Светлейший князь Потёмкин-Таврический - Александр Брикнер

Достойно внимания следующее «секретное» письмо императрицы к князю Д.М. Голицыну, русскому послу в Вене (от 13 января 1776 г.): «Я вам чрез сие предписываю и прошу всячески стараться, и буде за нужное рассудите, то дозволяю вам адресоваться прямо к его величеству императору римскому именем моим и изъявить сему государю, что высокие его качества и все в разные времена доходящие сентименты его величества о России и о особе моей возбудили во мне доверенность таковую, что приняла намерение к нему прямо производить просьбу, которая персонально меня много интересует, а именно, чтоб его величество удостоил генерала графа Григория Потёмкина, много мне и государству служащего, дать Римской Империи княжеское достоинство, за что весьма обязанной себя почту. Поручаю сие дело вашему прилежному попечению самолично; вы о сем ни с кем, окроме со мною, не имеете производить переписку, а что будет о том, мне донесете прямо, надписывая в собственные руки»[99].

Желание императрицы вскоре было исполнено. В марте 1776 года был доставлен Потёмкину диплом на княжеское достоинство[100]. Рассказывали, впрочем, что Иосиф II, изъявляя готовность исполнить желание Екатерины, указал на разные случаи отказа в даровании этого титула[101]. Что касается шведского Серафимского ордена, то король Густав III, как передавали в то время в среде дипломатов, сначала не хотел пожаловать Потёмкина кавалером этого ордена, так что приходилось подействовать на него для достижения этой цели чрез французского посланника в Стокгольме[102]. Заметим, кстати, что несколько позже, во время пребывания в России английского дипломата Герриса, Потёмкин домогался английского ордена Подвязки, и Геррис ходатайствовал об этом перед королем Георгом III. Последний же не только не удостоил Потёмкина этой чести, но даже сделал выговор Геррису за такую просьбу[103].

Не без основания как тогда, так и после иностранные дипломаты передавали друг другу разные анекдотические черты неограниченного честолюбия Потёмкина; рассказывали, например, что в 1775 году он мечтал о польской короне[104]. Как бы то ни было, честолюбие фаворита находило обильную пищу в раболепстве, с которым относились к нему люди разных сословий, не исключая самых знатных вельмож.

Тот же самый университет московский, который исключил Потёмкина из числа своих студентов, восхвалял его в латинских виршах, сочиненных неким Гумилевским. Стихотворение это имеет заглавие «Ulustrissimo Сотiti Grigorio Аlexаndridi de Potemkin hoc grаti аnimi sui documentum off ert Асаdemiа Mosquensis»[105]. Безбородко, поздравляя Потёмкина с возвышением, просил его ходатайства для получения разных наград[106]. Завадовский, который немного позже сделался некоторым образом соперником Потёмкина, для себя или для графа Семена Романовича Воронцова просил Потёмкина о покровительстве[107]. Князь С. Голицын, узнав о возвышении Потёмкина, писал ему между прочим: «Этот пост, можно сказать, вам давно уже принадлежал»[108]. Разные духовные лица, например московский архиепископ Платон, митрополит петербургский Гавриил, архиепископ псковский, обращались к Потёмкину с письмами, в которых поздравляли его с разными наградами[109]. Протоиерей Алексеев поднес ему сочиненный им «Церковный Словарь»[110]. Писатели, как Сумароков и Херасков, восхваляли его как мецената[111]. Гренадеры лейб-гвардии Семеновского полка, участвовавшие в государственном перевороте 1762 года, обратились к Потёмкину с просьбою наградить их за услугу, оказанную императрице при этом случае[112]. Даже граф Алексей Орлов писал к Потёмкину из Пизы в это время в самых лестных выражениях[113].

Что касается личных отношений Потёмкина к вельможам, то мы видели выше, что он сначала угождал Панину, но старался действовать против Григория Орлова. Впрочем, рассказы современников-наблюдателей об интригах Потёмкина основаны лишь на сплетнях и не заслуживают особенного внимания[114]. Так, например, в то время когда в среде иностранцев говорили о вражде между графом Кириллом Григорьевичем Разумовским и Потёмкиным, в более достоверных источниках встречаются противоположные данные[115].

