Воруют! Чиновничий беспредел, или Власть низшей расы - Максим Калашников

Так называемая историческая, православная Россия оказалась поистине проворованной, промотанной страной. Винить во всех наших бедах жидов и масонов – только затушевывать истинную причину русских национальных катастроф. Имя ей – постоянное превращение русской правящей верхушки в «отдельный народ», считающий грабеж России своей священной привилегией. Превращение нашей «элиты» в стадо настоящих свиней. В низшую расу.

Упущенные возможности «галантного века»

В самом деле, пора посмотреть с этой точки зрения на XVIII столетие. Ведь его можно с полным правом считать веком упущенных русских возможностей.

С одной стороны, известны наши успехи. Русские смогли пробиться к Балтике, сломили Швецию, уничтожили Крымское ханство, несколько раз победили турок и присоединили к себе Новороссию – северное Причерноморье с Крымом, Приднестровьем, Северным Кавказом (Краснодар, Ставрополье). Правда, Новороссию потеряли и уже бело-сине-красные в 1991 году, а тогда…

Но при этом очень многое оказалось несделанным, что в грядущем принесет России огромные беды. Мы не сокрушили и не уничтожили Пруссию – ядро будущей Германии – в Семилетнюю войну 1756–1763 годов. Мы не воспользовались слабостью турок и не сумели занять Босфор и Дарданеллы. А это было намного важнее, чем покорять Кавказ и присоединять Польшу. Мы не вышли к Персидскому заливу и не смогли закрепиться на Аляске.

Почему? Да потому, что низшая раса, усевшись на русскую шею, воровала по-черному. Потому что на армию и флот постоянно не хватало денег. Потому что наши баре, вместо того чтобы тратить выжатые из крестьян деньги на новые заводы и фабрики, строили себе всякие дворцы, спускали деньги на балы и развлечения. Потому что обчищали бюджет государства. Потому что Англия с конца 1760-х уже строит паровые машины, а царская Россия дойдет до этого только в 1830-е. Потому что, вместо того чтобы воевать за русские интересы, царский режим борется с французской революцией.

Не решив этих проблем, Россия входит в XIX столетие. Довольно тяжелое и во многом для нее позорное.

Глава 2 ПРОВОРОВАННОЕ БУДУЩЕЕ

Чумной бунт. Севастополь, 1830-й – первый концлагерь

Чтобы понять, до какой степени низшая раса в варианте дворянского отродья ненавидела русский народ, давайте возьмем один пример: историю холерного бунта в Севастополе. Хочу напомнить о том эпизоде тем, кто его забыл, и рассказать о нем тем, кто о том бунте ничего не знал. Посмотрите, до какой степени подлости и низости доходили эти существа ради того, чтобы «пилить» казенные деньги. Иногда они доходили и до локального геноцида!

Началось все с того, что в 1829 году русские войска, возвращаясь с войны против турок, принесли из-за Дуная чуму. Она поразила юг России. Чтобы эпидемия не выкосила людей и не распространялась, ряд городов был объявлен карантинами. То есть выезд из них запрещался. Попал в число карантинов и Севастополь. Но была ли чума (или холера) в Севастополе?

Город оцепили войсками. Выезд из него вроде запретили. Но… только для простых людей, рабочих и матросов, их жен и детей. А вот господа дворяне свободно шастали через кордоны туда и обратно, как будто они не могли разносить смертоносные микроорганизмы. А дальше начинается сюжет, который и не снился Альберу Камю.

Эпидемия пролила золотые дожди на местное начальство. Ну как же! За борьбу с бедой правительство стало доплачивать им к жалованью солидные надбавки. К тому же изолированный город (главную базу Черноморского флота) приходилось на время карантина снабжать сугубо централизованно: ведь торговцам въезд и выезд из города запрещался. Само собой, чиновники закупали у узкого круга бизнесменов-поставщиков гнилую муку и червивые сухари. Естественно, по цене питательных продуктов первого сорта. А разницу делили с поставщиками, обворовывая казну. Ну а простые севастопольцы должны были питаться всем этим дерьмом. Свой интерес преследовали и медики: они постоянно рапортовали в Петербург о распространении эпидемии, выбивая тем самым все новые и новые средства из бюджета.

Хорошо было всем – кроме простых русских севастопольцев. Они-то оказались словно в концлагере. Положение усугублялось тем, что семьи матросов военного флота не могли жить на жалованье (зарплату) отцов. Женам и детям рядового состава приходилось летом работать на хуторах, окружающих город. Но карантин отрезал их от этого источника заработка.

