Гибель богов - Иван Апраксин

Мне уже ясно было, что если в Древней Греции поклонялись Афине Палладе, а в Древнем Риме – Минерве, то на широких пространствах от Киева до верховьев Итиля на севере именно трехголовая мрачная Масторава царствовала над умами людей, вдохновляла на бой с врагом и на военные подвиги. Мастораве принадлежали алтари, ей принадлежали щедрые приношения, и даже кровь жертв – кур, коз, баранов, а иногда и людей…

Отношение эрзянских воинов к своему инязору было действительно почти мистическим. Невысокий и тщедушный Тюштя выглядел отнюдь не богатырем, как красавец Овтай, например. Не было в облике эрзянского князя ничего величественного, но он явно владел каким-то внутренним умением подчинять себе волю людей. Он умел так посмотреть и так сказать, что всем сразу становилась понятна значительность его слов, важность этого человека вообще.

– Меня считают колдуном, – как-то сообщил мне Тюштя.

– А ты колдун? – спросил я. Мне не верилось, что невзрачный эрзянский инязор действительно владеет колдовскими чарами. Хотя как же иначе объяснить его популярность у своего народа?

Тюштя тогда пожал плечами и ничего мне не ответил.

В самом конце обратного пути эрзянское войско покинуло нас. Никто не сказал ни слова: просто однажды ранним утром после тревожной ночевки мы проснулись от громких голосов и лязга оружия. Это инязор отдал команду своим воинам седлать коней.

Тюштя никак не согласовал это с нами. Просто решил, и все. Эрзянские воины деловито собрались в путь…

– Я спрошу у него, что случилось, – попробовал я метнуться к шатру Тюшти, но Блуд остановил меня.

– Не надо, – сказал он. – Киевский князь не должен выяснять отношения с князем эрзянским.

– Почему? – не понял я, но Блуд разъяснил.

– Эрзянь Мастор – крупное государство, – сказал он. – Это не мурома и даже не кривичи с древлянами. Тех мы всегда можем укротить и подчинить себе, если даже вздумают бунтовать или изменить. Но с эрзянами не так. Их очень много, они независимый народ, у них большое войско. Если Тюштя сейчас решил бросить нас и двигаться вперед, то не останавливай его. Может быть, со временем все изменится и вы снова станете союзниками и добрыми друзьями. А если ты теперь пойдешь ругаться с ним, может выйти ссора. А ссора – это надолго.

Я с восхищением посмотрел на Блуда. Вот кто родился прирожденным дипломатом! Выходит, успех человека зависит не только от него самого. И даже не только от обстоятельств. От времени и эпохи – тоже в не меньшей степени. Такой человек, как Блуд, с его способностями и мудростью, в XX веке стал бы министром иностранных дел какой-нибудь огромной страны и прославился бы на века. Но Блуд родился в Древней Руси, еще не знающей грамоту и не осознавшей себя страной. И такой могучий изворотливый ум зачастую попросту пропадает зря…

– Хотя почему пропадает? – тут же спросил я себя. – А разве весь проект со мной – подменным князем, проделал не именно Блуд? Он! Так что нет – совсем не напрасно живет в своем времени боярин Блуд. И, вероятно, совсем не напрасно появился в этом времени я сам. Вот только бы узнать, в чем тут механизм и в чем смысл…

Оставшись в одиночестве, без союзников, мы переплыли в обратном направлении Итиль и собрались разыскать наши оставленные неподалеку струги, чтобы отправиться в Киев из оказавшегося бесславным похода. В нашем лагере появился уже ставший старым знакомым Текшонь с посланием от Тюшти и Овтая.

Красавчик Текшонь на этот раз по случаю промозглой погоды и ледяного ветра был весь в мехах, он кутался в них, словно женщина. Встреча трех князей была назначена в Священной роще за холмом.

Ранним утром за мной явился Блуд. Выглядел он совсем плохо: отекшее лицо с набрякшими веками говорило о высоком давлении и о том, что сердце устало справляться с нагрузкой. По своему медицинскому опыту я прекрасно знал, что теперь следует ждать одного из двух: инсульта или инфаркта. Либо сначала не выдержит нагрузки и лопнет сосуд в голове, либо сердечная мышца даст сбой. И я не смогу никак помочь, как не могу и предотвратить неминуемое: ни лекарств, ни аппаратуры у меня не было. А когда я пытался определить уровень давления крови по пульсу и брал боярина за руку, Блуд неизменно смеялся и крутил головой в знак сомнения – он был уверен, что я пытаюсь воздействовать на него колдовскими чарами. А зачем иначе держать за руку?

