И в первую очередь – отец. Отец – особая статья. Нет, он бы понял, он же такой мудрый, такой благородный. Что же касается матери – да, она совсем другое дело, с ней непросто, но если возникнет необходимость, она, Аглая, знает, как с ней себя вести.

– Никто не вправе нас судить, как бы глупо, нелепо мы себя ни повели, – сказала она.

Из того, что она говорила, как держалась, я заключил, что она давно, не первый день, об этом думает. Что боролась с собой задолго до нашей сегодняшней встречи.

– Ты ведь любишь свою мать, правда? – спросил я.

– Конечно, люблю. А как к ней относишься ты?

– Она мне нравится, – признал я и подумал, что «нравится» можно понимать по-разному.

– Нравится так же, как я?

– Нет, конечно.

В эту минуту я подумал, что покривил душой, и, очень может быть, так оно и было. А впрочем, я до сих пор в этом не до конца уверен.

Она улыбнулась – недоверчиво, но нежно.

– Она ведь красивая? – вырвалось у нее.

– По-моему, одна из самых красивых и умных женщин, которых я встречал.

– Я знаю, тебе она нравится, – сказала Аглая довольно резко. – Знаю, можешь ничего не говорить. Она тебе нравится больше, чем я.

– Аглая!

– Да, больше, чем я. И не говори, что это не так, мне лучше знать. И всем, не только тебе одному, она нравится больше, чем я. И тебе тоже, я точно знаю.

– Но это не так, клянусь!

– Да, нравится. Но ты ведь ее не любишь. Знаю, что не любишь, – продолжала она таким тоном, что я замолчал. В ее словах было что-то предостерегающее.

– Откуда ты знаешь? – Я засмеялся.

– Потому что ты любишь другую. И не говори, что это не так, мне и это тоже известно.

– Аглая, – с укором сказал я, вспомнив про стихи у меня на письменном столе.

Стало быть, она их прочла. Нехорошо с ее стороны! Но тут я поймал на себе ее простодушный взгляд и на какую-то долю секунды усомнился в своей правоте. И все же даже сейчас я был задет… Впрочем, я не злопамятен. Зачем она это сделала? Как же это на нее непохоже! И, чтобы докопаться до истины, спросил:

– Известно? Откуда?

– Из стихотворения, которое ты оставил у себя на столе.

– Ты прочла его?

– Да.

– Так я и думал, – ворчливо сказал я. – И тебе не стыдно, Аглая? Как ты могла?

– Нет, не стыдно. Понимаю, как неприглядно это выглядит со стороны, но я ничего не могла с собой поделать. Я вошла к тебе в комнату поставить на стол цветы и увидела это стихотворение. Я не могла его не прочесть. И все-таки не думаю, что она гораздо красивее любой другой. Я в этом убеждена.

– Аглая!

– Мне все равно! А все потому, что она тебе не досталась, только и всего, это видно из стихотворения.

– Аглая!

– Прости, милый! Говорю же, ничего не могла с собой поделать. Не в силах тебе передать, как я настрадалась в тот день, когда это стихотворение обнаружила. Тебе этого не понять. – И она прижалась лицом к моему пиджаку.

– Ах ты, маленькая плутовка! – пожурил я ее, оторвав от себя ее бледное напряженное лицо, чтобы поцеловать. – Но скажи, почему ты решила, что это не просто стихотворение?

– Почему решила? Да потому, что это стихотворение говорит само за себя. Кроме того, думаешь, я не видела, как ты себя вел – вздыхал, и все такое? И я сразу поняла, что речь идет о ком-то, от кого ты без ума.

– Мошенница! – Я засмеялся и обнял ее.

– Как же мне хочется на нее посмотреть! – продолжила она. – Я знаю, она ничуть не красивее любой другой. Точно знаю.

– Аглая, Аглая!

Я рассмеялся. Она же нисколько не переменилась – по-прежнему стояла, понурив взгляд, пока я не поднял ей голову и ее не поцеловал. С минуту мы пристально, не отрываясь, смотрели друг на друга. И только потом – оттого, возможно, что я улыбался, – она расслабилась и вновь прижалась щекой к моему пиджаку.

А я все думал, чем же кончится наше с ней любовное приключение. Что оно нам сулит? Впереди лето… А что, если вернется Ленор? Что тогда?

Аглая хотела, чтобы я приезжал к ней на выходные, – первый раз, если я не против, в ближайшую субботу. Будем плавать на лодке, мечтала она, купаться, кататься на машине. И главное, у нас появится теперь возможность видеться не на людях, незаметно. Как же мы