Охота на гусара - Андрей Белянин

– Делим только на своих! Зажигай, чавелы!

Второй раз наш полк отличился на славу. Пыль летала столбом, на всём лужку не осталось ни одного незатоптанного одуванчика, и даже гоготавшие прежде цыгане тоже вошли во вкус. Благодарные зрители разразились бурными аплодисментами, щедро отсыпав нам премиальные, сам «губернатор» (или кто там был) пожертвовал аж золотой наполеондор! Нас упорно требовали на бис, я оглядел тяжело дышавших товарищей и скорее попросил, чем приказал:

– Не ради денег, не ради славы, не ради вина ихнего кислого – ради гордости великоросской… Не дадим спуску, родимые…

– Ай нэ-нэ! – поддержали французы.

Герои мои поправили сползшие груди ватные, потуже затянули платки с бахромой, закусили мониста и… Царица небесная, как они плясали! Струны лопались от восторга, цыгане давились слюной от зависти, неприятели сидели, как вши окопные, придавленные всей яростной мощью и красотой сего танца. Дивная в случайности своей помесь мазурки, барыни, цыганочки, камаринской, вальса и костромской кадрили с притопом разила наповал даже самого искушённого ценителя мощей Терпсихоры! В ту ночь захватчики впервые поняли своё полное ничтожество перед таким народом…

Французы ушли на рассвете. Полным боевым порядком, с трубами и знамёнами, стройными подтянутыми колоннами. Расслабленные, на отдохнувших лошадях. Ни казаки, ни солдаты так и не появились. Впрочем, первые с гиканьем и пиками обрушились на табор уже часа через полтора (после ухода бонапартистов). На вопрос «где их черти носили?!» Талалаев внятно ответить не мог, но пахло от него водкой и колбасой. Сильно подозреваю, что задержались они именно в Покровском, куда по чистой случайности и попрятались все молоденькие цыганки. Храповицкого искали дня три, а то и четыре. Как он ориентировался ночью, без компаса, в незнакомой местности, да ещё и умудрился заблудиться – одному Богу известно… Честно заработанную валюту поделили по совести. На пару марочного «Мадам Клико» вполне хватало, но это уже после войны, а пока…

Холодало… Осень в средней полосе – время противное и слякотное. «Дождливая пора, глаз – разочарованье…» – писал я в своих заметках, уделяя в те дни большое внимание основам стихосложения. Как-то, ещё в юность мою по Москве, дружа с некими вольнодумцами из Университетского пансиона, прочёл у них «Аониды», коллективный сборник стихов, издаваемый старцем Карамзиным. Тогда и подсел на это рифмоплётное дело, и даже отписал недурственный стишок о пастушке Лизе и потерянной овечке, кою эта странная девица любила с какой-то чрезмерно нежной и подозрительной страстью…

А уже служа в Белорусском гусарском полку, создал знаменитое «Призывание Бурцову на пунш», облетевшее в списках всю военную Россию. Ей-богу, сотни раз ловил своих предприимчивых сослуживцев, от руки переписывавших текст сей и указующих в началах имя того, кого жаждали видеть. Причём всякое лыко ставилось в строку вне зависимости от ритма, размера, да и просто здравого смысла. Кульнев, Орлов, Боткин, Беринг, Толстой и так далее – ещё ничего, но… Не буду утомлять читателя всеми нелепицами и конфузиями, скажу лишь, что самое памятное искажение стиха моего гласило:

Барклай-де-Толли, ёра, забияка,Собутыльник дорогой!

Представьте, каково было тогдашнему главнокомандующему получить эдакую дулю и что бы он сделал с отправителем?! Однако ж всё кончилось хорошо – ходили слухи, будто бы шутка сия принадлежала душевнейшему Михаилу Илларионовичу князю Голенищеву-Кутузову и была с умилением воспринята государем. Барклай смолчал, но запомнил…

А меня опять уволили! За что, про что, с какого боку и где справедливость? Но, увы, такова судьба всех пиитов моей многострадальной родины. Традиция, чтоб её…

И хотя увольнение моё кому-то могло показаться благоволением капризной фортуны (ещё бы, из сонной Звенигородки в блистательную лейб-гвардию Петербурга!), но на деле годы службы у князя Багратиона были полны несусветной скуки и пустопорожнего теньканья шпорами. Чёрт, да там и выпить-то толком не с кем! Пётр Иванович, конечно, человек замечательный, я бы даже выразился, исключительный, но непьющий. А непьющий грузин – это более чем исключение… Это, знаете ли, уже извращение какое-то!