О ненависти Сиверса к Потёмкину в это время мы узнаем из письма Сиверса к императрице, в котором он порицал равнодушие его к благу империи и указывал на его неспособность заниматься делами. Екатерина отвечала Сиверсу: «Ревность продиктовала ваше письмо, которое я сожгла»[116]. В весьма резких выражениях граф Семен Романович Воронцов говорит в своей автобиографической записке о невнимании и недоброжелательстве к нему Потёмкина в первое время возвышения, о неудачной карьере, причиною которой были интриги Потёмкина; при этом замечено, что С. Р. Воронцов при Силистрии оказал Потёмкину существенную услугу – и образ действий Потёмкина свидетельствовал о неблагодарности его[117].

Нельзя удивляться, что при столь высоком положении Потёмкина у него были недоброжелатели, с нетерпением ожидавшие его падения. Так, например, Гуннинг доносил графу Суффольку 1 января 1776 года: «Если верить сведениям, недавно мною полученным, императрица начинает совсем иначе относиться к вольностям, которые позволяет себе ее любимец. Отказ графа Алексея Орлова от всех занимаемых им должностей до того оскорбил ее, что она захворала, и при этом до нее в первый раз дошли преобладающие в обществе слухи. Уже поговаривают исподтишка, что некоторое лицо, определенное ко двору Румянцевым, по-видимому, скоро приобретет полное ее доверие»[118].

Слух об удалении Потёмкина основывался на том факте, что Румянцев в декабре 1775 года по просьбе императрицы рекомендовал ей для занятия секретарской должности при ее кабинете Завадовского и Безбородко.

Молва о предстоявшей перемене в судьбе Потёмкина не была лишена основания. Его значение обусловливалось исключительно личным расположением к нему императрицы. Множество записок Екатерины к Потёмкину дает нам возможность заглянуть, так сказать, в закулисную историю личных отношений между Потёмкиным и императрицею. Материал этот в высшей степени интересен не только в историческом, но и в психологическом отношении.

Глава III

Отношение Екатерины к Потёмкину

(1776–1786 гг.)

Не во всех отношениях императрица была довольна Потёмкиным. Оставаясь вполне независимою от него в области управления государством, она неоднократно изъявляла ему свое неудовольствие его образом действий. Она делала это со свойственною ей мягкостью, сохраняя при том искреннюю дружбу и привязанность к Потёмкину.

Так, например, в одной записке императрицы к Потёмкину, относящейся к 1774 году, она жаловалась, что Потёмкин не сообщает ей достаточных подробностей о вверенных ему делах военной администрации и этим ставит ее в неловкое положение в тех случаях, когда разные лица обращаются к ней с вопросами.

Рядом с заявлениями благосклонного внимания и истинного расположения в записках Екатерины к Потёмкину встречаются более или менее резкие замечания. Когда Потёмкин однажды просил императрицу дать купцу Фалееву на откуп пошлину на соль в южной России, она наотрез отказала ему в исполнении просьбы, заметив на самой записке Потёмкина: «Пока живу, никакой таможни не будет на откупе». О сильном раздражении свидетельствует следующая записка, хронологическое определение которой, к сожалению, представляет затруднение и содержание которой остается неясным. «От вашей светлости, – писала Екатерина, – подобного бешенства ожидать надлежит, буде доказать вам угодно в публике, так как и передо мною, сколь мало границ имеет ваша необузданность, и, конечно, сие будет неоспоримым знаком вашей ко мне благодарности, так как и малой вашей ко мне привязанности; ибо оно противно как воле моей, так и несходственно с положением дел и состоянием персон. Венский двор один из того должен судить, сколь надежна я есмь в тех персонах, коих я рекомендую им к высшим достоинствам; так-то оказывается попечение ваше о славе моей».

Возвышение Завадовского, представленного Екатерине в декабре 1775 года, пока не изменяло внешнего положения Потёмкина. Императрица после приезда из Москвы подарила ему в Белоруссии воеводство Кричевское, в котором состояли 14 000 душ, подарила ему Аничковский дворец и 100 000 рублей на поправление его; но в то же самое время современники замечали некоторую перемену в отношениях между Потёмкиным и императрицею; говорили о холодности, с которою императрица принимала Потёмкина, об уменьшении его силы у двора[119]. Английский дипломат Окс писал 3 мая 1776 года к Уильяму Идену: «Ежедневно ожидают удаления князя Потёмкина и испрошения им дозволения уехать на некоторое время в свою губернию». В другой депеше, 10 мая, сказано: «Принц Генрих, хорошо зная правила Орловых, конечно, желает дать им соперника во власти в лице одного из своих сторонников, и я полагаю, что он много содействовал отсрочке удаления Потёмкина, которого лента (Черного Орла) привязала к его интересам. Тем не менее легко быть может, что через несколько дней будет положен конец тем наружным признакам милости, которые до сих пор сохранены ему»[120].