Истории нашего двора - Клара Калашникова

– Возьмите меня, я умею строгать, пилить, – сияя, проговорил Василь.

Мартыныч ничего не ответил, только затянулся покрепче. – Не верите? У меня пятёрка на трудах была. Могу принести аттестат. – Да уж какой тут аттестат? Не положено нам таких брать, не сердись. – А каких таких? Тут же руками работать надо, руки-то у меня целы! – не унимался Василь.

Мартыныч глубоко затянулся, резко выдохнул, сплюнул и, не докурив, бросил сигарету на землю, прихлопнув огонёк осыпанным опилками ботинком. Не глядя на Василя, столяр вернулся обратно в мастерскую. Василю захотелось напиться, и он покатил в «Избушку». Денег было мало, но поблизости всегда околачивались собутыльники, на троих можно было наскрести на дешёвый портвейн, прозванный в народе «три топора» или купить на крайний случай настойку боярышника, что продавалась в аптеке без рецепта.

Ближе к новому году позвонил Серёга, бывший одноклассник. Поболтали по телефону, кто где учится, кто кого с кем видел, и Серёга пообещал, как сдаст первую сессию, нагрянуть в гости. Василь хотел увидеть друга и в то же время боялся показаться ущербным инвалидом, вызвать жалость и презрение. Но когда Серёга завалился с двумя школьными приятелями и ящиком пива «Жигулёвское», от сердца отлегло. Пацаны пили за встречу, вспоминали юношеские проделки, рассказывали про новую студенческую жизнь, много ржали, как будто со школьной поры ничего не изменилось. А потом Серёга протянул Василю гитару – спой. И он запел одну, другую – те, что успел выучить у старослужащих. «Расскажи, что ты видел на войне?» – спросил один из пацанов. А что он видел? Блиндаж, оружие, командир, солдаты… даже про взрыв, что сделал его инвалидом, и то не помнит. «Рассказывать не о чем», – мрачно отрезал Василь. Раньше у них было общее прошлое, но в планах на будущее дорожки уже сильно расходились. И как же удивился Василь, когда на майские праздники Серёга с пацанами притащили коляску, хоть и б/у-шную, но зато импортную, почти новую. Они скинулись и где-то откопали, выторговали этот раритет. С механическим приводом, почти сама катится, как машина. После самопальной катульки это было полноценное транспортное средство. На радостях Василь снова покатил в мастерскую.

– Ну, теперь-то возьмёте?

– Да не положено по технике безопасности, понимаешь? – недовольно буркнул Мартыныч.

Василь насупился, взглядом расстреливая мастера.

– И что мне теперь, милостыню у церкви просить? Или в метро попрошайничать?

– Да не положено, мать твою, понимаешь? Травматизм у нас и так большой, сам что ли не знаешь?

– Да я на войне был, наплевать мне на травматизм!

– Тебе наплевать, а мне отвечать потом!

– Да я же работать хочу, не сидеть на жопе! – орал, не слыша себя, Василь. – Ну что мне, в петлю лезть, что живой остался?

Мартыныч открыл рот, но не нашёлся, что ответить, и повернулся спиной, показывая, что разговор окончен.

– Ты погоди сынок, погоди, не горячись, – вмешался сухой старичок, чем-то занятый в самом углу мастерской. – Ты скажи лучше, что умеешь делать, чему научен?

– Да что я умею… на уроках труда пилил, строгал. Табуретку сколотил.

– Табурет. А стул починить сможешь?

– Стул не пробовал, но научиться ведь могу!

– Вениамин Иванович, – подал старик заметно дрожащую руку.

– Василь.

– Василь, сынок, я ведь давно деревом занимаюсь, но здоровье теперь не то, сам видишь, руки слабые. Хочешь, обучу тебя ремеслу? Может, краснодеревщиком станешь.

– Хочу. А где, когда? Я прямо сейчас могу.

– Иди-ка сюда, смотри, принесли мне на починку гитару… – и старик направился в свой угол. – Ты играть-то умеешь?

– Знаю несколько аккордов… – Василь покатил мимо Мартыныча, крутящегося у свежего бруса, как будто его больше ничего не касалось.

С того дня Василь каждый будний день бывал в мастерской. Так за работой прошла длинная зима, незаметно пролетела весна и, наконец, снова наступило лето. Василю казалось уже, что он привык к новой жизни, но не смирился, как призывала мать, а нашёл своё место. Он чувстовал себя уже увереннее: не калекой, а мужиком, зарабатывающим на жизнь трудом, приносящим радость. Он даже собрал новый, крепкий досчатый пандус с перилами, за который его благодарили две мамашки с колясками, чем он сильно гордился, хотя вида не подавал.