Люди стали и бедствовать, и голодать. А в городе тем временем заработал настоящий лагерь смерти. Подозреваемых в том, что они заболели чумой, отправляли в карантин внутри карантина: в холодный и сырой барак на Павловский мысок. Подчас целыми семьями. Хотя чума – болезнь скоротечная, людей умудрялись держать там месяцами. И стали там несчастные умирать, словно мухи. Подчас целыми семействами. Лекарств-то никаких, почитай, и не было. Поздней осенью 1829 года медики придумали профилактическое средство против чумы: морские купания. Стали загонять обитателей Корабельной и Артиллерийской слобод толпами в холодные воды моря. Естественно, люди стали массово заболевать простудой и воспалением легких, а их – с подозрением на чуму – принялись отправлять в барак на Павловском мыске. Смертность возросла до невероятных величин. Зато в Петербург летели депеши: болезнь свирепствует, дайте еще денег! Число начальников, заинтересованных в такой чуме и изоляции города, постоянно росло: бюджетное бабло они пилили лихо. Офицеры, командовавшие отрядами оцепления, получали хорошие суточные. Наживались даже мортусы: работники специальных команд, которые должны были собирать тела умерших от чумы, сжигая и трупы, и имущество погибших. Они же увозили больных (или якобы больных) в лагерь смерти на Павловском мыске. Мортусы под шумок просто грабили имущество несчастных, потом его втихую продавая. Ходили слухи, будто они даже сами распространяют чуму, чтобы возможностей поживиться было больше. Впрочем, прославился и карантинный чиновник Степанов. Он стоял во главе мафии, которая не выдавала жителям матросских слобод сена для лошадей. Когда скотина тощала, Степанов и его подельники скупали лошадей за бесценок – для последующей перепродажи.

Создалась целая медицинская мафия: Ланг, Шрамков, Верблозов… Почуяв власть, они стали отправлять в смертные бараки тех, кто им не угодил. Ну, не дала красивая матроска такому врачу – а он ее спровадил на Павловский мысок. С детьми. В народе говорили, что медики тоже распространяют болезнь – в своекорыстных интересах.

Положение народа стало аховым. Централизованные поставки плохого провианта привели и к дефициту еды в городе, и к массовым желудочно-кишечным заболеваниям (привет от лежалой муки). Всех маявшихся желудком и поносом тотчас же забирали в карантины – как подозрительных, якобы больных чумой. Людей собирали в пещеры Инкермана, на старые суда-блокшивы, в неприспособленные здания. Многие погибали там от бесчеловечного обращения и дурных условий. Одновременно в городе процветала спекуляция питательными продуктами, на чем наживались чиновники и перекупщики. Оставшись без средств к существованию, семьи рядовых моряков голодали.

Осенью 1829 года правительство направило в Севастополь комиссию флигель-адъютанта Римского-Корсакова. На месте к руководству комиссией присоединился контр-адмирал Фаддей Беллинсгаузен, один из открывателей Антарктиды. Комиссия работала до ноября 1829 года. Римский-Корсаков написал в отчете, что «по Севастопольскому порту допущены весьма важные злоупотребления», что «приказы Главного командира насчет приема провианта и провизии вовсе не исполняются». Главком ЧФ, вице-адмирал A.C. Грейг, не принял в данном случае надлежащих мер. Вскоре из Петербурга пришел приказ… прекратить всякие расследования деятельности черноморских интендантов. То есть воры и сволочи в чинах покрывались высоким начальством из самого Питера. Видимо, эти твари тоже принимали участие в освоении бюджетных средств на «карманной чуме».

С 10 марта 1830 года было введено так называемое всеобщее оцепление. Никто из жителей не имел права выходить из домов. Город превратился в сплошную тюрьму. Из-за недоедания и голода стали развиваться болезни. Такой каторжный режим продолжался восемьдесят дней. В то же время чиновники и офицеры, имея пропускные знаки, беспрепятственно ходили друг к другу в гости, устраивали вечеринки и балы. Продолжались занятия во всех учреждениях, работы на кораблях, в адмиралтействе и во флотских экипажах.

В общем, делали начальники православные свой гешефт на чуме, да только простые севастопольцы в июне 1830 года, не вытерпев, восстали. Началось все с того, что медик Верблозов попробовал отправить на Павловский мысок жену и дочку матроса с Артиллерийской слободки. (Потом оказалось, что они были больны обычным для тех времен рожистым воспалением, которое быстро прошло.) Матрос не захотел отправлять родных на верную смерть – и открыл огонь из ружья по мортусам. Когда патроны у моряка иссякли, его по приказу генерал-губернатора Севастополя Николая Столыпина расстреляли без суда и следствия у ворот собственного дома. Вот тогда народ и поднялся. Именно тогда проглянул будущий 1917 год: раздались крики: «Бей и коли офицеров!»