Потерянный рай. Эмиграция: попытка автопортрета - Петр Вайль

Если средний американец смотрит телевизор 30 часов в неделю, то даже заядлому телеману в России вряд ли это удастся сделать. Программа передач, с ее явным пристрастием к опыту передовиков и фигурному катанию, хороша уже тем, что отпугивает явной унылостью.

И все же у советского телевидения были свои звездные часы. КВН, "Клуб кинопутешествий", военные сериалы.

Клуб веселых и находчивых — состязание в остроумии студенческой самодеятельности — был плодом и результатом либеральных 60-х. В телевизионном КВНе тиражировали, все достоинства и недостатки общественной жизни тех лет. За недолгое время, когда эту жизнь разрешали, она с радостью неофита организовалась в молодежные кафе, в чтение стихов у памятника Маяковскому, в отчаянную войну физиков и лириков и еще в сотню опьяняющих свободой затей. Из них КВН был самой мощной уже в силу массовости. Кроме того, на короткое время жанр капустника, вариант которого КВН разрабатывал, стал представлять творческие силы страны. Юмор во всех его проявлениях был естественной реакцией на временное прекращение культурного террора. Литература тогда у нас была сатирическая, герои — иронические и даже "Комсомольская правда" со смешинкой. Ничего антисоветского в КВНе, понятно, не было. Но смех — уже антигосударственное занятие. Молодые люди, беззаботно резвившиеся на сцене ("Что такое брак по-итальянски? — Это макароны из кукурузы"), наполняли душу зрителя диссидентским сочувствием. Поэтому и любовь к КВНу была фантастической. Ему подражали все — от академиков до пограничников. И никогда, пожалуй, голубой экран не разносил столько здоровых эмоций.

Но КВН быстро выродился. Как любое театрализованное действо, он скорее всех прореагировал на закат нашего ренессанса. Знаменитые капитаны КВНовских команд перешли в театры миниатюр, в финал вырвались студенты уральских вузов, а в жюри стали преобладать комсомольские работники. К 70-м годам время шуток окончилось, и телевидение стало отдавать лучшее время "Экрану социалистического соревнования".

Другим феноменом телеэкрана был "Клуб кинопутешествий", демонстрировавший короткометражки из заграничной жизни. Не то что бы географический зуд вдруг охватил население. Все было проще. Открылось небольшое — 39 см по диагонали — окно в Европу.

Чудо XX века — телевизор — позволило наслаждаться видом западной жизни, и при этом не нарушалась цельность пограничной проволоки. Опытный взгляд советского телезрителя выхватывал из этой жизни такие детали, которые нормальному человеку не разглядеть в бинокль. Вот очередь безработных негров, ждет бесплатного супа. Стон! На них нейлоновые сорочки. Те самые — по двадцать рублей и не достать. Парижская беднота подбирает в мусоре арбузные корки. Арбузы в декабре?! В братской Болгарии в кафе не запрещают курить. Отсталые африканцы пьют ледяное пиво. И так до бесконечности. Десять минут экранного, времени давали заряд зависти и беспокойства на неделю. Красивая западная жизнь мельтешила на экране, как в спиритическом сеансе. Казалось, она существует не в материальном мире, а в бестелесном эфире, по которому несутся загадочные электромагнитные колебания.

Как бы там ни было, "Клуб кинопутешествий" пропагандировал эмиграцию значительно успешнее сионистских брошюрок издательства "Алия".

И КВН, и "Клуб кинопутешествий" были созвучны веселой эпохе 60-х. Все эти слегка либеральные веяния шли от свободного, но непрочного духа времени. У них не было здорового народного фундамента, который придал бы зрелищу свойство национального развлечения. Того свойства, которое стало достоянием кинофильмов на военную тему.

Вторая мировая война — как покорение прерий для Америки — источник сильнейших эмоциональных и эстетических переживаний советского народа. И переживания эти теснее связаны с искусством, чем с историей.

Военная тема в советской культуре является грандиозной государственной аферой. Это и эксплуатация трагической эмоции, и игра на национальных чувствах, и планированная разработка примитивных эстетических клише. Стилистика военного кинофильма замечательна тем, что всегда повторяет классицистскую трагедию. Изначальное и несокрушимое разделение героев на плохих и хороших представляет в распоряжение автора жизнь. Конфликт между нашими (русскими) и ненашими (немцами) вечен, подсознателен и однозначен. В такой простоте уже позволяется бороться нюансам чувств. Их противоречия никогда не смогут превозмочь глобального разделения сил. В этом и заключается мощь военного боевика — зритель всегда знает, кто прав. (Скажем, во время демонстрации «Гамлете» обязательно найдется человек, который спросит: "Офелия — за нас?").

