Серая ветка - Алексей Слаповский

– Повторники? Так вы их называете?

– Тебе все равно не интересно.

Снимая вот это стойбище автомобилей и дом за ними (фото 21), я впал в легкий ступор: не мог вспомнить, с чего начался воображаемый разговор с Верой и откуда взялись какие-то повторники.

Так.

Она с ними работает. Спрашивает, уточняет.

Да, уточняет, с этого места.

Она уточнит, что я имею в виду. Как у невразумительного клиента.

Фото 21

Я спрошу, что надо сделать, чтобы все вернулось, а она уточнит: что?

– Ты сама понимаешь. Наша жизнь.

– Даже если мы остались бы вместе, это была бы другая жизнь. Вернуть ничего нельзя.

– Наши отношения.

– Отношения тоже меняются.

– Вер, ты прости, но иногда хочется выругаться.

– На здоровье.

– Максим ругается?

– Почему ты спросил?

– Просто интересно. Ругается? Брутальный такой, да?

– Мы об этом говорить будем?

– Я просто не понимаю, откуда что взялось? Я работал, ты работала, мы жили вместе, мы вместе отдыхали, все было общее, всё на виду, откуда взялся этот Максим? Вип-клиент? Как ты с ним познакомилась? Почему ничего о нем не рассказываешь?

– Зачем?

– Он собирается жениться на моей жене, было бы странно, если…

– Насчет жениться никто не говорит. Жить вместе – да. Мы этого хотим.

– Вер, а как это бывает? Вошел, ты посмотрела – и все? Как у нас с тобой было?

– У нас было не так.

– У меня было так. Я вошел, увидел – и все. Но ты потом тоже.

– Что?

– Влюбилась.

– Да, влюбилась, поженились, родился сын, – торопливо перечислит Вера. – Ты хочешь мне рассказать то, что я и так знаю?

– Нет.

– А о чем мы говорим? Знаешь, иногда мне кажется, что ты притворяешься глупее, чем есть.

– Это правда. Я не притворяюсь, пытаюсь оказаться на одном уровне.

Ну нет, до такой мелочности я не дойду.

И вообще, выгляжу в этом воображаемом разговоре каким-то жалким доставалой, ноющим отстойным лузером.

Почему?

Обычно человек, когда фантазирует и видит себя участником каких-то событий или какого-то разговора, представляет себя лучше, чем есть, героем, победителем, умником.

А у меня что получилось?

Но и Вера видится нарочно сердитой, даже злой – и не понимающей.

Странно.

Готовность к худшему результату?

Или уже попытка ее разлюбить?

А себя сделать таким, каких именно и бросают?

Встретились бывшая жена с бывшим мужем и раздраженно кудахчут, как бы желая примириться, но подсознанием чуя, что примирения не будет, поэтому друг друга подначивают и злят, сами даже не понимая, почему и зачем. А затем, чтобы быстрее все оборвалось и кончилось.

Но я же этого не хочу!

Я скажу так:

– Вера…

Вера, Вера…

Я скажу:

И пронеслись в моей голове пулеметные стаи каких-то очень убедительных слов, я увидел свое лицо, вдохновенное, как у актера из драматического фильма, глаза сверкают в темноте, я увидел склоненную голову Веры, поникшую голову Веры, но увидел тут же и ее лицо, будто был не сверху, а снизу, лицо виноватое, сожалеющее, раскаивающееся, слезы текут по щекам. Я говорю, говорю, говорю, она пытается возражать, шепчет: нет, нет, нет, но потом поднимает голову и говорит: да, ты прав, я ошиблась, но я просто не привыкла ошибаться и, тем более, признаваться в своих ошибках, так воспитали родители, я ошиблась, я не могу жить без тебя, этот человек – случайность, увлечение, я бы позже это сама поняла, но ты мне все объяснил, как я могла променять, Митя, как я могла…

И она встает, нет, ложится, нет, мы стоим, обнимаемся, нет, лежим, да, конечно, и я дотрагиваюсь, как она любит…

Этот столб у ограды (фото 22) возник прямо в тот самый момент, когда я представлял любовное примирение с Верой – представлял настолько ярко, что организм откликнулся естественной реакцией, прямо в масть с этим столбом. Чистый Фрейд, как говорится. В том числе говорится и мной, хотя, перед собой-то врать незачем, я не читал ни одной строчки из Фрейда и знаю его теорию только по приблизительным пересказам, по цитатам из интернета.

Но столб возник в тот самый момент, пусть и без Фрейда.

Совпадение и многозначительное и, если подумать, смешное.

Я огляделся.

Вокруг никого, кто бы мог увидеть, что со мной происходит.

Пришлось подождать перед тем, как выйти на люди.

Это получилось не сразу.

Думать о другом.

Фото 22

То есть о ней, но не так.

Надо съесть что-нибудь, голова совсем не соображает: полчаса не могу придумать простой вещи – как позвонить Вере и что ей сказать.

То есть не позвонить, а встретиться.

А как встретиться, не позвонив?

Надо что-то съесть.

Пожрать.

Какое-то вдруг не мое слово – «пожрать».

Так же, как и – «покушать». Не люблю этих слов и не говорю так.

