Трава и солнце - Анатолий Мошковский

Он сунул в карман руку и нащупал в нем все свое богатство — юбилейный металлический рубль с солдатом, державшим в одной руке меч, а в другой — спасенную им девчонку.

— Пойдем. Конфетами угощу.

— Очень надо. Могу и так пойти. А то ты совсем…

— Стоп! — оборвал ее Одик, и они пошли.

Наверно, и ей стало скучновато в Скалистом. Ведь мама, когда не готовила еду и не бегала на базарчик и по магазинам за продуктами, все время вязала. Даже на берегу. А к девчонкам ее лет, которых немало было на пляже, Оля почему-то быстро теряла интерес.

Сильно жгло солнце. Одик видел, как под ее тонким и коротеньким, выше коленок, зеленым платьем остро ходили лопатки. Она то прыгала, то пританцовывала.

— Пошли на другую сторону, — сказал Одик, — здесь тебе вредно.

— А что тебе вредно, знаешь? Вот это! — И она описала пальцем вокруг лица большой круг.

Одик не удостоил ее ответа и силой перетащил на другую сторону. Впрочем, она почти не сопротивлялась. Идти код плотной тенью кипарисов и платанов было легко, даже приятно.

Оля шла впереди. Она была низенькая, и Одику вдруг стало жаль ее. Она беспрерывно крутила головой по сторонам, светлые реснички ее часто моргали, личико было крошечное и очень худенькое. «А все-таки она ничего, — подумал он, — если бы не язычок…»

— А куда мы идем? — спросила Оля.

— Просто так… Погуляем по Скалистому… Тебе пляж еще не опротивел?

— Так себе… Смотри, какой магазин! Ой, давай посмотрим витрины!

Одик был не против. Вдруг по его телу пробежал холодок. Это ведь был тот самый магазин, который хотели ограбить. Одик смотрел на узкогорлые кувшинчики серебряной чеканки с затейливыми узорами, на чашечки, часики, кольца и кулоны с драгоценными и полудрагоценными камнями, пылавшими на чернобархатном фоне. Он смотрел на них и вспоминал ту ночь, и крики, и раскатистое эхо близких выстрелов. У магазина, отражаясь в огромной витрине, проходили отдыхающие с гитарами, с играющими транзисторами на ремешках, с девушками под ручку, а Одик поглядывал на них и с некоторой опаской думал: а что, если у кого-то из них в кармане лежит пистолет и всевозможные отмычки и он ждет не дождется, когда на Скалистый ляжет ночь, чтобы пустить их в дело?

— Ну пошли! — Одик едва оторвал сестренку от статуэток балерин и зверей, повел дальше и увидел тележку с мороженым. — Хочешь?

— Мне все равно. Вообще-то можно — жарко.

«Ну и дурак, — подумал Одик, коснувшись пальцами холодного рубля, — ведь последний… Когда допросишься у отца еще? Надо бы истратить его на что-нибудь более важное».

Но отступать было поздно.

Он просто не узнавал себя. Мало того, что он разменял юбилейный рубль, он взял целых три стаканчика. Да еще сказал при этом:

— Давай вперегонки, кто скорей съест!.. Чемпиону — третий.

— Очень надо. — Оля независимо отвернулась и принялась медленно, с достоинством грызть вафельный стаканчик.

«Ну и пусть воображает! Все равно куплю ей «Мишку на севере», обещал ведь…» Он проглотил донце и куски стенок первого стаканчика и отлепил бумажку от второго.

— Оставить?

— Ешь сам. — Оля даже не посмотрела на него. Тоненьким длинным язычком она спокойно вылизывала мороженое, и стаканчик у нее оставался почти полный. — Смотри, здесь и музей есть! — Она кивнула на красную стрелку с надписью. — Сходим?

Не хватало еще на юге ходить в музеи! Даже в Москве он ходил раз-два в год, и то потому, что шел весь класс. Скучища! Но отговаривать не стал. Они свернули в темную аллейку и подошли к краеведческому музею — старому двухэтажному дому с какими-то нелепыми каменными фигурами у входа: они были очень грубые, неотесанные, и только при большой фантазии можно было догадаться, где у этих обрубков головы и туловища.

— Смех! — сказал Одик. — Скульптура называется.

Оля передернула плечиками, личико едко скривилось.

— А ты знаешь, что это такое?

— Куда уж мне.

Его вдруг опять заело: пусть она маленькая и хилая, а потакать ей ни в чем нельзя — за человека считать не будет!

— И знать не хочу, — отрезал он. — Какие-то каменные уроды.

— Сам ты урод! Они скифские каменные бабы, а ты…

Откуда она все это знает? Ведь моложе его…

Одик толкнул ее, не сильно толкнул — так, чтобы не упала, напрягся и лихо вскочил на кирпичный барьерчик у окна и заглянул внутрь: в большой комнате за стеклянными витринами темнели ископаемые кости, доисторические каменные ступки, наконечники стрел, бронзовые вещи, какие-то огромные глиняные сосуды и прочая музейная дребедень…

— Мура! — Он спрыгнул на землю. — Поехали дальше.