За послевоенные десятилетия трактовка военной темы, конечно, сильно изменилась. Если раньше немцы были исключительно набитыми дураками, то теперь среди них встречаются знатоки Моцарта. Правда, музыку они слушают обычно во время расстрелов. Советские генералы тоже потеряли часть своей идеальной прекрасности. Некоторые заражены пороками — например, грубостью. Но основа подобных фильмов остается неизменной. Благодаря ей, а также всенародной любви к этой продукции, немецкий язык беспрестанно звучит с экранов, и целые фабрики, обслуживающие кино, десятилетиями выпускают фашистские мундиры.

Традиционный сплав сентиментальности (наших жалко) и гордости (наши победят) обеспечивает зрителям военного фильма полноценный катарсис. Однако недостаток интеллектуального преимущества победителей дает себя знать. Культ силы потерял часть своей актуальности — даже Джеймс Бонд с годами умнеет. Поэтому настоящим откровением военного эпоса стал двенадцатисерийный телефильм "Семнадцать мгновений весны".

Похождения советского разведчика Штирлица в тылу врага оказались самым популярным в России приключением с момента зарождения авантюрного жанра. Штирлиц — элегантный, умный и непобедимый оберштурмбаннфюрер СС — стал национальным героем.

Досуг в России отнюдь не отличается разнообразием форм. Российский человек за этим разнообразием и не гонится. Он просто превратил свои развлечения в универсальный способ жизни, крайнюю цель, последний рубеж. В постоянной войне частной жизни и общественного бытия досуг — тот полигон, на котором схватка ни на минуту не прекращается. И, конечно, все попытки общества навязать личности извращенные представления об увеселениях (вроде планетария или комсомольских крестин) обречены на провал. Слишком прочны и всеобщи исторические традиции безделья, создающего иллюзию комфорта, достатка и свободы при помощи самых патриархальных средств — водки, бани и похабного анекдота.

Любовь

Чтобы правдоподобно рассказать о любви, необходимо временное и пространственное допущение: "В некотором царстве, в некотором государстве жили-были…". И еще: допущение качественное. Люди должны быть иными, не такими, как мы: принцами или, наоборот, пастухами.

Иначе — не верится. Дафнису и Хлое веришь, а соседям по лестничной площадке — ни за что. Медея, зарезавшая детей, вызывает сочувствие, а мать-одиночка, оставившая дома ребенка ради свидания — ненависть. И всегда нелепы классические любовные сюжеты, перенесенные в наши дни: вместо стремительных красавцев — слабоумные монстры.

Такие допущения необходимы и по отношению к собственному опыту. Пусть прошло всего несколько лет, но ты живешь уже не то что в другой стране, но даже и в другом мире. Так или иначе, ты другой, и тем, прежним, не будешь уже никогда.

И вот кажется, что и твой любовный опыт и, опыт тех, кого ты хорошо знал — уникален. Что он точно характеризует тот слой общества, из которого мы все вышли. И, может быть, особенно потому, что наше вторжение в мир глобальной интимности приходится на рассветный конец 50-х, утверждение в этом мире — на радужные 60-е, и закрепление в нем — на пасмурное начало 70-х.

Первые опыты сексуального воспитания — не в пресловутом дворе, где подростки из полуподвальных помещений, цинично осклабясь, рассказывают тебе, чем занимаются папа и мама, оставшись одни. Такое тоже случалось, но следа не оставляло: видимо, сказывался эффект, изложенный выше. То, что совсем рядом, неправдоподобно.

Первое знание давали книги, обладавшие всеми видами нужного допущения. Санктпетербургское издание 1908 года "Домашний врач" с детально выписанной картинкой родов. 3-й том "Атласа анатомии" с потрясающим разворотом, где на левой странице изображались "Половые органы девицы", а на правой — "Половые органы женщины". Позже, когда были изучены дроби и настигнута идея масштаба, пришло новое знание, дополняющее дошкольное: органы слева перерисованы в пропорции 1:1, а органы справа — 5:6. Процесс полового созревания был перед глазами.

Такая глубина знаний была еще, пожалуй, элитарной. Наша приятельница рассказывала, что когда ее, первую из одноклассниц, осенил менструальный цикл, вся девичья половина класса объявила ей бойкот. И понадобилось вмешательство прогрессивной учительницы, которая объяснила, что не стоит так ненавидеть человека за это неприличие. Хотя бы потому, что оно постигнет каждую из них. Многие девочки не хотели верить и плакали.