– Дай на пожрать, пожалуйста.

Я понял, откуда это взялось: передо мной стоял унылый человек в джинсовой грязной куртке, с тоскливым взглядом, одна рука висит, вторая сунута в карман и прижата к дрожащему телу (фото 23).

Я до того привык за эти часы снимать все окружающее, что и на него навел камеру телефона. Он не возмутился, не удивился, просто отвернулся и собирался уйти. Мне стало неловко.

– Места ваши снимаю, – сказал я озабоченным голосом должностного человека, – для своей конторы. Риэлторы мы. Клиенты просят показать, в каком районе что предлагаем. Чтобы своими глазами увидеть.

Человек уныло смотрел в сторону.

Фото 23

– Говорите, насчет поесть? – спросил я.

– Ну. Рублей тридцать.

– На тридцать рублей ничего не съешь.

– У меня есть, я добавлю.

– А где тут можно поесть вообще? Я бы тоже. Может, вместе?

– Да нет, – он явно тяготился ненужным общением.

– И выпили бы, – сказал я. – Хочешь выпить?

Я перешел на ты, хотя не имею такой привычки, но догадался, что вежливое выканье будет его напрягать.

Он остановился, посмотрел куда-то на асфальт между мной и собой и сказал:

– «Му-Му» тут недалеко. Там наливают. Дорого. Проще в магазине купить.

– Ничего, я угощаю.

И мы пошли в «Му-Му». Он волочился рядом нехотя, но послушно, и я его понимал: ему и выпить хотелось, и компания странного человека была обузой. Дал бы сотню, да и отпустил с богом.

Но мне хотелось с ним поговорить. В конце концов, я постоянно откликаюсь на чьи-то исповеди, выслушиваю, даже когда не очень хочется, почему бы и мне хоть раз не использовать кого-то? И не задаром, между прочим.

А вообще-то я подаю милостыню всегда. Всем бомжам, калекам, женщинам с младенцами, крестящимся старухам.

Вера, когда мы только познакомились, смеялась над этой моей привычкой.

– Что ли, грехов много, откупаешься?

Потом, когда поженились, сердилась и выговаривала:

– Вы, которые типа добренькие, только размножаете эту шваль! Это же бизнес, ты не знаешь? Калеки эти, мамаши с грудничками, у них хозяева, они им зарабатывают деньги. Вот если все перестанут подавать, они сами по себе исчезнут. Бизнес рухнет.

– Это фантастика: все сразу подавать не перестанут. И да, я знаю, что это у кого-то бизнес. А у кого-то и нет. Кто-то действительно реально голодает. По разным причинам.

– Голодают они! Как те таджикские у@быши!

Вера имела в виду неприятную историю, случившуюся с ней. Ехала с работы, подолгу стояла в пробках, увидела снующих между машинами таджикских детей лет десяти-двенадцати. До этого они ей так близко не попадались. Стало жалко, опустила стекло. Тут же подлетел шустрый мальчик в тюбетейке.

– Тета, кушат надо, пажалста! – попросил он.

Деньги у Веры, конечно, были. Но была и начатая пачка крекеров, которые она грызла. И она протянула эту пачку мальчику, чтобы потом, возможно, дать еще и денег. Но не успела, мальчик взял крекеры, посмотрел на них, сморщился и швырнул обратно в машину, крекеры обсыпали Веру с ног до головы. После этого он закричал:

– Блад, денег дай, я сказал кому!

– Ах ты, сучонок! – изумилась Вера.

Мальчик засмеялся, плюнул в Веру, попав на плечо, которое она потом долго терла, и исчез.

С тех пор она принципиально никому никогда не подает, даже церковным нищим, посещая по праздникам храм (ей нравится думать, что она верующая).

Однажды она сказала:

– Я поняла, почему ты им подаешь. Ты страшно зависимый, ты зависишь от чужих мнений. Даже нищих и бомжей. Не дай бог подумают, что ты скупой или бедный. Мне вот глубоко насрать, кто и что обо мне думает, я сама себе цену знаю. А тебе даже перед этим дерьмом хочется выслужиться.

Я не спорил, потому что часть правды в этом была. Но только часть. Я вовсе не боюсь, что подумают, будто я скупой или бедный. Мне просто это нравится. И я люблю удивлять. Иногда – конечно, не каждый раз, я могу дать не просто подачку, а серьезную бумажку. Тысячу рублей, например, дал смуглому восточному мужчине в халате и на костыле, стоявшему возле магазина, что по соседству с нашим домом. Настроение было хорошее, на душе было светло, уже не помню, отчего, увидел этого человека, вынужденного попрошайничать, хотя далеко еще не старик, захотелось, чтобы ему тоже стало хорошо, вот и дал ему тысячу. И не стал даже любоваться на реакцию, прошел мимо. Правда, через несколько дней, когда оказался там, восточный человек бросился ко мне со всех ног, вернее, с ноги и костыля, начал низко кланяться и что-то бормотать благодарным голосом. Стало неприятно, я дал ему на этот раз сто рублей. И потом старался в магазин этот не ходить, а если и оказывался там, сначала выглядывал, торчит ли нищий на костыле. А через месяц-другой, с наступлением предзимних холодов, он исчез.