Но как-то ночью Василь снова увидел знакомый кошмар: Хлопки и взрывы, бесконечный бег и засасывающая канава. И вот он увяз по уши, а потом и вовсе окунулся с макушкой, но вдруг… Ноги, – сообразил он, – у меня же их нет, они не могут так тянуть! И вдруг что-то мощное вытолкнуло его из липкой грязи и понесло, понесло вверх, над войной. Его кружило над скалами, выше и выше поднимая с каждым витком. Звуки выстрелов становились тише, пока всё не заглохло. Он летел над горами и увидел внизу тень с большими, раскинувшимися как у орла, крыльями. Взмахнув несколько раз, он вдруг понял, что это его тень, а значит и его крылья.

Василь проснулся заворожённый ощущением полёта. В окно проникали солнечные лучи и, отражаясь от бортиков трюмо, вспыхивали на потолке яркими полосами. Раздался дверной звонок. Тело было приятно расслаблено, вставать не хотелось, и он ждал, что дверь откроет мать, но её шагов не было слышно. Видимо, рано утром ушла в церковь, не стала его будить. Натягивая импортные джинсы, купленные у Любки, местной фарцовщицы, он заметил, что второго звонка не было. Может быть, гость ушёл, – надеялся он, выкатившись в коридор, щёлкая замком и толкая дверь. На пороге стояла Лена. Василь, столько раз мечтавший о новой встрече, оказался не готов увидеть её прямо сейчас и, чтобы скрыть радостное волнение, напустил на себя строгий вид.

– Ладно, проходи раз пришла, – и пока она не успела отказать, развернулся на кресле и покатил в кухню.

Лена присела на край кухонного уголка, – любимое место Василя «до». Жизнь делилась теперь на «до войны» и «после». Василь налил из крана воды, поставил чайник. Подкатился к столику и, стараясь не смотреть на гостью, достал сигареты. Лена была в сарафане, так соблазнительно открывающем грудь, что как Василь ни старался, взгляд его то и дело нырял в ложбинку, где прятался маленький алюминиевый крестик. Василь хотел извиниться за прошлое, но не знал, как начать. Не научился он всерьёз с женщинами общаться, не успел.

– Значит это… Заварку достань… Пажал-ста. Вон там, в шкафчике.

Лена быстро вспорхнула, тряхнув подолом, не заметив, как задела им Василя. У того по плечу поползли мурашки, да так, что он еле сдержался, чтобы не схватить её за голые ноги, такие живые и крепкие. Он мотнул головой, прогоняя вспыхнувшее желание. Она не подозревала, что своим видом, да и просто существованием, будит в нём то сокровенное, о чём он запретил себе даже мечтать. Ей же казалось, что он едва выносит её присутствие, и вот-вот снова сорвётся и прогонит, как в прошлый раз. Вот уже полгода как, прячась за занавеской, Лена тайком подглядывала за Василем. Наблюдала, как он разъезжает по двору на новой коляске, и ей хотелось подойти, взять за руку, посмотреть в глаза. Знала она его очень давно, со школы, переживала, когда в армию забрали, и вся обревелась, узнав, что ходить он не будет. Отец велел ей забыть такого жениха, а мать вздыхала, поддакивая отцу, но когда родители заперлись на кухне, Лена подслушала: «Сердцу не прикажешь, я ведь за тебя тоже вышла против воли родителей». «Жалеешь?» – рыкнул отец. «Нет, конечно, нет», – успокоила его мама. И вот, Лена решилась снова пойти к Василю, а там будь что будет. Она боялась проронить случайное слово, чувствуя себя неловко, но и уйти не поговорив было невозможно. За что он так с ней, в чём её вина? Что не нашла себе другого? Что любит и таким, увечным? Что не боится трудностей и согласна на них, лишь бы быть рядом? – она много раз задавала эти вопросы себе, но ответов не находила. Чай не пили, сидели молча. Василь закурил уже вторую, Лена всё мешала и мешала ложечкой в чашке, забыв, что не положила сахара.

– Ну что, ещё любишь? – решился он, наконец.

Лена подняла остро блеснувшие глаза и кивнула.

– Тогда пошли. Давай, щас сама увидишь…

Она легко встала и послушно пошла по узкому коридорчику за коляской. Ласково смотрела на выступающие над спинкой каталки полуголые лопатки, шею, ершистый затылок. Василь въехал в небольшую комнату. Постель была разобрана, убрать он не успел, да и какой смысл, кто бы увидел?

Конец ознакомительного фрагмента.