Н. Задеев. Не война, а мир, настоящая хроника - Алексей Слаповский

В Полынске же так все смехом и кончилось. Матросы, стараясь не замечать обидного веселья, избрали новые органы руководства, и укатили докладывать, что еще один город охвачен советской властью.

Но руководство, смущаясь и хихикая, разошлось по своим хатам заниматься прежними делами.

Конечно же, советская власть проникла-таки в Полынск, и его не миновала участь всех прочих городов и пространств. Но к чему я клоню? Я клоню к тому, что полынчане, живя при советской власти, все равно продолжали как бы ее игнорировать в своей душе, они жили наперекорно — и этим на долгие годы опередили весь бывший советский народ, который подобным образом научился жить гораздо позднее: то есть, вроде, и при социализме, а на самом деле как Бог на душу пошлет, кто в лес, кто по дрова, про социализм беспрестанно говоря и поголовно в него не веря.

Затем — сравнительно недавно — произошла обратная пертурбация: все закончили советскую власть и социализм и принялись за нечто неизведанное. А полынчанам стало вдруг досадно: как же это они, проморгав старое, за новое возьмутся? Они, что им не свойственно, вдруг позавидовали остальным, которые успели пожить при этом самом социализме — и многие его задним числом похваливали, а полынчанам, выходит, не досталось. Не желая перескакивать через исторические периоды, они решили в короткие сроки установить фазу социализма, чтоб быстренько в нем разочароваться и уже без сожаления двигаться вперед. Этим и объясняется то, что, когда все вокруг жили хорошо — судя по газетам, хотя бы, мы жили плохо. Когда же, судя опять-таки по газетам, все живут в обстановке крайней нищеты, соседствующей с обжирающимся богатством, в обстановке коррупции, преступности и тому подобное, в Полынске существуют как бы при социализме — не относясь, впрочем, к этому всерьез, поскольку интересы у них были всегда другие, — в сторону семейного уклада и быта, который кому-то представляется скучным, а для кого-то целый космос!

Тому же болтатристу это показалось скучно, вот он и выдумал войну.

А войны, повторяю, не было. И люди, фамилии которых задействованы в сочинении «Война балбесов», то есть не они, а однофамильцы — совсем другие. Даже похожего ничего нет. По их просьбе даю истинную настоящую картину, которая и есть хроника.

Вы скажете, что хроника — это повременное изложение событий, но с данной стороны описывать особенно нечего: ведь если жизнь в Полынске текла всегда наперекорно, то это означает, что она, пусть хуже или лучше в материальном отношении, но в духовном — нормально, с умиротворенным однообразием.

Поясню. Допустим, хроника гипотетической семьи, скажем, Петровых из другого города, не из Полынска. Там можно было бы писать: прадед Петров устанавливал советскую власть и стрелял в белую сволочь, а его единоутробный брат служил в белой армии, и стрелял в сволочь красную. Гнездо белого Петрова было выкорчевано, красный Петров заслужил себе право жить, у него родились два сына. Оба добрые, Иван да Фома, но Иван попал служащим в НКВД, а Фома тоже попал в НКВД, однако, не служащим. И вот видим в хронике с холодеющим сердцем, как служащий в НКВД Иван наматывает на руку кишки попавшего в НКВД Фомы. Гнездо Фомы разорено, а у Ивана родилось два сына, оба добрые, но один выбился в начальство, другой оступился в болезнь алкоголизм, начальник уезжает в Москву, а брат его совершает спьяну преступление, погибает в тюрьме. Нет его гнезда, зато гнездо брата цело, у которого родится два сына, оба добрые, но один работник партийной сферы, а другой вдруг под влиянием подружки стал диссидент. И чуть было история не повторилась — с процветанием гнезда партийного брата и разорением гнезда брата-диссидента. Но сменилось как бы время и, смотришь, брат-диссидент процвел — и жди, кажется, запустения гнезда партийного брата, но и тут ничуть: и его гнездо цело, да еще называется офис, и занимается он коммерцией.

Это, сами понимаете, пунктир, за которым едва просматриваются драмы, слезы и кровь. Такова была бы повременная хроника в других местах, среди других людей.

В Полынске же возьмем того же гипотетического Петрова и увидим, что прадед был стрелочник на железной дороге, два брата его — работники мастерских, сыновья братьев — кто машинист, кто брубильщик, кто обходчик, кто сцепщик, кто диспетчер, внуки сыновей братьев — вагонщики, тендеровщики, манометристы, релонгаторы, гудельщики, мудильщики — и ничьи гнезда не разоряются, все идет своим чередом.