Мимо них проходили мальчишки. Один из них вдруг наклонился к нему и пронзительно свистнул в самое ухо, второй крепко поддал его коленом под зад, и Одик больно стукнулся лбом о каменного истукана. Он устоял на ногах, сжал кулаки и крикнул:

— Как вы смеете! — Но мальчишки, наверно, и не слышали: они уже были далеко и громко хохотали. — Трусы! — Одик потер лоб. — Трусы всегда спасаются бегством!

— Уж ты бы им показал, — сказала Оля. — Ног бы не унесли.

Одик нахмурился. Почему-то опять вспомнились выстрелы в ночи и брошенная в него медуза… Бр-р-р, какая холодная и скользкая, и глаз сразу защипало. Одик замкнулся.

Они молча ходили по улицам, и он даже решил не покупать ей «Мишку на севере»: нельзя перед ней рассыпаться…

Даже заснул он в эту ночь не сразу, а долго ворочался и вздыхал: думал сделать лучше, а что получилось? Когда он наконец заснул, и очень крепко, его стали тормошить. Одик разжал веки — у кровати стояла Оля и шептала в самое ухо:

— Вставай… Идем к морю, пока мама спит.

— Зачем? Я спать хочу.

Оля стащила, с него одеяло, и ему стало прохладно.

— Отстань!

— Тогда я пойду одна.

Одик стал протирать глаза и, давя рукой зевоту, подыматься.

Море было тихое, как огромное озеро, — даже наката не было, и берег был непривычно пустынный — ни души. Ни музыки, ни хохота и визга, ни загорелых тел и плеска купающихся. И во всем этом — в глубокой тишине, и в гальке, и в переливах солнца на воде, и в синей дали — было что-то таинственное, что-то загадочное.

— Смотри, как дельфины играют! — Оля показала на море.

Три черных силуэта, ловко изгибаясь в воздухе, выскакивали из воды, и брызги зажигались на солнце.

— Говорят, они очень умные, — сказала Оля, — и все понимают.

— Они и выпрыгивают сейчас, чтобы на тебя полюбоваться! — сказал Одик и пожалел.

Дельфины вдруг исчезли.

— Знаешь, почему они спрятались? — спросила Оля.

— Ну?

— Терпеть не могут глупых разговоров.

Одик промолчал и решил не обижаться. А сам подумал: странное дело, но почему-то и вправду, когда пляж полон народу, он ни разу не видел дельфинов. Боятся? Или они и верно, как о том пишут в некоторых книгах, настолько обогнали человека в своем развитии, что вид их не доставляет им большой радости?

— Смотри, пароход… — Оля показала на горизонт. — Его и не видно, один дым… Ой, краб! — Она подбежала к водорослям — они грядой лежали на гальке, — и небольшой крабик, очень похожий на громадного паука, бочком пробежал по влажным камешкам и скрылся в воде.

— А вон скалы. — Оля кивнула в ту сторону, где вдалеке виднелся причал и какие-то строения по берегу: там темнели большущие каменные глыбы. — Пошли туда… Хорошо, что наши спят!

— Пошли, — сказал Одик. В самом деле, почему бы не пойти?

С добрый километр шли они по хрустящей гальке, по сухим водорослям, по мусору, оставленному пляжниками, — обрывкам газет, ореховой скорлупе Вот и громадные глыбы. Видно, когда-то откололись они и скатились сюда с гор Они лежали на берегу, а одна — в воде. На ней сидели чайки.

— Вот бы забраться туда! — сказала Оля. — Увидели бы не только дым, а и пароход.

Одик прикинул глазами высоту глыб. Стенки их были бугроваты, в трещинах, изломах, углублениях.

— А, пожалуй, можно, — сказал он. — Босиком. Глыбы-то не гладкие.

— Ты ошалел! — ужаснулась Оля. — Голова закружится!

До чего ж плохо думала она о нем! И Одик понял: он должен влезть. В лепешку разбиться, но влезть. Ведь она в грош его не ставит! Словами не докажешь ей, какой ты на самом деле…

А какой он на самом деле? Конечно, не трус…

— Полезем, — твердо сказал Одик, — и не на эти, а на ту, что в воде… Сбрасывай сандалии!

— Ты с ума сошел! — крикнула Оля, радостно стряхнула сандалии и побежала к морю. Вода обожгла ноги, она подошла к глыбе и закинула голову. — Ого, даже не пробуй!

К ней приблизился Одик в закатанных выше колен штанах, которые у него, как и у папы, всегда сползали с живота. Он был так неуклюж, боязлив, а решил забраться на такую глыбу… Как он даже подумать об этом мог!

Одик положил ладонь на стенку.