Ипатьевская ночь - Эдвард Радзинский

Однажды позвали и его из камеры с вещами. Увидел он давних своих знакомцев по Царскому Селу – молодую графиню Гендрикову и старуху Шнейдер. Сделали группу в 11 человек – все из «бывших», и повели их прочь из тюрьмы. Объявили, в пересыльную тюрьму ведут, а потом в Москву отправят.

Ох уж это «в Москву». Мы еще не раз поймем, что оно означало…

Они долго шли, и старуха Шнейдер уже еле передвигала ноги. В руках у нее была корзиночка. Волков взял: в ней были две деревянные ложки и маленькие кусочки хлеба – все имущество учительницы двух императриц.

Прошли город, вышли на тракт. Здесь конвоиры вдруг стали очень вежливы: все предлагали помочь нести чемоданчики. Была ночь, и, видимо, они уже думали о будущем – не хотели в темноте делить добычу. Тут Волков все понял. Он сделал прыжок в темноту и побежал. Вдогонку раздались ленивые выстрелы, а он бежал, бежал… И убежал старый солдат Волков.

А знакомцев его по Царскому – молодую графиню Гендрикову и гофлектрису Екатерину Шнейдер – умертвили. Их трупы потом нашли белые. Очаровательной Настеньке размозжили череп. Убили прикладом – пулю пожалели.

10 мая (продолжение дневника Николая): «Из всех прибывших впустили только повара Харитонова и племянника Седнева (мальчика-поваренка. – Э.Р.). До ночи ожидали привоза с вокзала кроватей и нужных вещей. Дочерям пришлось спать на полу. Алексей ночевал на койке Марии. Вечером он, как нарочно, ушиб себе колено, и всю ночь сильно страдал…»

Так в первый же свой день в Ипатьевском доме мальчик слег. Он не встанет до последнего дня.

Между тем Жильяр, камердинер Гиббс, баронесса Буксгевден и Лиза Эрсберг провели ночь в вагоне на запасных путях. (Здесь, в теплушках, собрались тысячи бездомных…) Почему их пощадили? Одних, видимо, спасли немецкие фамилии – все-таки существовал Брестский мир с немцами. Других – Жильяра и Гиббса – иностранное происхождение. Но почему пожалели Теглеву?

Она была в нежных отношениях со швейцарцем. И, видимо, тот, кто пожалел, знал об этом… Мне все кажется, что и это опять – наш «шпион»… Конечно же, он, знавший французский, должен был сдружиться в Тобольске с разговорчивым швейцарцем. И вот решил не разбивать пару… Но полно домыслов.

В теплушке, среди тысяч мешочников, в человеческом месиве живут «остатки двора».

Преданный русскому царю, швейцарец Жильяр все пытается получить разрешение вернуться к Семье. Но ему повторяют:

«В ваших услугах более не нуждаются». Жильяр идет за помощью к английскому консулу. Но консул объясняет, что во имя блага самих же арестованных лучше… ничего не предпринимать. Это излюбленное объяснение иностранцев, когда они боятся вмешиваться в русские дела.

Однажды ночью к их теплушке прицепляют паровоз и вагон с «остатками двора» оттаскивают из Екатеринбурга в Тюмень. Так пошутила с ними Екатеринбургская ЧК.

Из дневника: «12 мая… Дети разбирали некоторые свои вещи после невообразимо продолжительного осмотра в комендантской…»

Итак, приехала Семья. Приехали «лекарства». Драгоценности лежали в шкатулках. И еще они были на руках, в ушах, на шеях романовских женщин. Драгоценности, «созданные трудом, потом, кровью…». Теперь их оставалось только отнять. Вернуть в руки народа. С этого момента события стали убыстряться.

«13 мая. Спали отлично, кроме Алексея, боли у него продолжались… Как все последние дни, В. Деревенко приходил осматривать Алексея. Сегодня его сопровождал „черный господин“, в котором мы признали врача…»

«Господин», который появился в тот день в комнатах Семьи и в котором «признали врача», был чекист Яков Юровский.

Этот лозунг висел в Соловецком лагере.

Впоследствии, пытаясь объяснить то нечеловеческое, что произошло в полуподвале Ипатьевского дома, одни станут называть Юровского и товарищей убийцами, садистами. Другие увидят в расстреле Семьи кровавую месть евреев православному царю (месть Голощекина, Юровского; к евреям припишут и Чуцкаева, и Сафарова, и прочих чисто русских). Действительно, так было легче объяснить происшедшее. За зверские погромы, за ежедневное унижение – месть!

Если бы это было так, то (как это ни ужасно писать)… в этом было бы хоть что-то понятное разуму.

Но все было совсем иначе…

«Семья наша страдала меньше от постоянного голода, чем от религиозного фанатизма отца… В праздники и в будни дети обязаны были молиться, и неудивительно, что мой первый активный протест был против религиозных, националистических традиций. Я возненавидел Бога и молитвы, как ненавидел нищету и своих хозяев» – так, умирая в Кремлевской больнице, Юровский напишет в своем последнем письме перед смертью. Да, он возненавидел религию своих отцов и Бога.

Юровский и Голощекин с юности отринули свое еврейство. И служили они совсем другому народу. Народ этот тоже жил по всему миру. И именовался – всемирный пролетариат. Народ Юровского, Никулина, Голощекина, Белобородова, латыша Берзина… «Чтобы в мире без Россий, без Латвий жить единым человечьим общежитьем», – так гордо писал поэт Владимир Маяковский.

И партия, в которой они состояли, обещала утвердить на всей земле господство этого народа. И тогда должно было наступить долгожданное счастье человечества.

Но произойти это могло только через жестокую борьбу. Вот почему повивальной бабкой истории именовали они кровь и насилие.

Когда-то революционеры Нечаев и Ткачев рассуждали, сколько людей из старого общества придется уничтожить, чтобы создать счастливое будущее. И пришли к выводу: нужно подумать о том, сколько следует «оставить».

«Метод выбраковки… из материала капиталистической эпохи» (Бухарин).

И они взялись за эту работу – выбраковывали. Из человеческого материала…

«Надо навсегда покончить с поповско-квакерской болтовней о священной ценности человеческой жизни» (Троцкий).

И они покончили. Непреклонная классовая ненависть владела их душами.

«Все время за окном проходит часовой.Не просто человек, другого стерегущий,Нет – кровный враг, латыш угрюмый и тупой,Холодной злобой к узнику дышащий.За что? За что? Мысль рвется из души…» —

спрашивал в заточении сын великого князя Павла, 17-летний поэт Палей.

«Не ищите на следствии материала или доказательств того, что обвиняемый действовал словом и делом против Советской власти. Первый вопрос: к какому классу он принадлежит (курсив мой. – Э.Р.). Этот вопрос и должен определить судьбу обвиняемого. В этом смысл и сущность красного террора», – писал член коллегии ВЧК М. Лацис в журнале «Красный террор».