Испытание огнем - Юрий Тарский

“Вещи — зеркало их владельцев”, — припомнилось Соколову когда-то давно вычитанное изречение, и он (в который уж раз) подивился его правоте.

Адмирал снял очки, потер пальцем покрасневшую переносицу и поднял глаза на Соколова.

— Докладывайте, капитан первого ранга, — сказал он глуховатым голосом и положил очки на голубой бланк радиограммы.

— Седой донес, что по сведениям, полученным Пятым, фашисты готовят эвакуацию из Данцига некоторых специальных учебных заведений подводного плавания, — начал Соколов. — На транспорт “Вильгельм” грузится оборудование, вооружение и личный состав для судов особого назначения — по нашим сведениям подводных лодок.

— “Вильгельм”? — наморщил лоб адмирал.

— Так точно. Это бывший лайнер. Водоизмещение двадцать четыре тысячи тонн. До войны курсировал на линии Гамбург–Иокогама.

Адмирал наклонил голову.

— Продолжайте.

— Среди них большая группа подводников всех специальностей. По сути дела, это почти весь обученный резерв их подплава, — доложил Соколов. Он заметно оживился. — Исключительный случай, товарищ командующий! Им никогда не справиться, если они потеряют этих людей. Все нацисты, отпетый народ, специально подобранный.

— Мне это известно, — остановил его командующий. Скосив глаза на бланк радиограммы, спросил: — Кто они, эти люди — Пятый и Седой?

— Им можно верить, — обиделся Соколов.

Адмирал досадливо поморщился.

— Я не о том, капитан первого ранга.

Соколов коротко доложил:

— Пятый — немец. Коммунист. Прошел Моабит, Дахау. Воевал в Испании. По профессии метеоролог. Седой — лейтенант Петров. Комсомолец. На связь с Пятым послан весной этого года. Они здорово сработались. Верные и отважные люди.

— Хорошо. Дальше, — попросил адмирал.

Соколов заглянул в блокнот:

— Выход “Вильгельма” предположительно сегодня с наступлением сумерек. Порт назначения — Киль. Состав охранения не установлен. Немцы дали операции условное название “Черный король”.

Адмирал поднялся из-за стола, прошелся по кабинету. Заложив руки за спину, остановился подле карты. Отрывисто спросил:

— Что предлагаете?

Соколов подошел к карте.

— Удар, считаю, нужно нанести в районе банки Штольпе. Там маневрирование кораблей охранения будет стеснено.

— А силы?

— Только подводные лодки. Надводным кораблям туда уже не поспеть, авиации помешает ночь и плохая погода. Только подводные лодки, — убежденно повторил Соколов.

— Но наших лодок в этом районе нет.

— А Мариненко?

— Он далеко. Пожалуй, не успеет.

— Успеет. Должен успеть…

Радиограмму штаба приняли на лодке в 14.20. На ней стоял шифр ВВО — вне всякой очереди. Спустя десять минут шифровальщик выскочил на мостик и вручил радиограмму командиру. Подставив ветру спину, Мариненко пробежал глазами по бланку, сказал старшему помощнику: “Старпом, остаетесь тут за меня” — и поспешно спустился в центральный пост.

Склонившись над штурманским столом, он долго шагал ножками циркуля по карте, что-то подсчитывал на листке бумаги, затем взял с полки томик лоции и прочитал все, что в нем было написано о банке Штольпе. Написано было мало, и он, чертыхнувшись, приказал:

— Штурмана ко мне…

На подводной лодке, где люди живут на виду друг у друга, ни один шаг, ни один жест командира не остается без внимания. Всевидящий “матросский телеграф” сработал без промедления. По отсекам от уха к уху поползло: “Маркони приняли ВВО… Командир колдует над картой. Послал за штурманом… Готовится что-то серьезное!…”

Штурман проложил к банке Штольпе ломаную линию курса, потом вынул из футляра логарифмическую линейку и принялся считать. Мариненко переминался с ноги на ногу рядом, заглядывая через плечо штурмана на карту.

— Ну и как? — спросил он, когда штурман закончил, наконец, свои расчеты.

— К двадцати двум в точку не успеваем.

— Почему?

— Тут мы пройдем напрямую и выиграем минут сорок, зато здесь, в этом лабиринте, потеряем много времени, — и штурман ткнул тупой стороной карандаша в извилистый проход между двумя неровными квадратами, заштрихованными на карте синими линиями. По обеим сторонам прохода стояли четкие надписи: “Мины” и в скобках — “Границы полей точно не установлены”.

— А если пойдем так? — и Мариненко перечеркнул ногтем синюю штриховку. — Тогда успеем?

Штурман резко поднял голову.

— Да… Но мины… Очень опасно.

