Женщина— апельсин - Нина Васина

— То есть как… Разрешите обратиться! — крикнула она в широкую спину.

— Там приказ висит. Внизу. — Он махнул рукой, не поворачиваясь.

Ева побежала к лестнице и налетела на Хорватого. Он обхватил ее, не давая бежать дальше.

— Не лети так быстро, висит, все там висит. Эксперимент не удался. Следователь должен сидеть в кабинете, инспектор ловит преступника. Тебе просто надо было запретить выезжать на захваты, достаточно инспектора и специально обученной группы, но меня не послушались. Ты же девочка горячая, будешь теперь всех ловить сама. А следователь Калина любит тихо сидеть в кабинете, размышлять. — Он боролся с Евой у самой лестницы, рядом стали останавливаться любопытные. — Не смеши людей, пойдем отсюда.

Ева замерла, Хорватый опустил руки.

— Так вот, Ева Николаевна, плохо вы выходите из захвата, плохо. — Он галантно подал ей руку, потом быстро прижал ее руку локтем к себе. Они медленно спускались вниз. — Стреляете вы отменно, а борьба у вас идет плохо. Есть хочешь?

— Хочу. — Ева вдруг почувствовала, что сейчас упадет, так она устала. — Есть-то я хочу, но идти не могу, я сдохла, честное слово.

— Ну, до машины я тебя дотащу. Дождь прекратился, в лужах на асфальте отражались фонари.

— Поехали в моей машине. — Хорватый подтолкнул Еву к своему «Москвичу».

— Хорошо тебе говорить, а как я утром на работу доберусь?

— Утром и приедем вместе.

— Расслабление по полной программе, да? — Ева засмеялась.

— А что тут смешного?

— Да так… Вспомнила психолога Далилу. Я ей рассказала, как мы с тобой предпочитаем расслабляться, она сейчас, наверное, отчет пишет.

Лицо Хорватого пошло пятнами, Ева видела, как он старается справиться с охватившей его яростью.

— Да ты не волнуйся, у нас была просто доверительная беседа, без имен, просто про жизнь… Что это ты так расстроился? Никто и ничего про тебя не знает.

Хорватый размахнулся и стукнул изо всей силы по крыше автомобиля кулаком.

— Э-э-э… да у тебя, я вижу, аппетит пропал напрочь… А я уж размечталась, как ты меня на руках в пиццерию вносишь, вокруг суетятся официанты… Ладно, звони, если что. — Ева пошла к своей машине.

Разворачиваясь, красивым веером воды из яркой лужи облила Хорватого, все еще стоящего в оцепенении.

— Пока, любовничек, — сказала Ева шепотом и удивилась слезам на щеках.

Дома, в пустой однокомнатной квартире, Ева включила на полную громкость магнитофон и танцевала до одурения. В дверь позвонили. Странно. Сосед сверху в таких случаях сначала долбил у себя пол. В глазке улыбалась идиотским образом расплывшаяся физиономия Николаева.

— Ты мож-жешь мне не верить… Но меня не пустили в приличное место пожрать!

— Ты пьян.

— Но я все равно хочу жрать, мало ли… пьян… имею право… Жюльен, профитроли, даже пусть котлеты по-киевски… Вонючий кабак! Я купил поэтому… с собой, так сказать. — Он вывалил на столик в прихожей надкушенный батон и копченую курицу. — Минуточку… еще не все… где же это… а! — По полу покатились три апельсина. — На троих!

— А кто третий? — Ева выглянула в коридор, потом захлопнула дверь.

— Ну этот… с козьей мордой, а, пусть слышит, я его не боюсь, мы же мужики… Сейчас мы не коллеги… а как это… Нет, ты не подумай, я просто зашел пожрать, понимаешь, меня не пустили, я ничего… спокойно купил курицу в магазине… Я с вами съем курицу… Где эта козья морда?

— Нет здесь никакой козьей морды, снимай плащ.

— Ну-у-у? Нет, подожди, мне интересно, он что, будет прятаться в шкафу?

— Николаев, смирно! В ванную шагом марш!

— Я понимаю, — он гнусно ухмыльнулся и погрозил ей пальцем, — я хочу видеть эту… Я только осмотрю шкаф, ладно, но если эта… запряталась в шкафу, пощады не будет, клянусь, все отделение узнает.

Он осмотрел не только шкаф, но и балкон, кухонный стол, корзину для белья, запутался в занавесках, потом пополз по полу под тахту. Там он застрял, несколько раз дернулся и вдруг мирно захрапел.

Ева включила музыку и съела всю курицу. Подумав, вытащила Николаева из-под тахты за ноги и усадила, приладив кое-как в диванных подушках на полу.

— Николаев… Николаев! Смотри. Ева разложила на полу три апельсина и танцевала между ними, снимая юбку.

— Стриптиз… Понимаю.

