Казейник Анкенвоя - Олег Егоров

- Офицер, - снова обратился я к руководству, - я здесь проездом. Ваши обычаи мне в новинку. И вот я не совсем понимаю. Чтобы у вас индульгенцию за кражу получить, я должен парочку нарушителей прикончить?

- Индульгенцию?

- А так по латыни отпущение грехов называется, Митя, - пришла на помощь анархисту освобожденная от колодки рыжая тварь. - Ты заходи, Дмитрий Кондратьевич, в мою вечернюю школу жизни по адресу Косой переулок. Я там латынь преподаю от 20 до 24. Это длина. Диаметр тоже имеет значение.

- Мы, что ли, правила устанавливаем? - пропустив ее справку мимо, обиделся на меня офицер. - Я идейный анархист. По мне, так любая собственность есть грабеж обездоленного гражданства, понял? И бумажник свой ты украл у людей без бумажников, понял? Я сын Прудона и Бакунина. А в Бога я не верующий. И не грехи я отпускаю, а людей, искупивших кровью. Мое дело нейтральное. За порядком следить. Анархия – мать порядка, понял?

- Ну, вы тут разбирайтесь, мальчики, - Виктория отослала мне воздушный поцелуй, и растворилась в толпе коммерсантов.

- И кто же правила устанавливает? – окончательно сбитый с толку, я еще пытался что-то выяснить.

- Да ты и устанавливаешь, поповское семя! - распалился вождь идейных анархистов. - Митя привязывай! Митя наказывай! А не ты, так фанатики твои, славяне! Пусть Божий суд грешные души рассудит! Кто в поединке выжил, тому и прощение от Царства небесного!

- Бог не в силе, а в правде! – я в бешенстве дернулся, но прихватили меня надежно.

- Бог в правде, - как-то вдруг успокоился Митя-анархист, - но, правда - в силе. Чьи слова?

- Чьи?

- Отпустите инока, - Митя устало махнул рукой, и пошел прочь.

- Если бы не паек усиленный, да премия по штуке на рыло за каждого нарушителя, хрен бы мы выслуживались, - предупредил меня долговязый. - Посмотрели бы, как вы глотки друг другу подрежете. Иди, на запад, святой отец. Магазин скоро закроется.

- И где тут запад? - я оглянулся по сторонам.

- Тебе не одинаково? - дружинник ростом короче сплюнул под ноги. - Ост унд вест дахайм дас бест.

«Это он в десятку всадил, - согласился я мысленно. - Такая пословица кучно в меня легла: «восток ли, запад ли, дома лучше». Пора выбираться, пока мне рашпилем череп не раскроили в этой немецкой слободе. Ноги делать пора. Выход искать». Я открыл бумажник и проверил его содержимое. Кредитные карточки, таможенная квитанция и пятнадцать тысяч рублями наличными оказались нетронуты. Еще даже прибавилось кое-что. Визитка с буквой «R». Буква, так или иначе, подразумевала Словаря по фамилии Рысаков. На оборотной стороне визитки я прочитал послание от левой почему-то руки:

«Положись на Викторию». Я пораскинул мозгами: «Играет со мной Словарь. Веселится, пьянь безумная. Послание вложила в бумажник Вика-Смерть. За тем его и умыкнула. А, может, и не она. С трудом я верю, что издательский цензор так успешно освоила, в принципе, чуждые ей воровские навыки. Дальше мне показали отвратительную пьесу в постановке Мити-анархиста и его опричников при участии той же Виктории. Но если акт устрашения был сыгран для меня, то сыгран был весьма на уровне. Так дилетантам не сыграть. И колодники вполне натурально скончались от побоев. И еще что-то не увязывалось. Логическая цепочка моих рассуждений была оборвана, точно финишная лента, инвалидом на костылях:

- Подай Христа ради, святой отец.

Я подал рублей десять, и спросил его, где ближайший магазин.

- По Гринвичу третья параллель, - он спрятал червонец, и принялся вычерчивать костылем на пыльном грунте географический набросок. - Семьдесят градусов широты. Лесные массивы там начинаются. Лицо у тебя смешное. Просто я чертить люблю. А магазин прямо.

Калека охотно указал на каменное здание без окон, расположенное в трех шагах, и вызвался меня проводить.

- Где ногу-то потеряли?

- Нальешь, тогда расскажу.

Мы свернули за угол каменного здания, и налетели на Вику-Смерть.

- Почему не работаешь, Марк Родионович? – ласково спросила она калеку.

- Я на Княжеской площади служу. Правый угол Храма Обреченных, - инвалид поспешно ретировался.

- Он кто?

- Учительствовал, пока школу не затопили. Географию преподавал.

- А ты кто?

Я отстранил ее и ступил на крыльцо магазина под вывеской «Нюрнберг».

- Погоди, монах, - она удержала меня за плечо. – Те доходяги у столба больше недели увечились. Первый сидел за инцест, второй за поджог. На покаянии один только выживает. Закон такой. Эти звери меня порвали бы, если б я ждала, пока они сил наберутся.