Пора, однако, реабилитировать героев, которых оскорбил своим черным пером г. болтатрист.

Он выдумал каких-то Ален, женщин распутного поведения.

Есть и другое слово о таких женщинах, не будем его произносить, его и так все знают.

Ситуация в Полынске такова.

Девушки наши, повторю, очень положительны, но под понятием положительности я прежде всего подразумеваю честность.

Каждая девушка, достигнув определенного возраста, задает себе прямой вопрос: а буду ли я верной женой, если выйду замуж, не тянет ли меня, например, к проституции или бескорыстному распутству в силу конституции моего организма? Большинство с облегчением отвечают себе: нет, не тянет. Но некоторые вынуждены честно ответить: тянет, увы, сильно тянет. Об этих своих размышлениях они делятся с родителями. Те, конечно, не сильно обрадованы, но хвалят дочку за искренность, со слезами собирают ее в дорогу — в Саратов или в ту же Москву. Там девушки не препятствуют своим природным наклонностям, там это, в отличие от Полынска, не обращает на себя ничьего особого внимания. Скучая по родителям, они наведываются к ним изредка, но, как правило, с ночным проходящим поездом, привозят множество подарков, до утра плачут и обнимаются с папой и мамой, и еще затемно отправляются восвояси. Родители же все подарки с неперестающими слезами закапывают в грязь и навоз на заднем дворе, не желая прикасаться к предметам, добытым низменностью человеческой сущности.

Алена же, о которой пишет г. болтатрист, в Полынске с таким именем всего одна — и это бабушка, которой восемьдесят восемь лет. Выдумка, в свете возраста этой старушки, становится просто оскорбительной, неприличной.

А Василий Венец! Да, есть у нас человек с таким именем и фамилией, но никакой войны он не собирался заваривать. Более того, он настолько чувствителен ко всему живому, что даже страдает из-за этого.

Началось с того, что в детстве Вася присутствовал при забое коровы, которую родители Васи держали для молока, но с нею приключилась какая-то животная болезнь и она перестала приносить молоко, вот и решили забить ее на мясо, большую часть отвезти на рынок в Саратов, а остальное пустить в еду. Васю прогнали, чтобы он не смотрел, но он вернулся и смотрел.

Ему было страшно, как корове перерезали горло и пошла кровь, и она дергалась, глаза стали ее большие и безумные.

Вася не стал есть мяса.

И он стал размышлять.

Он ведь учился в школе и знал о теории развития Дарвина, что есть эволюция. И он подумал, что только случайно человек развился из обезьяны. Он мог развиться и из, например, даже мухи, просто мухе не хватило времени, чтобы постепенно превратиться из насекомого в мелкопитающееся, а потом в человека. И вот если говорят о добром человеке, что он мухи не обидит, но говорят образно, поскольку и добрые люди мух бьют, то Вася стал бояться обидеть муху без всякой образности, буквально. Все живые существа достойны жизни. Если же придавит случайно какого-нибудь таракана, очень из-за этого волнуется.

Излишне говорить, что Вася перестал потреблять мясную пищу. А он уж вырос, стал парнем, даже молодым мужчиной. Ему страшно было за людей, что они так безжалостны, но он не знал, как их убедить. Он убеждал их личным примером. Он приходил, например, в самую многолюдную столовую, что возле кирпичного завода, и на раздаче громко говорил: мне кусок трупа курицы с гарниром и труп рыбы минтай без гарнира!

И шел к столу, где ел только гарнир, с жалостью поглядывая на то, что сталось с курицей и рыбой минтай.

Те же, кто слышал его слова, их начинало вдруг подташнивать, они отодвигали тарелки. Другие, может, и побили бы Васю, но полынчане не таковы. Они мягко говорили ему: не говори так, очень уж звучит некрасиво. Ты мясо не ешь, но ты же инвалид с детства (Вася — инвалид с детства по причине слабости ног и плохого держания головы), а мы люди рабочие, нам мясо нужно для труда, как ты это понимаешь?

— Можно и без мяса прожить и трудиться, — отвечал Вася.

Так он агитировал до тех пор, пока в столовой не оказался человек из Саратова, приехавший на кирпичный завод, чтобы получить партию кирпича, человек торговый, но из бывших ученых, чуть ли не даже кандидат философских наук. Все с любопытством смотрели, как новый человек отреагирует на слова Васи, который аккуратно появился с обычным своим требованием выдать несколько кусков трупного мяса. Но он никак не отреагировал, спокойно обсасывал куриное крылышко.