Но дальше Ева раздеваться не стала. Она медленно села на шпагат так, что один из апельсинов оказался у нее между ног. Упираясь руками в пол, она опускалась и приподнималась над апельсином под музыку.

— Модерн Токинг! — правильно определил музыку пьяный Николаев. — А я могу сесть на два стула в шпагате, как Шварценеггер! Щас!.. Минуточку…

Ева легла на спину, приподняла блузку и положила апельсин на пупок. Напрягая живот, она стала подбрасывать апельсин вверх в такт музыке.

— Класс, — одобрил Николаев. — Это потому, что у тебя такой… удобный… пупок у тебя, короче, удобный… А Митрюхин из наркотиков, он животом мог монету зажать… вот тут… — Николаев стал вытаскивать свою рубашку из джинсов. — Но он упитанный такой… Танец живота танцевал… Ничего… Ему в пупок можно бы магнитофон заделать, в жизни не нашли бы… а он, дурак, на грудь нацепил… Пристрелили… — Николаев задумчиво разглядывал стулья, которые он подтащил к себе.

— Николаев… А, Николаев! — Ева теперь легла на живот, подняла ноги вверх, коснулась ступнями затылка, достала их руками и покачивала апельсин на спине. — А кто это — козья морда?

— Нет, ты меня извини… но тоже ведь… машина-то стоит. Вот так твоя, а вот так — его, я ж не дурак! Я ничего такого не хотел, пойми, просто пожрать… Я вообще решил, что должен тебе нравиться, я очень… положительный и хороший, а этот… он же не разведется никогда… У него — карьера.

Ева подошла к окну. У подъезда стояли три автомобиля. Сначала машина Хорватого, потом ее, потом Николаева. Ева обшарила взглядом двор. Никого, уютно всхрапнул Николаев.

Ева натянула теплые рейтузы, надела кроссовки, куртку, взяла апельсин, выключила свет и спустилась к машине, осторожно щелкнув замком двери.

Хорватый спал, открыв рот и закинув голову назад, в своей машине. На скамейке шепталась парочка. Стараясь двигаться аккуратно, Ева выехала.

Дома уже засыпали, но дороги плыли горящими потоками машин. Ева любила ночные дороги, расплавленное золото фар, не тишину — и не шум, а словно сонный пульс, полудрему никогда не засыпающего города. На кольцевой она выжала педаль до отказа и понеслась по дороге, включив музыку на полную громкость. Через полчаса руки стали дрожать от напряжения, она заблудилась, свернув на незнакомую дорогу, остановила машину, вышла в огромное открытое пространство поля и гудящих проводов и попала прямиком в огромное звездное небо. Вдали, внизу, светилась желтым заревом Москва, ослепляя небо и пряча звезды. Здесь было темно и ветрено, звезды так и напирали. Ева заметила, что опять плачет. Ей было жалко Хорватого, его жену, и Николаева, и себя, ей было жалко город, который слепит звезды и никогда их не видит.

Пятница, 18 сентября, утро

Гнатюк хмуро оглядывал молодую женщину, крупную и красивую — той странной красотой, которая обычно его пугала. Его пугали все женщины больше его ростом, а эта была к тому же вся какая-то растрепанная, возбужденная, слишком откровенно, на его взгляд, одета. И представляла такую профессию, с которой Гнатюк никогда раньше не сталкивался. В прошлом году, когда потребовали обязательные психоосвидетельствования руководящего состава, Гнатюк гордо принес справку о том, что не состоит в психдиспансере на учете, а тестирований избежал. Он чувствовал сейчас нутром большие неприятности, которые может свалить на него эта красотка.

Гнатюк надеялся, что тестирование, проведенное с Евой Кургановой, просто приобретет форму еще одной бумажки, ляжет в дело, бумажку эту можно будет даже изучить при необходимости. Чего он больше всего не ожидал, так это разрешения Министерства внутренних дел на «проведение необходимых разработок по специальности» Далиле Мисявичус, аспирантке, занимающейся, как было написано в разрешении, «микроклиматом служебных взаимоотношений в коллективах с повышенной ответственностью». Получалось, что эта аспирантка, изучая ЧП с Евой Кургановой, решила на научной основе, написав на этом диссертацию, наблюдать и изучать тот самый микроклимат служебных взаимоотношений, который был для Гнатюка работой и жизнью одновременно.

Далила видела неодобрение во взгляде Гнатюка, но решила не сдаваться. На его настойчивые предложения оставить бумаги у него для просмотра она отвечала в третий раз, что дело не терпит отлагательства. Она немедленно должна довести до сведения начальства информацию об ужасной опасности, грозящей управлению и всей правоохранительной системе. Гнатюк сдался, надел очки, тяжело вздохнул и почти пять минут пытался прочесть первую строчку отчета. Наконец он не выдержал.