Но вернёмся к партизанству нашему… Особо интересных дел у нас в те поры не наблюдалось. Во-первых, как я уже упоминал, начинало холодать, а французы слякоть не жаловали и, проклиная наши благословенные дороги, предпочитали отсиживаться по сёлам, справедливо полагая, что когда я проголодаюсь, то и сам из лесу вылезу. Как видите, иногда неприятелю нельзя отказать в злобной предусмотрительности и коварной дальновидности.

Когда сухари подошли к исходу, а носки промокли окончательно, мы ретивым маршем двинулись в обход Никольского на окраину Юренева. По самым последним, трёхдневной давности, сведениям (ибо, сидя в лесу, свежих сведений не высидишь) именно в том селе уютно устроился польский пехотный полк, захвативший наших пленных. Говорят, русских солдат согнали в церковь, где им было тепло и сухо, а кормили их сердобольные крестьяне, что бросило сердца наши в ярый гнев от жёлтой зависти… Вольно ж сидеть в плену на всём готовеньком, в то время как истинные защитники Отечества мёрзнут, мокнут и почти приближены к голодному обмороку! Из всех продуктов осталось лишь мыло для мытья лошадей – невкусное, мы пробовали…

Полные решимости отбить у врага заключённых воинов, бригаде нашей пришлось разделиться. Шестидесяти человекам пехоты под командой всё того же Храповицкого было велено бежать вприпрыжку по селу, палить из ружей и орать: «Ура! Наши в городе!» Казаки и часть конных улан, драгун, кирасир и прочих разных окружают церковь, выручая военнопленных, а также отрезая пути возможному отступлению противника. Я сам, с прежним отрядом моим, остался в резерве, прикрывая столбовую дорогу к Вязьме и останавливая, конфискации ради, случайных грибников.

Распоряжение моё было исполнено успешно, хотя и не так удачно, как хотелось бы. Во-первых, французы почему-то не запаниковали… Даже наоборот, открыли довольно сильный, хотя и оплошный огонь из окон по улице. Герои Храповицкого отчаянно бегали взад-вперёд по селу, осыпаемые градом пуль, честно вопили, что-де «наши в городе!», но им никто не верил. Казаки тоже хлебнули лиха, нагайками выгоняя из церкви пригревшихся и разморённых после ужина пленников. Люди ворчали, огрызались и кое-где даже непозволительно шумели, в дерзновенно резкой форме высказываясь о всей нашей партизанщине.

Я же, видя бедственное положение солдат наших, приказал жечь избы с засевшим в них неприятелем. Ломать – не строить, минуты не прошло, как синим племенем заполыхало всё село! Несознательные крестьяне костерили нас на чём свет стоит… Французы меж тем, собравшись с силами, устоялись на месте плотным каре и, грозя ружейным огнём, принудили нас к отступлению. Мне и по сей день горько об этом вспоминать, но – увы! – правда дороже всего… На помощь противнику из-за леса спешно двигалось два батальона пехоты, а поскольку мы были отягчены упирающимися спасёнными, то не следовало и помышлять об открытом противлении.

Подобрав раненых, я повёл отряд на Покровское и был воистину вознаграждён за смирение, ибо приметил у села артиллерийский парк практически без охраны! Налетев всем кагалом, мы овладели оным без малейшего сопротивления, взяв двадцать четыре пушечных палубы и аж сто сорок четыре вола для их перевозки, не считая канониров и фурманщиков. Грозный итог сражений в Юреневе составил: тридцать пять погибших с моей стороны, сто пятьдесят пленных французов и полсотни наших.

Что делать – а ля герр, ком а ля герр… О потерях со стороны неприятеля наверное сказать не могу, но убеждён, что они были вдвое, втрое, нет – впятеро более ужасны!

Едва расположась в Покровском, известился я, что новый транспорт пленных россиян, числом в четыреста человек, остановился неподалёку. Быв уже раз наказан за отвагу штурмовать селение, занятое пехотой, я отрядил вперёд урядника Крючкова с шестью отборными казаками. Им надлежало выехать навстречу и пистолетными выстрелами отпугнуть охрану транспорта, дабы валили отсюда подальше и дали же наконец отдохнуть. И предприятие сие увенчалось совершеннейшим успехом! Заслыша выстрелы и видя донцов с пиками на лошадях, пленённые воины российские дружно восстали, вследствие чего сто шестьдесят шесть человек и четыре офицера были мгновенно обезоружены!

С сей добычей я окончательно обосновался в Покровском, отужинал чем бог послал и, не дожидаясь утреннего визита мстительных погорельцев Юренева, в ночь двинулся на Городище. Где уже и отдышался, наказав вахмистрам Скрыпке и Колядке подготовить сопровождение для доставки связанных французов в Юхнов. Сам я с некоторых пор избегал появляться в губернском центре лично, да вы понимаете почему…