Мариненко пристально посмотрел на него. С усмешкой сказал:

— В штыковом бою тоже опасно…

Четверть часа спустя все офицеры лодки собрались в кают-компании. Командир был краток: зачитал радиограмму командования, затем объяснил свое решение идти через минное поле. Зорко оглядев всех, спросил:

— Что думаете по этому поводу?

— Раз надо — пойдем, — сказал старпом и погладил лысину.

— Конечно, — подтвердил механик Грачев. — Хотел еще что-то сказать, да, видно, передумал, кашлянул в кулак и сел.

— А мы этому черному королю мат дадим! Матик! — сверкая глазами, воскликнул минер Петренко. Его щеки, покрытые золотистым пушком, пылали. — Это же для нас такая удача!… Такая удача!…

Механик, гася улыбку, поддел:

— Удача потому, что мы ближе других к этой банке.

— Нет, нет, не говорите, — взмолился лейтенант. — Ведь вы же так не думаете? Наша лодка…

— Самая лучшая и самая красивая на Балтике, — продолжил за него Грачев, — и на ней плавает отважнейший из отважных лейтенант Петренко.

Все засмеялись. Мариненко постучал по столу костяшками пальцев, и сразу наступила тишина.

— Разъясните личному составу задачу, проверьте готовность механизмов и орудия и — спать. Всем свободным от вахты спать. Это приказ…

Мариненко проснулся. Что-то случилось; он был уверен в том, хотя еще и не знал, что именно. Вдруг Понял — уменьшили скорость хода. Взглянул на часы: спал всего сорок минут. До поворота на курс, пересекающий минное поле, осталось около часа.

Он спустил ноги с койки, сел. И тут же его опрокинуло навзничь и с силой припечатало к постели. Палуба перекосилась, поползла кверху, с полки посыпались книги. Деревянные стенки каюты дребезжали и скрипели на разные голоса.

“Ого, как бросает”, — недовольно проворчал он, силясь принять нормальное положение. Час назад, когда он спустился с мостика, качало куда слабее.

Широко расставляя ноги, цепляясь за что придется, Мариненко добрался до центрального поста. Вахтенный подскочил с докладом: одна рука у козырька, другой держится за трубопровод. Привычной скороговоркой начал:

— Товарищ командир, за время вашего отсутствия…

Мариненко отмахнулся:

— Некогда, — и полез по трапу на мостик.

В колодце люка бешено крутил ветер, давил на плечи, срывал с головы ушанку. Было трудно дышать, и Мариненко, пригнув голову, давясь, хватал широко открытым ртом воздух. Дважды его окатила врывающаяся в люк вода, едва не сбивая с ног.

Из люка он вылез мокрый до нитки, теряя равновесие, обхватил тумбу перископа и надолго замер у окуляров.

Вокруг лодки тьма. Ветер неистовствовал в ночи, и казалось, что весь мир — черная пропасть. Острый форштевень лодки разбивал волны. Взлетая над нею, они с маху обрушивались на надстройку и мостик. Временами корабль повисал в воздухе, вибрируя всем корпусом, затем проваливался между валами и снова взмывал вверх.

Потянув за рукав старпома, Мариненко пытался перекричать вой и грохот.

— В чем дело? Почему уменьшили ход?

Старпом замотал головой.

— Громче… Пожалуйста…

Они зашли под козырек мостика и могли разговаривать, повысив, правда, голос, словно ссорясь.

— Шторм усилился, товарищ командир.

— Я это заметил, — сказал Мариненко и, наливаясь гневом, выкрикнул в красное, посеченное ветром лицо: — Кто позволил вам изменить ход?… Кто?! Вы понимаете, что из-за этого мы опоздаем, сорвем выполнение задачи? — И, склонившись над люком, крикнул что было сил: — В центральном! Самый полный!

Снизу, точно эхо, донеслось:

— Есть самый полный!

Лодка столкнулась с набегающей встречной волной, повалилась на борт и дрогнула, словно наткнулась на что-то твердое. Вал ударил по рубке и рассыпался дождем ледяных брызг.

Мариненко выбрался из-под козырька и подставил лицо ветру. Старпом встал рядом. Он был зол на командира, хотя в душе оправдывал его резкость. К нему снова пришли покой и уверенность, словно этот человек, выйдя на палубу, принял на свои плечи всю тяжесть бури.

Незадолго до поворота на новый курс Мариненко спустился с мостика и прошел по кораблю.

В жилых помещениях тишина и синий полумрак; свободные от вахты моряки спят. Зато в дизельном отсеке дьявольский грохот. Цокотом, свистом, дробным уханьем он обрушивается на барабанные перепонки, заставляя широко открывать рот.