Медленно, не подгоняя коней, мы съехали с холма к Священной роще. Неподалеку катила свои воды река Итиль-Волга, широкая, плавная, могучая. Будущая великая русская река. Над поверхностью реки и над рощей клубился утренний сырой туман. Мокрый снег и дождь закончились еще ночью, и теперь кругом царила тишина – слышалось лишь чавканье земли под копытами наших лошадей.

Березы в этой роще были похожи на гирлянды. К каждой толстой ветке была привязана сплетенная из гибких веток площадка размером приблизительно метр на полтора. На одном дереве таких площадок могло быть привязано две или три, иногда – четыре. На каждой лежал истлевший или еще разлагающийся труп.

Площадки были такого размера, что человеческое тело не помещалось на них целиком – руки и ноги свисали с боков. Эта Священная роща была эрзянским кладбищем – местом упокоения мертвых. Если, конечно, уместно говорить об упокоении и вообще о покое, имея в виду разложение и гниение мертвых тел на открытом воздухе.

Мы видели такие «кладбища» еще на пути сюда. Тогда Текшонь и объяснил мне, что это такое.

– Можно было бы класть тела просто на землю, – говорил Текшонь. – Нужно ведь, чтобы тела смешались с землей и сами стали землей. Но на земле звери, они растерзают тела и растащат по кускам, а это неправильно. Поэтому лучше всего подвешивать: звери не достанут, а дождь, солнце и ветер сделают свое дело.

Площадки подвешивались таким образом, что могли висеть несколько месяцев. Потом прутья истончались, гнили, и площадка падала на землю, но к этому времени на ней уже оставались только белые вымытые дождем кости скелета и череп.

– Звери не достанут с земли, – сказал тогда Свенельд, выслушав рассказ Текшоня.

– А птицы разве не клюют покойников? Еще как могут исклевать. Сначала глаза, а потом…

– Птицы священны, – возразил муромский посол. – Птицы клюют наши тела, и частички наших душ переходят к ним. Поэтому мы никогда не охотимся на птиц.

Прежде мне только издалека приходилось глядеть на эти своеобразные кладбища – священные рощи эрзянского народа. Теперь же мы с Блудом ехали среди деревьев и вокруг себя слышали поскрипывание веток, которыми были привязаны к веткам площадки с покойниками. Большая часть тел уже истлела и разложилась, но мне все равно казалось, что ноздри ловят трупный запах. Да так, наверное, и было на самом деле…

Тихонько заржала лошадь неподалеку. Овтай и Тюштя поджидали нас чуть в сторонке, возле самой реки. На головах обоих были меховые шапки, по которым стекала влага – с деревьев капало, да и сам воздух был напоен осенней сыростью.

– Мы позвали вас, чтобы попрощаться, – сказал сиплым голосом Тюштя. – Поход наш закончился неудачно, все чуть не погибли. Но я увел свое войско не потому, что предал вас – своих союзников. Просто нужно было спасать воинов, среди них было очень много больных.

– А ты, Овтай? – спросил я муромского князя. – Ты почему ушел от нас? Ведь ты вассал Киева. Почему же ты сбежал вместе с Тюштей? Или ты не дорожишь дружбой киевского князя?

Я впервые разговаривал таким тоном с тех пор, как оказался в роли князя. До этого как-то не решался. А теперь внутри меня словно бы все сложилось, и я действительно ощутил себя киевским владыкой. Задав свой грозный вопрос мрачным голосом, я увидел боковым зрением, как Блуд с уважением покосился в мою сторону. Видимо, он тоже ощутил произошедшую во мне перемену.

– Давайте останемся друзьями, – сказал вдруг Тюштя. – Это я предложил Овтаю следовать за мной. Он твой вассал, киевский князь, тут спору нет. Овтай останется твоим вассалом и впредь, но не сердись на него – Овтай был нужен мне в тот раз. Пусть это будет между мной и тобой, князь Владимир, хорошо?

Голос инязора звучал мирно, успокаивающе. Тюштя явно хотел закончить дело по-хорошему, не допустить ссоры.

Овтай молчал, как молчат испуганные дети, когда старшие разговаривают об их судьбе.

В тот момент я вспомнил слова Блуда о том, что худой мир лучше доброй ссоры и что не следует ссориться с Эрзянь Мастор. Видимо, муромский Овтай – человек совсем еще молодой, неопытный. То, что он находится под влиянием Тюшти, – естественно, ведь они князья родственных народов…

– Овтай – великий воин, – улыбнулся я. – Мы все видели, как он крушит врагов. Пусть Овтай идет с нами в следующий поход.

Весь этот разговор прошелестел едва слышно. С одной стороны, плескалась речная вода, с другой – поскрипывали площадки с трупами на деревьях Священной рощи. За дальним холмом, поросшим лесом, поднимались дымы – это с утра затапливали очаги в становище Эрзямас…