- Теперь мне ясно, почему в народных сказаниях смерть с косой изображают. Передай Словарю, что задания выполнила, - отцепив ее пальцы, я ввалился в магазин, и попал на лестницу с потраченными ступенями.

- Господь у них в силе, - бормотал я, раздраженно ероша ладонью свою мокрую лысину. - Кто выжил, тот и прощен. Божий суд, мать их в дышло. Ни волоса не упадет с головы без ведомости Господней. Знаем. Читали. Ведомость вам, слава Богу, не одобрение, извращенцы. Ибо сила Его совершается в немощи, онанисты публичные Паскаля надо читать.

Уже через два пролета лестница привела меня в подвал. Общий галдеж и отдельные выкрики с моим появлением стихли мгновенно. Все присутствующие разом обернулись ко мне. Лишь комментатор идущего по телевизору матча Бундеслиги, как ни в чем не бывало, продолжал свой репортаж: «Иван Саенко по-прежнему разминается у кромки поля. Очевидно, Ханс Майер хочет усилить игру «Нюрнберга». До конца матча остается пятнадцать минут, а счет на табло хозяев поля явно не устраивает. Неужели Саенко заменит полузащитника?

Да, так оно и есть. Шестой номер Галашек направляется к скамейке запасных.

Что же? Ханс Майер идет ва-банк. Хотя, справедливости ради, следует признать: для Галашека сегодня был не лучший день». «И не только для Галашека», - подумал я, изучая магазин, более смахивающий на баварские народные бирштюбе. В оформлении интерьера преобладали красно-черные цвета футбольного клуба «Нюрнберг». Флаги на стенах, скатерти, вымпелы, сам прилавок, оснащенный расплющенным орлом со свернутою башкой, да еще и заседание колонны суровых штурмовиков за четверкой столиков, сдвинутых вместе, обернули бы вспять любого спортивного дилетанта. Дилетант решил бы, что угодил он в самое логово германского национал-социалистического движения. Но как я страстный болельщик, то легко разобрался в обстановке. Тем паче, что ни германского, ни какого иного малейшего движения мною в подвале не ощущалось. Напротив, и продавец, и покупатели, сидевшие за прилавком, и штурмовики в красно-черных шарфах застыли, сосредоточившись на моей персоне. Возможно, все они ждали от меня какого-нибудь сигнала. И я счел за лучшее оправдать их надежды.

- «Нюрнберг» чемпион! – провозгласил я, гимнастическим жестом выкинув руку перед собой.

- «Нюрнберг» чемпион! – хором отозвалась колонна штурмовиков. Прочие завсегдатаи так же поддержали мой клич. В магазине наступило прежнее оживление. Все вернулись к своим делам. Я подошел к прилавку. Выбор напитков за спиной продавца возбуждал если не жажду, то, по крайней мере, любопытство. Стеллажи были уставлены четвертушками, полулитровками и бутылями емкостью литров до пяти без наклеек, исполненных как прозрачной жидкости, так и жидкости светло-коричневых оттенков. На краю прилавка стоял поднос, и на нем чистые кружки. Меланхоличный продавец в красной пилотке и с партийным значком в виде буквы «N», пришпиленным к черному галстуку, оттирал наждачной бумагой ржавый штопор. Учитывая, что все изделия на стеллажах были запечатаны пивными пробками, назначение штопора показалось мне загадочным.

- Тебя как звать? – спросил я для первого знакомства.

- Филиппов по батюшке, - продавец испробовал пальцем острый кончик штопора.

- Пиво есть, Филиппов?

- Пива нет.

- А кружки?

- Кружки есть. Дань традициям, - добавил продавец, предупреждая мой следующий вопрос.

- Мюних путч? - откликнулся я с пониманием.

Продавец многозначительно смолчал, покосившись на милицейского капитана, отдыхавшего чуть поодаль за длинным прилавком.

- Что еще?

- Водка и портвейн. Водка хорошая. «Rosstof».

- А почему «Rosstof»? «Российский штоф»?

Продавец и здесь многозначительно смолчал.

- А этикетки забыли поклеить?

- Зачем их клеить? – Изумленно посмотрел на меня продавец. - Какой «Rosstof» правят на экспорт в Самару, тот оформляется. А нашу водку прямо в цеху разливают.

- А другую где разливают?

- Или бери, или тикай отсюда, - расстроился Филиппов.

Дружный рев зала привлек наше внимание к экрану телевизора. «Нюрнберг» усилиями Саенко выдрал ничью на второй добавленной минуте.

- За счет заведения! - Заорал на меня раскрасневшийся продавец, меланхолию которого сдуло, точно пудру. - Хайль, Саенко! Всем водки двойную порцию!

Он подбросил штопор, не поймал его, сорвал со стеллажа бутылку портвейна, высадил ее до половины, остаток вылил в кружку, и подтолкнул ко мне. Казалось, ликование покупателей было всеобщим, когда вдруг милиция подняла голову.