Сигналы Вселенной - Владимир Бабула

— И все же я думаю, что воздух было впущен в вакуум нарочно! — упрямо повторил Дамбури. — Предлагаю спросить Йонеса по радио, разбирал ли он манометр?

— Я против! — сухо возразил Тарабкин. — У Ионеса больная мать, ему сейчас не до этого. Он ответит на вопрос, когда вернется. А про злой умысел с его стороны не может быть и речи. Я знаю его уже шесть лет, и знаю хорошо. С каким увлечением он работал над проблемой продления жизни человека! С каким усердием и настойчивостью проводил самые сложные, самые ответственные опыты… Нет, друзья, Йонес на это не способен… да и вообще кто бы мог сделать это сейчас, когда на Земле уже не существует капитализма, когда нет ненависти между народами и людьми?

— Видите ли, Александр Иванович, у нас, в Америке, считают, что еще не настало время абсолютной безопасности, что необходима бдительность… Или вы думаете, что бывшие эксплуататоры уже вымерли или переродились? А может, у кого-то из них еще осталась в сердце зверская ненависть к человечеству и безумная жажда снова захватить власть?

Все поглядели на академика Дамбури удивленно и недоверчиво, однако никто не возразил. А он улыбнулся невесело:

— Ну, подождем, что скажет Йонес.

Разговор постепенно перешел на другие темы, потом гости разошлись.

Тарабкин долго стоял молча, погрузившись в глубокую задумчивость. Слова академика Дамбури вызывали в нем чувство протеста: не хотелось даже предполагать, что в новом мире — мире без угнетения и эксплуатации человека человеком — может найтись тот, кто безжалостно разрушит плод ярких мечтаний и дерзаний, выступит не только против человечества, а даже против самого себя. Весь коллектив института объединен светлой целью — продлить жизнь человека, преодолеть преждевременную смерть. Неужели… Нет, этого не может быть!

Надеясь немного отвлечься, академик отправился на свою любимую прогулку по залам института.

В анатомической лаборатории академик остановился возле ассистентов, которые готовили тело неандертальца к бальзамированию. При взгляде на неподвижную волосатую фигуру ему стало жутко. Один-единственный пузырек воздуха помешал осуществить дерзкий, неоценимый эксперимент, полностью развеял мечту встать лицом к лицу со своим далеким предком, первобытным человеком…

— Ну, что же… — сказал академик скорее самому себе, чем ассистентам. — Начнем все снова.

Академик подошел к видеофону и набрал номер. На экране появилось лицо белокурой девушки — дежурной на центральной станции связи.

— Оля, пожалуйста, вызовите Арктику и попросите Бергера от моего имени приготовить льдину с телом летчика. Мы прилетим ее забрать.

— Хорошо, Александр Иванович… Подождите минуточку, только что звонил из аэропорта академик Дамбури и просил передать вам его извинения за то, что он вопреки вашему желанию вызвал Йонеса… Представьте себе, Александр Иванович: Йонеса не существует…

— Не существует?! — удивился академик. — Как это?.. Что же с ним случилось?

— В городе, куда он вылетел, никто его не знает, никакой матери у него там нет. Он там не родился и не жил никогда. Йонес — вымышленное имя…

Глава IV

Говорит Проксима Центавра

Уже несколько лет академик Чан-су живет на Луне. По поручению Всемирной Академии наук он руководит большой астрономической обсерваторией на Северном полюсе нашего спутника. Работа такая интересная, и каждый день открывает так много неизвестного, неисследованного, нового! Сотрудникам приходится постоянно напоминать неуемному академику, что отдыхать следует по земному, а не по лунному календарю, где одни сутки длятся почти месяц.

Сегодня у Чан-су выходной день, — конечно, по земному календарю, — и он дома.

Сквозь большое окно на него смотрит черное небо, на краю которого сияет Солнце, затянутое вуалью полыхающей пламенем короны. Скалы, равнины и кратеры Луны ярко освещены, а на небе — миллионы звезд. Здесь они не мигают, а сияют спокойно и ярко, словно нарисованные на черном небосклоне. Низко над горизонтом неподвижно висит большой шар. Это — Земля.

Земля… Именно к ней сейчас и прикован взгляд академика Чан-су.

На полушарии, погруженном во тьму земной ночи, видно сияние тысяч огней. Это — свидетельство силы и величия человека. Континенты, моря и облака на освещенной части планеты — как красочная палитра художника. Воздушная оболочка размывает контуры большого глобуса, но все же видно, как на темно-голубой поверхности Атлантического океана ослепительно играет отражение Солнца. Почти вся Европа затянута облаками.

Чан-су оторвал взгляд от Земли, посмотрел на часы. На его родине, в Китае, сейчас полдень. Пекинская телевизионная станция как раз начинает свою передачу. Надо включить телевизор.

Прежде всего — репортаж из Сахары. Несколько часов назад была закончена постройка тридцатой атомной электростанции для огромного насосного комплекса. Две трети бывшей пустыни уже стали плодородными… Потом аппарат переносит зрителей на Крайний Север, в район работ экспедиции по отеплению Арктики… А вслед за тем на экране появляется изображение большого зала.

Телевизионная камера быстро приближается к прозрачной стеклянной призме, внутри которой спит статный мужчина. Его грудь медленно приподнимается и опускаются. Рот приоткрыт.

— Найденный во льдах Арктики летчик, соратник Амундсена — жив! — торжественно звучит голос диктора. — Наука празднует еще одну победу над смертью… Слава академику Тарабкину и всем сотрудникам его института!

Чан-су придвигается ближе к телевизору. А на экране появляется лицо академика Тарабкина.

— Да, нам удалось вернуть к жизни летчика Северсона… — спокойно и сосредоточенно говорит академик. — Сейчас мы держим его в состоянии искусственного сна; впереди у нас еще много хлопот и тревог, но в самом главном мы уже победили…

От радостного волнения на глаза Чан-су навернулись слезы. Он выключил телевизор, лег на диван. Мыслями полетел через космическое пространство к академику Тарабкину, в Москву, что вот сейчас горит ясной звездой на неосвещенном полушарии большого глобуса.

Вдруг внимание академика привлекли неяркие вспышки в небе недалеко от диска Земли. Несколькими секундами позже вспышки повторились уже значительно ближе. А потом, подняв густое облако пыли, на равнину перед обсерваторией прилунился неуклюжий на вид ракетоплан. Он подъехал на гусеничном шасси к ангару и исчез в воротах шлюзовой камеры. А скоро в дверь комнаты Чан-су постучали.

— Прошу! — сказал академик, поднимаясь с дивана. — А, это вы, Цаген!.. Очень рад вас видеть!.. Что-то случилось?.. Вы так неожиданно…