Том 3. Жизнь в смерти - Николай Петрович Храпов

Выйдя на работу, Павел был удивлен, что в забое было большое скопление людей, и все они спешили, обгоняя друг друга, выполнить данное им задание. В числе других получил его и Владыкин. «Сотский» Попов сделал какое-то измерение, ногою указал начало разработки, и «вперед — хоть до зоны», — иронически заметил он.

Вереницей, друг за другом, люди торопливо гнали огромные тачки с золотоносным грунтом на эстакаду, а там, с шумом опрокинув в вагонетки, бегом спешили в забой обратно. Среди них был и Павел. Напрягая все силы, он старался дойти до намеченного ему места, чтобы пораньше кончить свою норму, с явным перевыполнением. Он знал маркшейдерское искусство в замере грунтов, знал и «лукавые» проделки десятников (сотских).

В конце дня Попов, залихватски, замерил его выработку и, с деланным недоумением, заметил, что Владыкин не выполнил и 100 %. Очень досадно было Павлу перетерпеть этот наглый обман, с каким он встретился с первого же дня. Крикнув бригадира, он сделал замер до первичного ориентира, а затем до конца выработки — данные промера не совпали с записями в книжке Попова, и тот удивился, что его «тайны» известны кому-то еще.

— 152 % — торжественно объявил Павел, наспех подсчитав выработку.

— Эге, парень, ты видно много знаешь, но мелко плаваешь, здесь из тебя душок мы выбьем, приморить тебя надо, пр-и-м-о-рить, — процедил сквозь зубы «сотский» Попов и, метнув на Владыкина взгляд «молнией», перешел к соседнему забою.

— Васек! Здесь не надо… все в порядке, я сам промерил, — остановил Попова бригадир и со злобой зыкнул на Павла:

— А ты, напрасно, тачку опрокинул, премудрый пескарь, 40 % еще мне вынь да положь, иначе я из тебя душок выбью. Не дашь — солдата вызову, с «доходягами» до ночи будешь торчать в забое. Павел покорился несправедливому приказанию и принялся работать дальше, но вскоре к нему подошел сосед по забою и с участием объяснил Владыкину:

— Ты брось, парень, тачку свою, неужели ты не понимаешь, что горбом здесь ничего не заработаешь; здесь две силы, которыми все кругом двигается и сама жизнь: туфта и блат. Туфта — это приписка, обман, с чем ты сегодня столкнулся, а блат — это знакомство, но бесчестное. Тут заведенное колесо: сколько в зоне остается блатных и при них личных дневальных, сколько в каждой бригаде картежников — они же добычу делят с бригадиром, десятником и прорабом. А мы, «стахановцы», думаешь и в самом деле ежедневно даем 140 %? Да мы давно бы кровью истекли, как вон, рядом в забое, некоторые глупцы. За все это расплачиваются ку-би-ки, вот те самые, что у тебя сегодня Попов оторвал. Кубики — это все: деньги, красная тачка, спирт, стахановский и рекордный паек, а самое главное — за-че-ты, понял? А где их добыть? Вон видишь этих «доходяг», что ветки с сопки спускают? Раньше — это были богатыри, давали натурой 150–200 %, а теперь — сактированы, потому что из их 200 % оставляли им 80-100 %, а потом и того меньше.

Да, и нас вот возьми, начисляют нам на получку, по 1500–2000 рублей, а себе мы оставляем, самое лучшее, 400–500, остальное — идет все на блат, да на туфту.

Вся эта жуткая правда тучей остановилась над головой юноши, и Павел лучше приготовился к грому и молнии, чем быть участником в этих мерзких делах. В ближайшее воскресенье он решил поискать братьев и, не найдя их в своем лагере, после обеда пошел на Верхний. В первом же бараке ему дали адрес одного человека в лагерной кубогрейке. Павел пошел туда. Его встретил невысокий пожилой мужчина, с редкой рыженькой бородкой.

— Мир вам! — приветствовал Павел.

— С миром, брат, — ответил ему кубогрей; освободив ведро из титана, он поставил его на топчан и потянулся к Павлу с приветствием.

— Я со Среднего, — объяснил Павел, — на днях нас пригнали этапом, я не нашел у себя никого из «наших» и решил придти сюда. Сегодня Воскресение, и хотелось бы, хоть немного, побыть вместе, давно уже не видел «своих».

Зовут меня Павел Владыкин, я еще не крещен, но Господь помиловал меня.

— Очень приятно, брат милый, какой ты еще юный, сохранил бы Господь, в сердце твоем, упование на Него, ох, как многие здесь не выдерживают, гибнут душою и телом. Но ты надейся на Бога, Он поможет и сохранит. Меня зовут Иваном Петровичем Платоновым, я из Ленинграда, был там в общине, изредка проповедовал, малограмотный я. Дома остались жена и детки, а сам — вот здесь. Нас здесь четверо: братья собираются у меня, мне ведь здесь отойти нельзя ни днем ни ночью, грею кипяток на весь лагерь. Вот мы иногда соберемся, побеседуем, помолимся, а иногда и попоем, да уж, больно, начальство ненавистное — гоняют, а если так вот застанут — вместе за молитвой — то и в карцер посадят. Меня уже сколько раз хотели снять, да не найдут добросовестного на мое место.

Братья, наверное, уже где-нибудь сидят, я сейчас подброшу в титан, да и отведу тебя.

Павел так был рад, что нашел своих братьев, а когда сошлись вместе, да поприветствовались друзья, душа как-то совсем ожила. Долго и сердечно молились они вместе и потом особенно, с глубоким чувством пропели: «Не тоскуй ты, душа дорогая…»

В беседе братья познакомили его с другими братьями, рассказали ему, что на Нижне-Штурмовом, до самого освобождения работал поваром на лагерной кухне, многим известный, брат Иоган Галустьянц, что брат Иоган часто посещал их, ободрял и много делился толкованием из Откровения Иоанна Богослова, рассказывал о том, сколько жутких моментов пережил он от блатных, когда те требовали от него, чтобы он неограниченно снабжал их самыми ценными продуктами с кухни, как он в ответ на это, под ножом убийц, проповедовал им Христа распятого, а в котелки наливал только то, что было положено; как они впоследствии, провожая его на «материк» домой, обнимали как родного отца, благодаря за добрые, спасительные слова и его твердость в вере.

С ним вместе был также на прииске очень грамотный брат — Володя Шичалин, который также много посещал здесь братьев, по приискам, и даже сестер, пока их не убрали на женские лагеря. Но и он совсем недавно освободился, и с первым пароходом уехал домой.

Кроме того Павла научили, где и кого разыскивать на его прииске. Уже вечером, с великой радостью, он возвращался на свой прииск с решением — до конца быть верным Господу.

Но тучи над его